I. РАЗМЫШЛЕНИЯ ИСТОРИКА-ХРИСТИАНИНА

Методологическое вступление

Эта работа над осмыслением одного из самых трагических периодов русской истории началась давно. В начале 70-х годов, когда были живы многие участники и свидетели тотального большевистского наступления на религию в СССР, я стал собирать документы и свидетельства той далекой эпохи. Перед отъездом в эмиграцию в 1974 году А.Э. Краснов-Левитин подарил мне отпечатанные на машинке и переплетенные тома «Очерки церковной смуты». Это была первая серьезная попытка отечественных историков проследить истоки движения «советских обновленцев» и осмыслить противостояние Русской Церкви натиску большевиков в первые послереволюционные годы. Тогда для исследователей были безнадежно закрыты партийные и государственные архивы. Им приходилось опираться только на опубликованные в советской прессе документы, отпрепарированнные и фальсифицированные советскими историками, а также на воспоминания участников описываемых событий и собственные впечатления.

Весной 1976 года Лев Регельсон, с которым в начале 70-х я познакомился у А.Э. Краснова-Левитина, завершил работу над книгой, впоследствии получившей название «Трагедия Русской Церкви». Он представил свое исследование на суд друзьям и единомышленникам. В солнечный майский день мы собрались на одной из московских квартир. Нас было немного — человек десять. Близкие друзья Льва, священник Глеб Якунин и мирянин Виктор Капитанчук, уже тогда высоко оценили этот труд. Евгений Барабанов выступил с рядом важных критических замечаний. Пришлось выступить и мне — самому молодому среди присутствующих. В одном почти все мы были единодушны — после труда А.Э. Краснова-Левитина и В. Шаврова это было первое серьезное исследование, исполненное в подсоветской России, в котором на суд читателей (весьма узкого круга) была представлена целостная, хотя и спорная концепция пути, пройденного Русской Церковью в XX столетии.

Осенью того же года архимандрит Таврион (Батозский), служивший в Спасо-Преображенской обители под Ригой, поведал мне о том, как в ноябре 1926 года вместе с двумя курьерами принимал участие в тайных выборах патриарха. С этих событий началось пристальное изучение доступных мне источников по новейшей истории Русской Церкви, встречи с живыми свидетелями тех давних событий и собирание материалов. Первая попытка осмысления была предпринята мной в начале 80-х годов, когда работал над биографией архимандрита Тавриона. Завершив к 1982 году черновой вариант, вынужден был отступиться. Я понимал - одних догадок и свидетельств очевидцев, порой весьма разноречивых, недостаточно. Необходима кропотливая работа с документами, которые оставались в те годы недоступными в спецхранах. В черновом варианте биографии архимандрита Тавриона немало места было уделено новейшему периоду истории Русской Церкви. Я раздал его моим друзьям и единомышленникам. Отзывы были схожи - меня упрекали в том, что центр тяжести перенесен на историю Русской Церкви, а личность архимандрита Тавриона оттеснена на второй план.

В этой работе немало помогла книга английского историка Уильяма Флетчера «Искусство выживания. Церковь „в России 1927—1943 гг». Флетчер проанализировал все доступные ему в эти годы документы (несомненно, весьма скудные и изрядно фальсифицированные). Его исследование не утратило своей ценности и в наши дни, когда открылись архивы госбезопасности и ЦК КПСС. Оно ценно прежде всего концепцией: жизнестойкий организм Православной Церкви в годы жесточайших атеистических гонений изменялся, приспосабливался и поэтому сумел выжить. К сожалению, историк не отметил те негативные явления, которые стремительно накапливались в Церкви в процессе борьбы за выживание. Уже в послевоенный период они стали очевидны для многих православных иерархов, особенно из числа тех, кто вернулся из сталинских концлагерей. В 1943 году, после того как был заключен конкордат между Русской Церковью и Сталиным, в лоно Церкви вернулись уцелевшие после страшных чисток 30-х годов обновленческие епископы и священники. Они были известны не только конформизмом, но и как прямые сотрудники органов НКВД. Они привнесли растлевающий дух наживы и доносительства в повседневную жизнь Церкви. Моральный облик большинства из них был весьма далек от нравственных требований христианства.

В 1965 году увидела свет монография плодовитого американского историка Джона Кертиса «Русская Церковь и Советское государство. 1917—1950». К сожалению, ценность этого исследования невысока из-за предвзятой концепции. Кертис считал, что так называемая «церковная революция», предпринятая обновленцами, была естественным следствием большевистской революции. Если бы историк имел возможность познакомиться с ныне рассекреченными документами из архивов ЦК КПСС и КГБ СССР, он вряд ли стал бы отстаивать подобный подход. Кертис как историк известен своими симпатиями к марксизму и простодушным доверием к заявлениям, в том числе неофициальным, ряда большевиков (он был одним из немногих зарубежных историков, которые в довоенный период были допущены к работе в архивах и библиотеках СССР, — случай экстраординарный! ). Стоит процитировать некоторые места его исследования: «Перед смертью патриарх (Тихон — С.Б.) ввел новую должность для своих преемников, назначив митрополитов Петра, Кирилла и Агафангела Местоблюстителями патриаршего престола. Поскольку и Кирилл, и Агафангел все еще находились в ссылке, митрополит Петр был провозглашен действующим главой Церкви 60 епископами, собравшимися на похороны патриарха. Чтобы избрать патриарха, спустя 40 дней со дня его смерти необходимо было созвать Собор. Однако он не состоялся. Церковнослужители утверждают, что Собор не был созван из-за того, что слишком многие епископы находились в ссылках и лагерях. Смидович же, советский высокопоставленный чиновник, ответственный за связи с Церковью, рассказывал доктору Спинке, что церковные деятели никогда не обращались к властям с просьбой о проведении Собора и даже не пытались организовать его».

Немалую помощь в работе мне оказало многотомное исследование английского историка-советолога Эдгара Карра «История Советской России». Тщательный анализ исторических данных, скрупулезное изучение историком первых шагов большевиков, захвативших власть в России в 1917 году, значительно облегчили понимание наиболее трудных и малоизученных аспектов этого периода. К сожалению, работы как зарубежных, так и отечественных историков грешат одним общим недостатком — они не только некритически используют данные советской историографии, но и принимают на веру основные положения марксизма-ленинизма. Сегодня, когда XX столетие уже позади, а тоталитарное общество, созданное Лениным и партией большевиков, рухнуло, необходимо заново пересмотреть мифы, созданные партийной пропагандой. Это, быть может, наиболее трудная задача, поскольку в плоть и кровь как отечественных, так и зарубежных историков вошли такие мифологемы, как «социалистическая революция», «классовая борьба», «диктатура пролетариата», «военный коммунизм», «НЭП». Пропагандистская машина большевиков за 70-летний период достигла необычайных успехов, умело манипулируя этими мифологемами и внедряя их в сознание не только советских людей, но и зарубежных исследователей. Хотя еще в начале 20-х годов выдающийся русский ученый с мировым именем Владимир Вернадский записал в дневнике: «Большевизм держится расстройством жизни. При налаженной культурной жизни в мировом масштабе он не может существовать и так или иначе должен измениться. Это форма низшего порядка даже по сравнению с капиталистическим строем, так как она основана на порабощении человеческой личности».

Выгодно отличается своим подходом один из современных западных мыслителей, Ален Безансон: «Теоретически христианский мир, глядя на то, чем закончилась коммунистическая авантюра, должен бы испытывать озабоченность, даже ответственность. Именно в христианском мире расправляла крылья идея истории, устремленной ко всеобщему спасению, оттачивалось чаяние окончательного освобождения, всеобщего очищения, торжества добра. Никогда, однако, извращение этих идей не влекло за собой столько неправедности, никогда грех не переполнял так землю. Было о чем подумать. Тем не менее христианский мир не только забыл, но по велению своих пастырей еще и счел это забвение благочестивым... Коммунизм тянулся так долго, что его стали воспринимать как ледниковый период, как вечную суровую зиму. Теперь климат потеплел, снова вышло солнышко, и о коммунизме больше не думают, отдавшись повседневным заботам».

Необходим непредвзятый подход, возможный лишь в том случае, если исторический анализ будет проделан историком-христианином, сознание которого вполне свободно от устоявшихся клише. Важно осознавать ответственность за произошедшую трагедию, унесшую десятки миллионов жизней, остановившую развитие России, быть может, на столетия. «Коммунизм рос за счет массового отступничества христиан. Нельзя быть уверенным, что это отступничество, а тем более всяческие компромиссы и уступки рассматриваются как действительная вина. Их обычно считают простительными заблуждениями и усматривают за ними благие намерения. Причина проста: христиане еще не до конца очистились от коммунистических идей, которые в их умах смешаны с гуманистическими, и посредством этих последних угнездились среди мирян и духовенства. В скрытых и бессознательных формах, действуя окольными путями... эти идеи по-прежнему активны. Еще и сегодня мы слышим разговоры о «третьем пути» между «капитализмом» и «социализмом». Мы до сих пор не осознали, что, подводя наш мир под концепцию «капитализма», мы уже принимаем дихотомическую картину мира, навязанную идеологией, которая, как мы считаем, столь чужда нам. Сохранение подобных навыков мышления — еще одна причина забвения». Быть может, самое страшное, что после неожиданного крушения коммунизма в СССР и в странах Восточной Европы не произошло даже попытки осмысления произошедшей трагедии. Ее масштабы можно сравнить лишь с доисторическими временами, когда во время падения гигантского метеорита на Землю погибли огромные популяции животных, изменился климат планеты и началось великое обледенение. Россия стала первой жертвой тоталитаризма, она за считаные годы превратилась в апокалиптическое царство Зверя, подминая под себя другие страны. И эта трагедия длилась 70 лет, захватывая страны не только Европы, но и Азии, Африки и Латинской Америки. Количество человеческих жертв исчисляется сотнями миллионов не только в России, но и в странах Европы, Китае, Камбодже, на Кубе, в Никарагуа, Корее, Вьетнаме, Конго и многих других странах. Бациллы коммунизма не побеждены прежде всего в России — они затаились. Задача историка-христианина заключается прежде всего в том, чтобы найти истоки этой трагедии, обозначить их и показать трагические последствия коммунистической идеологии.

Священник и богослов Александр Шмеман заметил: «Что такое идеология? Это учение или теория, не только выдающая себя за абсолютную и всеобъемлющую истину, но и предписывающая человеку определенное поведение, действие. На глубине идеология — это, конечно, эрзац, подмена религии. Но разница, и огромная разница, между религией и иделогией в том, что религия, вера - это всегда нечто очень личное, невозможное без глубокого личного и внутреннего опыта, тогда как идеология, всякая идеология, начинает с того, что просто все личное отрицает и отвергает как ненужное... Закат религии и торжество идеологии привели почти к полному отмиранию идеи личности и стоящего за нею опыта. Опыт же этот, конечно, в первооснове своей религиозный. Только из религии возможна идея личности...». Крушение тоталитарного общества, которым был СССР, открыло перед гражданами России небывалые прежде перспективы. Свобода слова помогла россиянам в конце 80-х - начале 90-х годов не только узнать много нового о нашем прошлом, но и преодолеть сковывающий страх. Ведь именно страх был тем цементирующим составом, на котором держалась тирания. Протопресвитер Александр Шмеман напоминал: «Нас призывают к свободе во имя всех возможных идеологий, но на деле... каждая из идеологий порабощает человека мертвой догме, мертвым предпосылкам, мертвой системе. Свобода неизбежно на этой земле, в этом мире оборачивается рабством. Поэтому недостаточно сосредоточиться на отрицательном и освободительном понимании свободы. Освобождение во имя чего? »

Он сосредоточивается на двух проблемах. Сегодня со всех сторон слышатся жалобы — якобы из-за того, что рухнула коммунистическая идеология, в душах наших сограждан образовался вакуум. А поскольку идеологические работники, элита тоталитарного общества, неожиданно остались без работы, то они настойчиво предлагают свои услуги по созданию новой идеологии, без которой якобы не сможет существовать наше общество. Протопресвитер Александр Шмеман прямо говорит об идеологии как о мертвой догме. Не будем тешить себя иллюзиями — идеологии необходимы тем, кто рвется к власти. Душе же человеческой необходимы другие ценности. Возможность общения с Высшим началом, семья, работа, друзья — вот те общечеловеческие ценности, которыми всегда, во все века дорожило человечество.

Вторая проблема — свобода. Важно помнить, что человек — весьма несовершенное существо. Когда герой Максима Горького восклицает: «Человек - это звучит гордо! » - он прав лишь отчасти. Библия постоянно говорит нам об изначальной испорченности человеческой природы. Это гениально выразил апостол Павел в Послании к римлянам: «Чего хочу не делаю, а то чего не хочу — делаю. Несчастный я человек! » Это чувство знакомо каждому из вас. Только приобщение к Высшим ценностям, предстояние перед Творцом дает человеку возможность самоосуществиться. Отец Александр Шмеман говорит о глубинной сущности понятия свободы: «Ибо для христанства понятие это означает не временное освобождение от той или иной зависимости, но прежде всего коренную и внутреннюю перемену человеческого сознания, а потому и всей человеческой жизни».

Еще одна трудность для христианина-историка — постоянная фальсификация коммунистическими историками происходивших событий. Исторические факты освещались с оглядкой на «генеральную линию ЦК КПСС». Они сознательно фальсифицировались по указке коммунистических идеологов. Поэтому ценность официозных исследований советских историков весьма относительна - рассматривать их труды, посвященные истории СССР и Русской Православной Церкви новейшего периода, необходимо критически.

Как ни парадоксально, огромная заслуга в осознании произошедших с 1917 года событий принадлежит не социологам или историкам, а в первую очередь писателям. Варлам Шаламов и Александр Солженицын, Надежда Мандельштам и Евгения Гинзбург первыми показали, что общество, построенное в России большевиками, нельзя назвать социалистическим. Это был возврат назад, в рабовладельческое общество. Большая часть населения, сумевшая выжить в результате большевистских экспериментов в довоенный период с 1917 по 1941 гг., была обращена в рабство. Рабочие получали продовольственный паек, позволявший им лишь не умереть с голоду. Крестьяне были вынуждены сами заботиться о пропитании. За рабский труд им вообще не платили. Более того, они не могли покинуть деревню, так как не имели паспортов. Введение прописки прикрепляло россиян к одному месту жительства. Миллионы мужчин, женщин и детей без какой-либо вины были брошены в концентрационные лагеря, где за тяжелый труд получали лишь пайку хлеба и похлебку. В лагерях россияне вымирали сотнями тысяч. Планомерно коммунистами истреблялись лучшие представители нации. Работники ГПУ-НКВД свидетельствовали уже в 50-е годы, что из Москвы в провинцию направлялись циркуляры, в которых указывалось точное количество людей, подлежащих арестам и уничтожению. Война против собственного населения, развязанная большевиками в 1917 году, длилась вплоть до смерти Сталина. Освобождения не принесла ни победа в Отечественной войне, ни смерть Сталина в 1953 году.

Странно было бы после того, как вскрылась правда о жесточайшем тоталитарном режиме в России, оперировать коммунистическими терминами. Захват большевиками власти осенью 1917 года не был исторической необходимостью. С первых же месяцев 1917 года Ленин начал строить полицейское государство, в котором власть принадлежала небольшой группе партийцев. Ни одно предсказание Маркса не сбылось. Мировая революция, согласно его псевдоучению необходимая для построения социализма, так и осталась несбывшейся мечтой российских большевиков. Рыночная экономика и римское право на Западе, постоянно трансформируясь, достигли значимых успехов в развитии демократии и прав человека. В СССР человеческая жизнь обесценилась, а экономика оказалась неконкурентоспособной. Страна, насильственно оторванная от остального мира, вынуждена была в течение десятилетий производить в основном оружие массового поражения, поскольку партия большевиков стремилась к завоеванию мирового господства. Тоталитарная система, созданная Сталиным по рецептам Ленина, оказалась нежизнеспособной еще и потому, что не только игнорировала христианские ценности, но и стремилась уничтожить Церковь, хранительницу духовных традиций. Большевики пытались уничтожить на территории СССР все мировые религии. Спустя десятилетия эта попытка привела к нравственному одичанию россиян. Сегодня «новый человек», выращенный в коммунистическом заповеднике, стал пугалом не только для соотечественников, но и для всего мира.

Еще в начале XIX столетия, осмысливая события французской революции 1789 года, Александр Пушкин писал: «Конечно, Должны еще произойти великие перемены, но не должно торопить времени, и без того довольно уже деятельного. Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного Улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества». Однако XIX столетие выпестовало новый тип человека, создав для него условия жизни, существенно отличающиеся от всех когда-либо бывших прежде. «Никогда за всю историю человек не знал условий, даже отдаленно похожих на современные. Речь действительно идет о чем-то абсолютно новом, что внес в человеческую судьбу XIX век. Создано новое сценическое пространство для существования человека, новое и в материальном, и в социальном плане. Три начала сделали возможным этот новый мир: либеральная демократия, эскпериментальная наука и промышленность. Два последних фактора можно объединить в одно понятие - техника». XIX век встряхнул не только Европу — он существенно изменил лик Нового Света. Возникновение новых государств в Европе, крушение монархий, уничтожение рабства в России и Соединенных Штатах Америки — все это признаки новых времен, существенно отличавшихся от прежних. «Девятнадцатый век был революционным по сути. И суть не в живописности его баррикад - это всего лишь декорация, а в том, что он поместил огромную массу общества в жизненные условия, прямо противоположные всему, с чем средний человек свыкся ранее... Революция — не покушение на порядок, но внедрение нового порядка, дикредитирующего привычный... Тот мир, который окружает нового человека с колыбели, не только не понуждает его к самообузданию, не только не ставит перед ним никаких запретов и ограничений, но, напротив, непрестанно бередит его аппетиты, которые, в принципе, могут расти бесконечно... Пора уже наметить первыми двумя штрихами психологический рисунок сегодняшнего массового человека: эти две черты - беспрепятственный рост жизненных запросов и, следовательно, безудержная экспансия собственной натуры и, второе, врожденная неблагодарность ко всему, что сумело обеспечить ему жизнь. Обе черты рисуют весьма знакомый душевный склад избалованного ребенка. И, в общем, можно уверенно прилагать их к массовой душе как оси координат».

В стремительно меняющемся мире Церковь свыше была призвана к переменам. Но на протяжении XIX столетия Церковь в России продолжала находиться под гнетом самодержавия, оставаясь наиболее консервативным из всех социальных институтов. «Церковь в России на протяжении веков заслоняла лик Христов от народа», — сказал мне еще в начале 80-х годов XX столетия архиепископ Михаил (Мудьюгин). В этих словах заключена горькая истина — достаточно ознакомиться с историей перевода Священного Писания на русский язык в начале XIX столетия. И, несмотря на то что уже во второй половине XIX столетия вся Библия была переведена на русский язык, богослужение продолжалось на церковнославянском, который был непонятен простому народу. Проповедь - звучала в российских храмах чрезвычайно редко - для этого требовалось специальное разрешение епископа. Церковь почти не участвовала в социальном служении. Духовные училища и семинарии, за редким исключением, напоминали бурсы, в которых царили жестокость и пьянство. Все это подрывало традиционные христианские убеждения среди молодежи. Образовался духовный вакуум, который заполнили революционеры проповедью о построении справедливого общества. «Под маркой синдикализма и фашизма впервые возникает в Европе тип человека, который не желает ни признавать, ни доказывать правоту, а намерен просто-напросто навязать свою волю. Вот что внове — право не быть правым, право произвола. Я считаю это самым наглядным проявлением новой жизнедеятельности масс, исполненных решимости управлять обществом при полной к тому неспособности. Политическая позиция предельно грубо и неприкрыто выявляет новый душевный склад, но коренится она в интеллектуальном герметизме».

Ленин и Гитлер, Муссолини и Троцкий были наиболее яркими представителями масс. Они были абсолютно глухи к любым проявлениям инакомыслия. Это были мономаны, властолюбивые фанатики, носители одной идеи. Герметизм, о котором говорит философ, свидетельствует об узости кругозора, интеллектуальной неспособности этих политиков усвоить какую-либо иную точку зрения или признать правоту другого. Именно поэтому они столь охотно прибегали к самому разнузданному насилию, уничтожая Миллионы не согласных с ними людей. «Цивилизация — это прежде всего воля к сосуществованию. Дичают по мере того, как перестают считаться друг с другом. Одичание — процесс разобщения... Оттого-то и большевизм, и фашизм, две политические «новинки», возникшие в Европе и по соседству с ней, отчетливо представляют собой движение вспять. И не столько по смыслу своих учений — в любой доктрине есть доля истины... сколько по тому, как допотопно, антиисторически используют они свою долю истины. Типично массовые движения, возглавленные, как и следовало ждать, недалекими людьми старого образца, с короткой памятью и нехваткой исторического чутья, они с самого начала выглядят так, словно уже канули в прошлое, и, едва возникнув, кажутся реликтовыми». Это предсказание испанского философа сбылось на исходе XX века. Но и сегодня Россия, испытавшая на себе затянувшиеся почти на столетие эксперименты большевиков, еще не осмыслила ни истоков этих кровавых опытов, ни вины, которая до сих пор не исповедана россиянами.

Вторая попытка осмысления событий начала XX столетия была предпринята мною в 1992 году, когда после долгой, казавшейся безнадежной переписки с руководством ФСК я получил наконец кратковременный допуск к архивным делам ВЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ. Прежде всего меня интересовали тайные выборы патриарха. Я получил дело митрополита Сергия (Страгородского). Ознакомившись с ним и сделав необходимые выписки (о ксерокопировании не могло быть речи — чекисты смотрели на меня, недавнего религиозного диссидента, с явной враждебностью и недоумением! ), я еще раз попытался изложить свое понимание произошедшего в те давние годы. Тогда я был вооружен документами, в том числе архивными, о работе с которыми не мог прежде и мечтать. Однако реконструировать события почти 70-летней давности оказалось весьма непросто. Я тонул в подробностях. Мне казалось, что митрополит Сергий (Страгородский), которого мои друзья и современники обвиняли во всех смертных грехах, лишь очередная жертва тотального, всесокрушающего натиска большевиков. Все обвинения, которые обрушивались на него как современниками, так и потомками, казалось мне тогда, были вызваны непониманием тяжести того креста, который он взвалил на свои плечи. Но я не мог доказательно изложить те интуиции, которые возникли при поверхностном знакомстве с архивным делом 1926 года. Тем не менее попытался изложить тогдашнее понимание событий в небольшой статье, так и оставшейся неопубликованной.

В сентябре 1996 года разгорелся скандал, связанный с коммерческой деятельностью одного из подразделений Русской Православной Церкви — Отдела внешних церковных сношений. Коммерческие аферы митрополита Кирилла (1ундяева), председателя ОВЦС, неожиданно вернули меня к оставленной и не до конца осмысленной теме. В течение осени 1996 года стали известны многочисленные факты, свидетельствовавшие о том, что под видом гуманитарной помощи ОВЦС ввозил и продавал в России табачные изделия. Причем сигареты, ввозимые из-за рубежа, складировались в Даниловском монастыре. Позже выяснилось, что представители ОВЦС, создавшие дочерние фирмы, принимали участие в торговле не только сигаретами, но и нефтью, алмазами, недвижимостью. В течение полугода, вплоть до начала Архиерейского Собора РПЦ, который открылся 18 февраля 1997 года, я не возвращался к 1926 году. Но после окончания Собора и пресс-конференции, которая состоялась по результатам Собора 21 февраля, я вновь обратился к давним событиям, осознав, что без их осмысления невозможно понимание сегодняшних процессов, происходящих в Церкви. На пресс-конференции митрополит Кирилл (Гундяев), председатель ОВЦС, отрицал участие отдела в коммерческих аферах, утверждая, что сигареты поступали лишь случайно, среди иной гуманитарной помощи. Это было тем более странно — пресса публиковала документы, из которых явствовало, что под видом гуманитарной помощи в Россию через Русскую Церковь поступали тонны сигарет. Профессор-протоиерей Георгий Флоровский метко заметил: «В действительности ни один историк не начинает с прошлого. Его отправным пунктом всегда является то настоящее, к которому он сам принадлежит. Он оглядывается назад. Отправным пунктом ему служат «источники», источники первичные. Исходя из них и на их основании он принимается за «восстановление» прошлого. Его метод зависит от природы и характера его информации, его источников».

Третий приступ к теме произошел в конце февраля 1997 года. Просматривая вышедшие издания, посвященные церковной истории, я обнаружил, что за эти годы опубликованы важнейшие документы. В первую очередь - «Архивы Кремля. Политбюро и Церковь. 1922—1925». Два тома документов (второй том увидел свет в конце 1998 года), подготовленные Н.Н. Покровским и С.Г. Петровым, приоткрыли глобальную попытку уничтожения большевиками Русской Церкви и других религий многонациональной России.

Эти документы значительно дополняли и углубляли историческое полотно. Оставалось допросить «с пристрастием» главных действующих лиц. «Сами по себе вещи немы, даже тексты речей: они говорят только тогда, когда их понимают; они дают ответы только тогда, когда их опрашивают, подобно тому, как опрашивают свидетелей, задавая правильные вопросы. И первым правилом ремесла историка является именно перекрестный допрос свидетелей, постановка правильных вопросов, заставляющая реликты и всякое историческое исследование предполагает целеустремленный допрос с самого первого шага. В начале всего должен быть руководящий смысл. Простое пассивное наблюдение, даже если предположить, что такое возможно, никогда не вносило ничего продуктивного ни в какую науку». Я понял, что без воссоздания исторического фона и портретов главных действующих лиц той эпохи вряд ли возможно полноценное осмысление произошедшей трагедии. Пришлось вплотную заняться изучением биографий не только церковных деятелей, но и вождей большевизма — Владимира Ульянова, Льва Бронштейна, Иосифа Джугашвили. «История есть поле деятельности, и за ее событиями стоят деятели, даже тогда, когда они теряют свою свободу и следуют шаблону или рутине или же попадают под власть слепых страстей. Человек остается свободным деятелем даже тогда, когда находится в узах».

Историк-христианин в своих исследованиях призван руководствоваться Халкидонским догматом, который учит, что во Христе сосуществовали нераздельно и неслиянно две природы — Божественная и человеческая. В истории человечества также действуют Божественная воля и человеческая свобода, слишком часто искушаемая злом. Божественная энергия, зримо действующая в истории человечества, не поглощает и не упраздняет человеческой свободы. Мы знаем немного случаев, когда человеческая личность, достигнув вершин власти, будь то Константин Великий или русский царь Алексей Михайлович Тишайший, действовала в согласии с Божественной волей. Чаще всего в истории мы сталкиваемся с противлением человека Божественным предначертаниям. Историк-богослов верит и знает, что существует некий Божественный замысел, который охватывает все человечество. Об этом ярко повествует Священное Писание. Оно прослеживает путь человечества от момента создания первого человека до конечной точки земной человеческой истории. Последняя книга Священного Писания, Апокалипсис, повествует о последних временах земной истории человечества. О том, что когда-то наступят на Земле последние времена, свидетельствует и современная наука. Задача христианского историка сводится не столько к тому, чтобы скрупулезно воссоздавать прошлое. Он призван не препарировать земную ткань истории, отделяя ее от истории христианской Церкви. Необходимо рассматривать ее совокупно, поскольку в нашей обыденной жизни таинственная жизнь Церкви проникает во все поры рутинной повседневности, преображая и наполняя ее смыслом. «Истинная история человека не есть история политическая с ее утопическими требованиями и иллюзиями, она есть история духа, история роста человека в меру возрастания совершенства, под водительством исторического Богочеловека, Господа нашего Иисуса Христа».

В процессе работы над историей Русской Церкви XX столетия передо мной как образцы лежали две книги. Первая — «Очерки из истории Церкви» священника Сергия Мансурова (труд, так и оставшийся незавершенным) и «Вселенские Соборы» А.В. Карташева". Священник Сергий Мансуров справедливо считал, что «Царствие Божие на земле — тело Христово, одушевленное Духом Святым, так сознает себя Церковь. Вот предмет истории Церкви. История Церкви, чтобы быть истинной и научной, помня завет евангелиста Луки «по тщательном исследовании всего сначала по порядку», должна ли только описывать ход церковных событий, нагромождая без разбора воедино все, что носит или хочет носить имя церковного? Не принадлежит ли к истории Церкви прежде всего и по преимуществу то, что отвечает ее прямому назначению, а не то, что только украшается ее святым именем? Научно ли было бы в истории искусств давать одинаковое место безвкусной пошлости и великому творчеству: затеривать, например, Андрея Рублева и Рафаэля в толпе подражателей и ремесленников изобразительных искусств? Церковно ли и вместе научно ли отдавать одинаковое внимание и место и подвижникам - святым строителям церковной жизни, и еретикам? Внешнее и случайное - плевелы среди пшеницы — может, и иногда должно иметь место в Истории, но, конечно, не затемнять и не загромождать основное и существенное в истории предмета, о котором должна идти речь... Итак, первое место в Истории Церкви должно принадлежать тем, кто непосредственно в жизни и учении соответствовали этому назначению, сами к нему стремились и его достигали... Поэтому, говоря по существу, «Жития Святых» Святителя Димитрия Ростовского много научнее современных церковных историков, ибо именно они знакомят нас с тем, как осуществила в истории свое назначение Церковь. Нечего бояться, что История Церкви превратится в значительной мере в Историю подвижничества...»

А.В. Карташев, напротив, воссоздает историю Церкви, не вырывая ее из исторического фона, рисуя портреты святых, императоров, патриархов-отступников и еретиков. Он считал: «История Церкви, как и предшествующая ей библейская история, есть развертывание ступеней все нараставшего откровения Божьего в судьбах земного человечества и, еще точнее, в судьбах некоторых его частей, т.е. отдельных народов. При взгляде на эти народы очами веры они предстают перед нами как избранные сосуды и органы откровения. Таким провиденциальным предызбранием эти народы, со свойственными им качествами и их культурами, нимало не стеснялись в их естественном свободном развитии, в увлечениях, крайностях, страстях, ошибках, грехопадениях и восстаниях. История избранных народов не останавливается в ее натуральном движении, не коченеет и не мертвеет, подобно механическому инструменту в руках Провидения. Божественное откровение не нуждается в упразднении свободы. Естественная эволюция народов служила лишь наиболее целесообразным фоном и средой, на которых перст Провидения начертывал потребные в домостроительстве спасения мира письмена». Нельзя отпрепарировать историческую ткань событий от каждодневной жизни Церкви. Церковь создана ради спасения мира и живет в миру. Она живой организм, представленный живыми людьми, стремящимися к Богу, но слишком часто обуреваемыми вполне земными страстями. Историк-христианин призван различать в горниле земных страстей путь, начертанный свыше, по которому, несмотря ни на что, движется Церковь и человечество. Сотворив мир, Бог продолжает деятельно участвовать в его судьбах, при этом не упраздняя человеческой свободы.

Внимательно еще раз просмотрев опубликованные с начала 90-х годов документы, письма, послания, обличения, я понял, что это своеобразная летопись, в которой трудно, а порой и невозможно разобраться не только неискушенному читателю, но и искушенному историку. «Никакая летопись не есть история. Согласно резкому выражению Бенедетто Кроче, летопись есть лишь «труп истории». Летопись есть лишь предмет, собрание звуков и других знаков. История же есть «дело духа». «Предметы» становятся «источниками» только в процессе познавания, в связи с испытующим разумом ученого. Вне этого процесса исторические источники просто не существуют». До публикации архивов Кремля самая обширная летопись была собрана Михаилом Ефимовичем Губониным. В 1994 году она была издана, к сожалению, с купюрами издателей, Свято-Тихоновским богословским институтом - «Акты Святейшего патриарха Тихона и позднейшие документы о преемстве высшей церковной власти. 1917—1943». Благодаря подвижническому труду Губонина Лев Регельсон создал в 1976 году свой труд, который позже, будучи издан в Париже Никитой Струве, получил название «Трагедия Русской Церкви». Потомки вряд ли смогут по достоинству оценить подвиг М.Е. Губонина. Но мы, пережившие последние гонения агонизирующего большевистского режима, обыски и допросы, вполне представляем тот риск, на который сознательно пошел М.Е. Губонин, собирая и храня документы 20-30-х годов. В случае обнаружения этих церковных документов во время обыска он неминуемо был бы осужден на долгие годы тюрьмы или лагеря. Михаил Ефимович был не только собирателем и составителем летописи. Он, быть может, первым попытался осмыслить ключевые события в жизни Русской Церкви.

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒