Психологические проблемы вменяемости и невменяемости

⇐ ПредыдущаяСтр 8 из 20Следующая ⇒

Проблема вменяемости – невменяемости комплексная. Она имеет взаимосвязанные психологические, патопсихологические[56], психиатрические и правовые аспекты. Ведь речь идет не только о диагностике того или иного болезненного расстройства психики, но и о соотнесении этого расстройства с генезисом и характером дефектов психики и их влиянием на формирование и реализацию целей и способов действий. А для этого дефектную психику надо сравнивать со здоровой, изучение которой входит в предмет психологии. Сравнительные исследования личности в норме и патологии относятся к психологии (патопсихологии), составляя одну из наиболее сложных и актуальных ее частей. И, тем не менее, проблемы вменяемости-невменяемости в течение многих лет освещаются в литературе практически без участия психологов – психиатрами и юристами. В определенной степени это объясняется тем, что психология как наука сформировалась гораздо позже, чем у законодателей и правоприменителей возникла необходимость в разграничении этих состояний[57]. Но так или иначе ведущая роль психиатров в рассмотрении названных проблем сохранилась до настоящего времени. С приоритетом психиатров, несомненно, связано выдвижение на первый план производной проблемы – невменяемости, в то время как базовой проблеме – вменяемости уделяется гораздо меньше внимания.

Указанный подход к проблеме сводится к двум основным положениям:

– из двух критериев невменяемости – медицинского и психологического, решающая роль отводится первому, реализация же второго сводится на практике к использованию психологической терминологии при характеристике степени тяжести психической болезни или иного болезненного расстройства психики. Другими словами невменяемость, как уголовно-правовое понятие и как обстоятельство, устанавливаемое экспертизой, отождествляется;

– рассматривается компетенция в данной сфере лишь психиатров и юристов. Значение же и формы использования профессиональных психологических познаний вообще не обсуждаются, хотя делаются ссылки на закономерности психической деятельности, относящиеся к предмету психологии.

Представляется очевидным несоответствие изложенной позиции тексту процессуального и материального закона (как и концепции использования специальных познаний при установлении фактов и решении вопросов, имеющих уголовно-правовое значение). Ведь уголовно-процессуальный закон (ст. 196 УПК РФ) предусматривает обязательность экспертизы для определения психического состояния обвиняемого или подозреваемого, если возникают сомнения по поводу их вменяемости, но не говорит о том, что это предмет применения психиатрических специальных познаний, а тем более только их. Формулировки закона об осознании фактического характера и общественной опасности своих действийи руководстве ими со стороны субъекта имеют в виду оценку психологического механизма этих действий, способности осуществлять избирательные акты поведения с учетом их последствий (соотнося с социальными нормами, в том числе подчиняя импульсы сознательному контролю).

Для того чтобы обойти эту очевидность, во-первых, делается попытка расширения определения психиатрии вообще и судебной психиатрии, в частности, включая психологические познания в рамки психиатрических.

Во-вторых, утверждается, что заявка психиатрической науки на монополию в сфере определения вменяемости – невменяемости носит «вынужденный характер».

В-третьих, фактически подменяется предмет рассмотрения: акцент делается на то, что медицинский диагноз при знании закономерностей развития заболевания чаще всего уже достаточен для вывода о невменяемости, т.к. выраженные психические расстройства приводят к невозможности регулировать свои действия, правильно отражать действительность, либо контролировать поведение.

В-четвертых, явно преувеличенно излагаются возможности использования психологических методов изучения личности в процессе судебно-психиатрической экспертизы, либо, наоборот, утверждается, что опытный врач сам способен достоверно оценить психическое состояние субъекта.

Указанный подход к проблеме, закрепленный в Инструкциях о производстве судебно-психиатрической экспертизы и учебно-методической литературе, сформировал позицию экспертной, следственной и судебной практики применительно к установлению вменяемости – невменяемости. Можно определить ее основные черты, сохраняющиеся в течение десятилетий:

– следователи и судьи не оценивают критически заключения экспертов о вменяемости–невменяемости, т.к. считают это повторным решением вопроса, требующего специальных познаний. В частности, не анализируется компетентность суждений экспертов о состоянии интеллектуальных и волевых качеств субъекта. Экспертов не обязывают рассматривать управляемость проведения в конкретной ситуации и использовать для этого достаточный объем данных;

– в экспертной среде получили значительное распространение облегченное понимание задач, подмена комплексного исследования характера фактического состояния психической деятельности субъекта в период совершения общественно опасного деяния перечислением элементарных характеристик памяти, интеллекта и пр., причем на момент обследования;

– распространилось некритическое отношение к действительному состоянию экспертной практики, причинам ошибок, связанных с самой концепцией экспертизы вменяемости – невменяемости.

Фактическое состояние практики судебно-психиатрических экспертиз показало изучение 300 уголовных дел, по которым проводилась судебно-психиатрическая экспертиза обвиняемых в насильственных преступлениях[58]. Менее чем в 10% дел эксперты дали минимально достаточный анализ способности подэкспертных руководить своими действиями (на момент совершения общественно опасного деяния), который основывался бы на понятиях и закономерностях психологической науки. Как правило же, от диагноза и описания состояния подэкспертного на момент обследования они переходили к заключительному выводу, минуя главный этап.

Описанное состояние практики объясняется не только уязвимостью концептуального подхода, но и некоторыми обстоятельствами прикладного характера.

Во-первых, возможности наблюдения подэкспертного при амбулаторной экспертизе слишком ограничены по сравнению с ответственностью задачи. Правда, имеются случаи, когда развитие болезни и документальные данные о ее динамике не требуют длительного наблюдения. Но нередко картина может быть неочевидной.

Во-вторых, эксперты фактически изучают психическое состояние субъекта на период проведения экспертизы. Конечно, прошлое непосредственно не наблюдаемо. Однако, например, при судебно-психологической (или комплексной психолого-психиатрической) экспертизе аффекта, методические рекомендации ориентируют на ретроспективное изучение психического состояния и поведения субъекта в момент совершения им деяния на основе специально разработанных апробированных диагностических критериев[59]. Если судить по материалам судебно-психиатрических экспертиз, то подобный подход при решении вопроса о вменяемости-невменяемости не практикуется. А ведь надо иметь в виду не только то, что диагностика состояния психической деятельности на момент (в период) проведения экспертизы требует ретроспективного изучения и проекции на обстоятельства деяния, но и то, что эта проекция не «носит линейного характера». Состояние психической деятельности субъекта на момент экспертизы далеко не всегда целиком соответствует ее состоянию на момент деяния, в т.ч. за счет переживаний по поводу содеянного, воздействия обстановки в следственном изоляторе, медицинском учреждении и т.д. В силу различных причин может измениться интенсивность и динамика болезненных проявлений (ремиссия и пр.). Сказанное еще раз подтверждает нашу основную мысль – выявленной медицинской симптоматики на момент экспертизы недостаточно, чтобы судить о вменяемости-невменяемости на момент деяния.

В-третьих, приходиться отметить, что возможности достоверного прослеживания динамики психической болезни (расстройства) за последние годы сократились. Ужесточение оснований постановки на учет в психиатрических учреждениях привели: а) к сокращению числа случаев, когда в распоряжении экспертов имеются документальные данные о наблюдении подэкспертных психиатрами в прошлом; б) последовавшее за изменениями в правовом регулировании психиатрической помощи массовое снятие с учета еще более ограничивает возможности получения документальных данных.

Наконец, в-четвертых, само содержание профессиональной подготовки и ориентации экспертов-психиатров затрудняет исследование ими психологического критерия вменяемости–невменяемости.

Правда, в работах по судебно-психиатрической экспертизе рекомендуется использование психологических методов обследования, а стандартной формулировкой большинства заключений экспертов-психиатров является: «при экспериментально-психологическом и клиническом психиатрическом обследовании нарушений мышления...» (обнаружено, не обнаружено). Однако, используемые ими методики рассчитаны на выявление способности или неспособности преимущественно к элементарным интеллектуальным операциям («исключение предметов», «классификация предметов», «название изображений», «воспроизведение рассказа» и пр.).

Конечно, эти методики могут оказать определенную помощь в диагностике заболевания. Особенности выполнения указанных задач для этого достаточно информативны. Но для оценки возможности отдавать отчет в своих действиях и руководить ими в сложной уголовно значимой ситуации, способность субъекта к этим операциям имеет вспомогательное значение. Мы не говорим уже о том, что все сведено к исследованию мышления и памяти. Способность же к волевому регулированию, как правило, не затрагивается. Отсутствуют и рекомендации по применению психологических методик исследования личности, как целостности и ее мотивации. Этот подход выходит за рамки дифференциальной диагностики заболевания, и требует профессиональных психологических познаний. Поэтому правильные констатации в пособиях для экспертов-психиатров решающей значимости анализа не отдельных интеллектуальных операций, а целенаправленности поведения, критичности, способности к адекватной самооценке и т.д. нередко остаются лишь благими пожеланиями.

Практически все заключения в нашей выборке построены по единой схеме. Это имеет положительную сторону, так как демонстрирует наличие отработанной методики таких экспертиз. Но содержательный анализ показывает ее уязвимость с точки зрения соответствия пределов и содержания исследования поставленной задаче.

Типичная схема заключения включает в себя анамнез, неврологический и психический статус подэкспертного, перечень некоторых черт его характера, оценку уровня интеллекта, исходя преимущественно из наблюдений при контакте. Основное внимание в заключениях уделяется обоснованию наличия или отсутствия психического заболевания, а не оценке способности сознавать фактическую сторону и социальную значимость своих действий и руководить ими в конкретной ситуации. Конечно, эксперты «для себя» стремятся оценить связь между диагнозом и поведением. Но в заключении она почти не аргументируется.

Отсутствует указание на использованные методы исследования и их обоснование. В результате проверить сделанные выводы невозможно даже специалисту (помимо проведения самостоятельной экспертизы), не говоря уже о следователе, судье.

Чтобы не быть голословными, приведем типичные примеры.

1. К., обвинялся в убийствах и изнасилованиях детей и пожилых женщин (16 эпизодов). Проведенная по уголовному делу судебно-психиатрическая экспертиза содержит достаточно подробный анамнез, указания на черты характера и особенности сексуальной жизни, но без соотнесения этих данных с предметом экспертизы. Подробно дается неврологический статус (рост, тоны сердца, цианоз кожи и пр.). Далее, буквально двумя строчками упоминается: «заключение консультанта-сексопатолога – испытуемый обнаруживает признаки синдрома сексуальных извращений...» (обоснование этого вывода не приводится; надо отметить, что и статусконсультанта не соответствует процессуальной форме заключения эксперта).

Затем, опять-таки, без раскрытия методов обследования и конкретных результатов, констатируется в общей форме, что «при экспериментально-психологическом и клиническом психиатрическом обследованиях нарушений мышления не обнаружено». О волевых качествах ничего не сказано. Не анализируется заключение эксперта-психолога, имеющееся в деле[60], в котором делается попытка опровергнуть показания К. по конкретным эпизодам о непреодолимости спонтанно возникающего у него сексуального влечения. Между тем, анализ этих показаний в сопоставлении с анализом поведения перед и в момент совершения соответствующих деяний, несомненно является одним из ключевых для предмета экспертизы.

Не вторгаясь в оценку выводов экспертизы по существу, можно, однако констатировать неаргументированность вывода об отсутствии психологического критерия невменяемости. Соответствующие обстоятельства не отражены в заключении ни в целом, ни применительно к конкретным эпизодам. Упоминается о патологии при родах, энурезе, черепно-мозговых травмах, патохарактерологических чертах, включая сексуальную расторможенность, садизм, а затем констатируется, что «отмеченные особенности психики испытуемого выражены не столь значительно и не лишали его возможности отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими в период совершения правонарушения». Что такое «не столь значительно» и почему наличие этих особенностей совместимо с выводом о способности в полной мере руководить своими действиями при совершении деяний, в заключении не сказано.

Здесь возникает еще одна интересная проблема. Анализ заключения судебно-психиатрической экспертизы показал, что, хотя его преступная деятельность продолжалась около 10 лет и, хотя формулировка вопросов экспертам ясно ориентировала на необходимость оценить психическое состояние в отношении каждого из инкриминируемых деяний, эксперты этого не сделали. Между тем очевидно, что в течение такого длительного периода времени характер и интенсивность «признаков психопатии с синдромом сексуальных извращений» (диагноз, поставленный экспертами) могли существенно меняться, включая степень расстройства влечений применительно к тем или иным эпизодам[61]. Могло оказаться, что по одним эпизодам К. действовал в состоянии вменяемости, по другим был ограниченно способен к избирательным решениям или даже невменяем. Но перед экспертной комиссией вопрос о таком подходе, судя по содержанию акта, даже не вставал.

2. По уголовному делу другого сексуального маньяка-убийцы М. также буквально на поверхности лежал вопрос о наличии и характере расстройства сексуального влечения. Инкриминировалось 7 эпизодов изнасилований и убийств, сопровождавшихся жестокими и извращенными действиями (ранее М. был судим за аналогичные преступления). Причем, давая показания, М. ссылался на болезненное влечение к девочкам и на то, что «главный смысл жизни для него» – удовлетворение сексуальной потребности с использованием извращенных форм. Обвиняемый настойчиво ходатайствовал об экспертном исследовании этих свойств его личности.

Однако три проведенные по делу судебно-психиатрические экспертизы не использовали психологические познания на профессиональном уровне. Вывод об отсутствии специфических отклонений строился главным образом на анамнезе (на учете у психиатра не состоял; рос и развивался соответственно возрасту; отбывая наказание за предыдущее преступление, характеризовался как спокойный, выдержанный, вежливый, опрятный и т.д.). А также на констатациях «естественности мимики, развитости речи, соответствии знаний и представлений образованию и образу жизни»[62], сохранности памяти, нормальной концентрации внимания и т.п. Заключения не анализируют способность М. действовать осознанно, руководить своим поведением применительно к конкретным эпизодам, не опровергают достаточно обоснованно и его утверждения о «непреодолимости болезненного влечения». Тем не менее, эксперты сочли возможным охарактеризовать его действия как «сексуальную распущенность»[63].

3. Обратимся, наконец, к еще одному известному уголовному делу: об убийстве И. прокурора одного из районов г. Москвы и работника милиции; о причинении тяжких телесных повреждений жене и женщине, пытавшейся помешать его общественно опасным действиям.

Эксперты дали заключение о том, что испытуемый страдает злокачественной шизофренией и в момент совершения деяний был невменяем. После допросов экспертов, Мосгорсуд согласился с их выводом, отклонив ходатайство представителей потерпевших о повторной экспертизе для более глубокого исследования обстоятельств, относящихся к психологическому критерию невменяемости. И в данном случае нет оснований оспаривать диагноз «шизофрения». Но переход от этого диагноза к выводу о невменяемости представляется недостаточно мотивированным.

Эксперты установили, что И. осознанно наметил цель убийства прокурора и истязания жены, планомерно реализовал ее, сознавал, что наносил удары ножом и стрелял в жизненно важные органы. Его действия в отношении других жертв носили избирательный характер: он стремился завладеть оружием и устранить препятствия, мешающие реализации его замысла. При этих обстоятельствах необходимо было доказать наличие или отсутствие психологического критерия невменяемости. Констатация того, что у него присутствовал болезненный мотив мстить тем, кто причинил ему зло, данный вопрос не решает. Речь шла не об ирреальной идее мстить неким врагам, а о конкретных людях, с которыми имелись реальные конфликты. Высокая социальная адаптированность И., сохранность его интеллекта еще более подчеркивают недостаточную аргументированность выводов экспертов.

Таким образом, дело не в том, что судебная психиатрия вынужденно «вторгается в чужую область», чтобы восполнить имеющиеся пробелы. Дело в другом – в недооценке необходимости использования профессиональных психологических познаний при установлении вменяемости – невменяемости.

Причем необходимость в этих познаниях связана и со случаями, когда вопрос о вменяемости – невменяемости вытекает из данных не о психической болезни, а о временных болезненных расстройствах психики или ее изменениях, обусловленных, например, тяжелыми физическими недостатками, мешающими восприятию информации, обобщению и пр. Ведь в этих случаях отсутствует опора на привычные для психиатрии симптомы болезни, данные о наблюдении, лечении и т.д.

Отметим в этой связи, что дореволюционные русские авторы при рассмотрении проблемы вменяемости – невменяемости особо выделяли специфические состояния психики, связанные с глухонемотой, дряхлостью, просоночным состоянием, а также с «умоисступлением», «совершенным беспамятством» психически здоровых людей под влиянием, например, беременности, аффектов разного рода, достигших высшей степени[64].

Названные случаи в принципе охватывались формулировкой ст.11 УК 1960 г. относительно временного расстройства душевной деятельности... или другого болезненного состояния[65]. Эту формулировку сохранил и УК 1996г., осовременив терминологию (ст. 21 говорит о временном расстройстве психической деятельности). Здесь возникают дополнительные сложности для обоснования конечного вывода в рамках психиатрической экспертизы, которые должны оценить и представители самой психиатрии, а не только смежных областей знаний.

Возможности комплексного использования психологических и психиатрических знаний в решении вопросов вменяемости и невменяемости.

Несоответствие критикуемого выше подхода к решению вопросов вменяемости – невменяемости и его фактической основы – монопольного положения судебных психиатров – содержанию соответствующих уголовно-правовых понятий и принципу виновной ответственности получило в последние годы определенное выражение в литературе.

Думается, что во многом результатом подобной оценки стала разработка некоторыми представителями психиатрической науки теории и методики комплексной психолого-психиатрической экспертизы.

То обстоятельство, что эта проблема разрабатывалась преимущественно на материале т.наз. «пограничных состояний», не умаляет значимости сформулированных ими базисных положений. А именно о том, что в ряде случаев приходится сталкиваться с особенностями психической деятельности, психическими состояниями, в которых норма и патология «переплетены» и поэтому необходимо применение знаний, относящихся как к психиатрии, так и психологии; что в этих случаях целесообразно применение методов, сложившихся в обеих науках, сопоставление данных психологических и психиатрических исследований. Наконец о том, что речь идет не о вспомогательной, а по существу о паритетной роли эксперта-психолога[66]. Автор исходит из равенства, независимости друг от друга, взаимодействующих в пределах своей профессиональной компетенции психиатра и психолога в процессе оценки психического состояния подэкспертного.

И.А.Кудрявцев выделяет следующие этапы экспертного исследования психического состояния (вменяемости): 1) выдвигаются диагностические экспертные гипотезы, инициатива и прерогатива формулирования которых принадлежит психиатру, определяется синдром и возможная природа психического состояния и на этой основе выдвигаются диагностические гипотезы. Психолог на этом этапе, отвечает, поддерживают ли психодиагностические данные клинические гипотезы и какую из них. На основании комплексной оценки формируется модель диагноза и проект решения вопроса о вменяемости для перехода к следующему этапу его решения; 2) если на этапе выдвижения гипотез эксперт-психолог характеризуется «преимущественно в роли помощника психиатра», предоставляющего ему уточняющие или детализирующие сведения для диагноза, то применительно к непосредственному решению вопроса о способности отдавать отчет в своих действиях и руководить ими подчеркивается «активная, важная, по существу паритетная роль» эксперта-психолога; 3) разработку и формулирование выводов И.А. Кудрявцев представляет как процесс, в котором эксперт-психиатр и эксперт-психолог вначале работают отдельно, продолжая динамическое, клиническое наблюдение (психиатр) и экспериментально-психологическое исследование (психолог). Затем гипотезы и их подтверждения экспертами в пределах их научной компетенции образуют совокупность, полностью раскрывающую вопросы, поставленные следователем и судом; 4) наконец, изложение методик, полученных с их помощью данных, сделанных выводов интегративного характера осуществляются в едином процессе на основе совокупных специальных знаний экспертов-психиатров и психологов «буквально за одним столом»[67].

Мы детально изложили концепцию И.А. Кудрявцева, относящуюся к исследованию пограничных состояний, так как полагаем, что, опираясь на нее, можно выйти на решение проблемы соотношения специальных познаний применительно к решению вопроса о вменяемости – невменяемости в целом и в любом конкретном случае.

С точки зрения психологических основ института вменяемости –невменяемости важно, что «человек может быть привлечен к уголовной ответственности, когда общественно опасное деяние было не только делом его рук, но и продуктом его сознания и воли. Следовательно, принцип личной ответственности теснейшим образом связан с проблемами вменяемости...»[68]. Иными словами, эти проблемы имеют значение основополагающих для всей конструкции уголовного права.

Содержательная характеристика понятий вменяемость – невменяемость однозначно основана на таких базовых понятиях психологии, как интеллект и воля. Иначе говоря, речь идет об осознанно-волевом поведении на всех этапах поведенческого акта, регулируемого правом, – от постановки цели и выбора способов действий до прогноза и оценки возможных последствий. При этом необходимо исходить из целостности поведенческого акта, опирающегося на знание и отношение. Не медицинская дихотомия норма – патология, а психологическая дихотомия способность – неспособность к осознанно-волевому поведению в конкретном случае играет решающую роль в содержательной характеристике вменяемости – невменяемости.

Невменяемость, как уголовно-релевантное обстоятельство может быть описана именно в терминах и понятиях психологии: а) это психическое состояние; б) выраженное в контексте оценки способности к осознанно-волевому поведению в конкретном случае. Что же касается заболевания или иного болезненного состояния психики, то оно является, во-первых, сигналом для постановки вопроса о вменяемости-невменяемости субъекта относительно инкриминируемого деяния, а, во-вторых, источником, базой информации, используемой, наряду и во взаимодействии с данными из других источников, для вывода о наличии способности (ее отсутствии) к осознанно-волевому поведению в момент деяния.

Можно, следовательно, предложить следующую схему использования (во взаимодействии) медицинской и психологической информации при исследовании вменяемости:

– получение органом уголовного судопроизводства сведений о возможном наличии болезненной аномалии психики субъекта, значимой для оценки вменяемости. Назначение экспертизы;

– при очевидности характера и развития заболевания, исключающего при ретроспективной оценке на момент деяния осознанно-волевое поведение, из диагноза непосредственно следует вывод о невменяемости;

– при отсутствии такой очевидности, т.е. в подавляющем большинстве случаев, осуществляется исследование способности к осознанно-волевому поведению относительно инкриминируемого деяния на основе собирания и оценки комплекса данных, относящихся к анамнезу, диагнозу, информации об обстоятельствах деяния и результатов обследования. При этом возможно взаимодействие специалистов в области психологии, психиатрии, сексопатологии и пр. Задача многократно усложняется при длящемся или повторяющемся характере общественно опасных действий: весь объем исследований необходимо провести по отношению к каждому из эпизодов.

Необходимо подчеркнуть сложность и трудоемкость психологического обследования личности подэкспертного и исследования его психического состояния на момент инкриминируемого деяния. Это исследование предполагает выяснение способности к мыслительной и волевой деятельности того же уровня сложности, который требовался для осознанно-волевого совершения деяния.

Таким образом, нельзя отрицать значимость роли психиатра в исследовании вменяемости – невменяемости, поскольку лишь он компетентен диагностировать наличие или отсутствие психического заболевания или иного болезненного расстройства психики, т.е. установить наличие или отсутствие медицинского критерия невменяемости. Но нередко это лишь промежуточный этап в решении поставленного вопроса. Окончательный же этап – установление психологического критерия невменяемости требует обязательного использования профессиональных психологических знаний. Причем не для «обслуживания» психиатра вспомогательной информацией, которую он может использовать по своему усмотрению или не использовать, а именно для решения вопроса о способности в конкретный момент времени к осознанно-волевому поведению. При этом анализируются и клинико-диагностические данные, связанные с медицинским критерием невменяемости, но не только и не столько они.

В принципе можно себе представить судебного психиатра, обладающего на профессиональном уровне познаниями в общей и патопсихологии. Однако приходится признать, что, к сожалению, в большинстве случаев в настоящее время это не так. Возможно, в будущем ситуация изменится. В современных же условиях проведение экспертизы вменяемости – невменяемости и решение вопроса о наличии или отсутствии обоих критериев невменяемости только специалистами с психиатрическим образованием требует их специальной психологической подготовки.

Но не зависимо от форм и сочетания психологических и психиатрических познаний должна быть обеспечена ориентация на:

а) обязательность аргументированного вывода о психическом состоянии субъекта не на момент обследования, а в ретроспективе, т.е. на момент деяния;

б) раздельную оценку психического состояния по каждому эпизоду, инкриминируемому подэкспертному при неоднократности, а особенно при серийности преступлений;

в) оценку в необходимых случаях возможности изменения психического состояния по мере развертывания поведенческого акта.

Все изложенное выводит еще на одну крупномасштабную проблему использования психологических знаний в уголовном праве. С точки зрения психолога (как и юриста, в силу принципа личной и виновной ответственности) для вывода об отсутствии способности к осознанно-волевому поведению в момент деяния, медицинский критерий в принципе не является необходимым. Достаточно по существу установить наличие или отсутствие этой способности в соответствующий момент.

Привычная дихотомия вменяемость – невменяемость, если в основу ее содержательной характеристики закладываются два обязательно взаимодействующих критерия (включая медицинский), не охватывают всего круга случаев, когда материалы дела ставят под сомнение презумпцию уголовного закона о способности (как правило) субъекта нести виновную ответственность. Мы имеем в виду ситуации, когда при отсутствии медицинского (психиатрического) критерия невменяемости в точном его смысле, решающее влияние на конкретное поведение имеет:

1) значительное отставание несовершеннолетнего в умственном развитии в результате неправильного воспитания, педагогической запущенности;

2) отсутствие избирательности осознаваемого поведения из-за интенсивного принуждения извне;

3) утрата способности к осознанно-волевому поведению из-за несоответствия индивидуально-психологических возможностей требованиям, предъявляемым экстремальной ситуацией;

4) утрата этой способности из-за временных функциональных состояний и др.

В УК РФ значительная часть этих случаев уже предусмотрена в качестве влекущих освобождение от уголовной ответственности (ст. 20, 27, 40 и др.), но без прямого соотнесения с понятием вменяемости. Однако по существу здесь речь идет о наличии психологического критерия невменяемости при отсутствии медицинского.

На концептуальном и законодательном уровне возможны два психологически обоснованных подхода, позволяющих решить эту проблемную ситуацию.

1. При сохранении традиционного содержания понятия вменяемость – невменяемость, выделяющего круг случаев, когда неспособность к осознанному волевому поведению связана с болезненным расстройством психики, представляется целесообразным включение в закон общего определения способности к осознанно-волевому поведению в конкретном случае, как необходимой предпосылки виновной ответственности. В развитие такого родового понятия можно было бы дать в законе перечень составляющих его случаев (от невменяемости в традиционном смысле слова до неспособности к осознанно-волевому поведению в ситуации принуждения, интенсивного внешнего давления и пр.).

2. Отказаться от традиционно узкой трактовки понятия вменяемость –невменяемость и положить в его основу лишь психологический критерий. Ведь причины неспособности к осознанно-волевому поведению в конкретном случае, хотя и существенны для познания психического состояния субъекта в момент деяния, но служат лишь материалом для исследования последнего. Для реализации принципа виновной ответственности необходимо знать, способен ли был субъект сознавать значение своих действий и руководить ими.

В рамках такого подхода новое общее понятие вменяемости –невменяемости так же могло бы затем конкретизироваться перечнем случаев, в т.ч. с выделением таких, когда невменяемость связана с болезненным расстройством психики.

Закон, связывающий понятие невменяемости с двумя критериями – медицинским и психологическим – исходит не только из истории развития права, но и из специфичности необходимой информации для оценки психического состояния в этих случаях. Но это не исключает целесообразности закрепления в законе в числе условий уголовной ответственности вменяемости (ст. 19 УК РФ) – способности к осознанно-волевому поведению в отношении инкриминируемого деяния. В этом смысле можно говорить об уголовно-правовой дееспособности, одним из проявлений которой является вменяемость. Соответственно перечень оснований для вывода об отсутствии этой предпосылки уголовной ответственности должен включать, наряду с невменяемостью в традиционном смысле, другие случаи, названные выше, объединяемые понятием уголовно-правовой недееспособности и предполагающие обязательность участия эксперта-психолога в их установлении.

Литература

1. Ситковская О.Д. Психология уголовной ответственности. М. Норма. 1998.

2. Ситковская О.Д. Психологические основы уголовной ответственности. Баку. Билик. 1992.

Контрольные вопросы

1. В чем ошибка распространенного на практике традиционного подхода к проблеме вменяемости – невменяемости?

2. Каковы возможности комплексного использования психологических и психиатрических знаний в решении вопросов вменяемости и невменяемости?

3. Сформулируйте психологически обоснованное решение проблемы вменяемости – невменяемости на концептуальном и законодательном уровне.

§ 4. Психологическое содержание индивидуализации ответственности и наказания

В содержание принципа равенства перед уголовным законом входит не только право на применение к лицу единого и равного для всех основания уголовной ответственности, но при решении вопроса о мере ответственности (виде и размере наказания) – на учет индивидуальных особенностей деятеля (его целей, мотивов, эмоциональных состояний и т.д.).

К числу институтов Общей части уголовного закона, выражающих личностный подход в уголовно-правовом регулировании и требующих анализа психологических свойств и состояний личности виновного, относятся Общие начала назначения наказания и детализирующие их институты обстоятельств, смягчающих и отягчающих наказание (ст. 60–63 УК РФ). Они обеспечивают переход правоприменителя от установления факта вины и пределов ответственности за нее к мере ответственности.

Индивидуальные свойства лиц, совершивших противоправные деяния, конкретные обстоятельства и ситуации весьма разнообразны. Поэтому законодатель, помимо индивидуализации, заложенной в определенной санкции, установил еще дополнительные правила для повышения или понижения наказания, в зависимости от обстоятельств, увеличивающих или уменьшающих вину. Имеются в виду цели, мотивы, эмоциональные состояния и пр., не относящиеся к признакам состава преступления конкретного вида.

Назначение наказания, с учетом обстоятельств, смягчающих и отягчающих ответственность позволяет обеспечить соответствие «воздаяния» не только факту преступления и его последствиям, но и личностным особенностям, которые влияли на выбор и реализацию данного варианта поведения, затрудняли или облегчали его, а равно сказывались на отношении к содеянному.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒