XII. ТАЙНЫЕ ВЫБОРЫ ПАТРИАРХА

⇐ ПредыдущаяСтр 10 из 12Следующая ⇒

1926 год вошел в историю Советского Союза как ключевой — на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), проходившем в октябре, по предложению Ленинградской парторганизации из состава Политбюро был выведен Л.Д. Троцкий. Это был самый серьезный противник Сталина, мешавший ему в создании единоличной диктатуры. Наряду с Ульяновым-Лениным Лев Бронштейн-Троцкий был одним из самых деятельных и влиятельных борцов с Русской Церковью. В 1922 году он, по совету Ленина оставаясь в тени, направлял в Антирелигиозной комиссии борьбу против Русской Церкви и призывал быть предельно беспощадными к духовенству. В составе Антирелигиозной комиссии находилось немало его единомышленников, часть которых в конце 1926 года вошла в состав возглавляемой Троцким «объединенной левой» оппозиции. Видимо, обострением внутрифракционной борьбы среди большевиков объясняется не столь интенсивная работа Антирелигиозной комиссии в 1926 году. За год было проведено всего 11 заседаний. Сталин еще не имел возможности полностью сосредоточить внимание на борьбе с Русской Церковью - он только набирал силу, постепенно сосредоточивая в своих руках полноту власти.

Начальник 6-го секретного отдела НКВД Евгений Тучков, несмотря ни на что, продолжал внимательно следить за жизнью Церкви и направлять усилия раскольников — не только обновленцев, но и «григориан». Не оставлял он своим вниманием и митрополита Сергия (Страгородского). К нему, как к законному главе Церкви, обратились православные епископы, оказавшиеся в эмиграции и не примкнувшие к «карловацкому» расколу. Их посланники сумели прибыть в Москву с письмом от епископов Феофана (Быстрова) и Серафима (Соболева). Они спрашивали у митрополита Сергия совета, как им поступить в сложившейся ситуации — подчиняться ли Москве или же просить принять их паству в лоно братских Православных Церквей? Митрополит Сергий, словно предвидя будущее порабощение Русской Церкви, посоветовал им войти в состав какой-нибудь из Православных Церквей. Это посещение посланников из-за рубежа не осталось незамеченным Тучковым.

1926 год ознаменовался завершением эпохи Новой экономической политики - своеобразной ленинской уступки капиталистическим началам в экономике, которая позволила СССР выйти из кризиса. Академик Дмитрий Лихачев вспоминал: «Двадцатые годы, особенно их начало, были годами интенсивной духовной и интеллектуальной жизни. Атмосфера полной свободы, характерная для начала 20-х, была наиболее благотворной. Во-первых, ни техника подслушивания еще не была развита, ни сами карательные органы еще не были хорошо организованы. Конечно, в те годы расстреливали, и весьма часто это были или заложники, или люди, занимавшие важные посты в царском правительстве, или активные противники Советской власти. Но эти репрессии проводились не по данным телефонного прослушивания или перлюстрации, даже доносительство в те годы не было столь распространено, как в последующие...» Церковный историк Анатолий Краснов-Левитин вспоминал: «И все-таки, когда меня спрашивают о том, как я представляю себе идеальную церковную общину, я всегда вспоминаю Питер 20-х годов. Только недавно закрылись Петроградская духовная академия и семинария, закрылись все церковные журналы, издательства, богословские и философские общества. И все профессора, магистры, кандидаты богословия, церковные писатели - все хлынули на приходы. Стали невозможны диссертации, богословские труды, статьи, монографии — единственное, что осталось — церковная кафедра. Она была в то время относительно свободной: проповедь не запрещалась, если не было непосредственных политических призывов. В то же время священник освободился от стеснительной опеки церковной власти: никаких конспектов, никакого контроля, никаких отчетов — архиереям было не до того. Проповедь в то время стала подлинно творческой. Тогда еще не было принципа принудительной регистрации (то, чего добивался от патриарха Тихона и митрополита Петра Тучков — С.Б.) священнослужителей, поэтому в Питере, как и в Москве, в это время было много заштатных архиереев и иереев. Приехал из провинции, договорился с настоятелем — и служи себе. Церковная смута способствовала оживлению церковной проповеди, т.к. в связи с расколом возникло множество вопросов: богословских, социальных, канонических. И все они освещались с церковной кафедры. Входили в обычай тематические беседы: по средам и пятницам, после вечерни, читались акафисты, а после акафиста предлагалась «беседа» — собственно, не беседа, а богословская лекция, продолжение предыдущей. В некоторых храмах даже устанавливались скамейки для слушателей».

Академик Дмитрий Лихачев вспоминал о существовании множества молодежных кружков среди университетской молодежи, к одному из которых принадлежал и он: «С каждым годом моей юности я ощущал надвигающийся гнилостный дух, убивавший удивительную благотворную силу, исходившую от старшего поколения русской интеллигенции. Дневная эпоха сменялась ночной, люди не спали ночами. Люди жили в ожидании, что перед их окнами вот-вот возникнет и замолкнет шум мотора автомобиля и в дверях квартиры появится «железный» следователь в сопровождении бледных от ужаса понятых... Почти одновременно с Октябрьским переворотом начались гонения на Церковь. Эти гонения были настолько невыносимы для любого русского, что многие неверующие начали посещать Церковь, психологически отделяясь от гонителей... Чем шире развивались гонения на Церковь и чем многочисленнее становились расстрелы на «Гороховой, два», в Петропавловке, на Крестовском острове, в Стрельне и т.д., тем острее и острее ощущалась нами жалость к погибающей России. Наша любовь к Родине меньше всего походила на гордость Родиной, ее победами и завоеваниями. Сейчас это многим трудно понять. Мы не пели патриотических песен — мы плакали и молились». Но уже в 1927 году он был арестован вместе с другими членами кружка, хотя обсуждали они не политические, а в основном или сугубо научные, или же духовные проблемы.

Конец 20-х годов ознаменовался печально известными политическими процессами, которые положили начало иной эпохе и которую западный историк Роберт Конквест назвал эпохой «большого террора». Сталин, уничтожая политических противников, большинство из которых помогли ему прийти к власти, продолжил ленинскую политику «войны против собственного народа». Введение частной собственности во время Новой экономической политики воспринималось правоверными большевиками как временная уступка капитализму. Это в корне противоречило марксистской догме и мешало сосредоточению всей полноты власти в одних руках. Современный французский мыслитель Ален Безансон справедливо полагает: «В центре находится партия, а внутри партии — ее руководящий круг. В первый период правления он еще полностью находится во власти идеологии. Именно тогда он занимается ликвидацией «классовых врагов». Обладая совершенно отравленной совестью, он уничтожает во имя утопии целые категории людей». По приблизительным подсчетам, в эти первые периоды правления коммунистов ими уничтожается примерно около 10 процентов населения. Но социализм так и не приходит: «Когда оказывается, что утопический сон по-прежнему не сбывается, а принесение в жертву каждого десятого ни к чему не привело, наблюдается сползание утопии к простому сохранению власти. Поскольку объективный враг уже истреблен, нужно следить, чтобы он не возник заново, вплоть до возможности появления его в самих рядах партии. Это момент второго террора, который кажется абсурдным, потому что не соответствует общественно-политическому сопротивлению и направлен на установление полного контроля над всеми людьми и всеми мыслями. Тогда страх делается всеобщим, распространяется и в самой партии, каждый член которой чувствует себя в опасности. Все доносят на всех, все предают друг друга».

Сергей Дурылин, уже успевший отбыть в 1922 году тюремное заключение и ссылку, отказавшись по совету Луначарского от священнического служения, весной 1926 года проживал в подмосковном Мураново. Он записал в дневнике: «Я давно знал, что самое сильное на земле — элементарное. Но я еще не знал, до чего оно удушливо. Воздух весь выкачан. Дышать нечем. Бежать за воздухом некуда. «Дыханье множит муки». Церковная ситуация была настолько запутанной, что в провинции нельзя было понять, в чьих руках находится центральная церковная власть. Историк Русской Церкви Анатолий Краснов-Левитин приводит интересный пример: «Вот перед нами «Протоколы епархиального съезда Семипалатинской области» (Семипалатинск, 1926 г.) Открывая съезд, один из протоиереев (епископа в этот момент в городе не было) докладывает, что руководящая группа духовенства разыскивала, у кого теперь находится церковная власть (ею! ). С этой целью священники обратились с запросом к бывшему епископу Бийскому Иннокентию, проживающему на покое в Николо-Угрешском монастыре, под Москвой. Епископ Иннокентий ответил, что он обращался по этому вопросу к епископу Серпуховскому Алексию (Готовцеву), который сообщил, что церковная власть находится у епископа Угличского Серафима. Таким образом, целая епархия разыскивает церковную власть, точно иголку в стоге сена». Епархиальный съезд в Семипалатинске проходил в конце 1926 года, когда митрополит Сергий находился под арестом.

В эти годы вопрос о взаимоотношениях Церкви и государства занимал лучшие умы России. Но атеистическое государство наделило правом выстраивать эти отношения Антирелигиозную комиссию - по замыслу большевиков, Церкви вновь предстояло стать государственным ведомством, как это было задумано и осуществлено Петром I. Это понимали и патриарх Тихон, и митрополит Петр (Полянский). Поэтому их противостояние государству увенчалось мученичеством. Они понимали, что между Петром I и большевиками простерлась бездонная пропасть — первый русский император не был безбожником и не ставил своей задачей уничтожение Церкви. Он был верующим и церковным человеком, хотя многие его поступки вряд ли можно назвать христианскими. Место Церкви в Государстве Российском Петр определил как Духовную Коллегию, поставив ее под контроль государства. Начало Манифеста 1721 года говорит об этом: «Между многими, по долгу Богоданныя Нам власти, попеченьми о исправлении народа Нашего, и прочих поданных Нам Государств, посмотря и на Духовный чин, и видя в нем много нестроения и великую в делах его скудость, несуетный на совести Нашей возымели Мы страх, да не явимся неблагодарни Вышнему, аще толикая от Него получив благопоспешества в исправлении как Воинского, так и Гражданского чина, пренебрежем исправления и чина Духовного...» В манифесте упомянуты две основные причины упразднения патриаршества: «Понеже в единой персоне не без страсти бывает, к тому же не наследственная власть, того ради вящще не брегут». Смысл этой витиеватой фразы Феофана Прокоповича прост: поскольку власть патриарха не наследственная, то этой властью не дорожат так, как ею дорожат цари.

Поэтому: «Уставляем Духовную Коллегию, то есть Духовное Соборное Правительство, которое по следующем здесь Регламенте, имеет всякие Духовные дела во Всероссийской Церкви управлять». И несмотря на то что уже на первом заседании Духовной Коллегии 14 февраля 1721 года она была переименована в Святейший Правительствующий Синод, клятва, которая предписывала всему российскому духовенству, от митрополитов до простых священников, доносить в соответствующие государственные органы «об ущербе же Его Величества интереса, вреде и убытке», просуществовала вплоть до 1901 года. Петр поработил Церковь. Он создал прецедент, который был воспринят большевиками как образец для подражания. Русскую Церковь, лишь в феврале 1917 года освободившуюся от пут государства и деятельно реформирующую собственную жизнь, большевики попросту принялись уничтожать.

Они не скрывали своих задач, которые по существу были демоническими и богоборческими. Поначалу им казалось, что можно наскоком уничтожить Русскую Церковь, искоренив в душах людей даже упоминание о Боге. Наиболее трезвым человеком среди большевиков оказался, как это ни странно, Феликс Дзержинский. 4 декабря 1920 года начальник Секретного отдела ВЧК Тимофей Самсонов, которого на этом посту сменил в 1923 году Евгений Тучков, направил ему письмо, в котором развернул основные положения борьбы с религией: «...1. Тов. Лацис глубоко прав, когда говорит, что коммунизм и религия взаимно исключаются, а также глубоко прав и в том, что религию разрушить не сможет никакой другой аппарат, кроме аппарата ВЧК.

2. Линия, принятая ВЧК по разрушению религии, с практической стороны в принципе верна, за исключением вопроса о возможности разложения религии из центра, через лиц, занимающих высшие посты церковной иерархии. Проделанный ВЧК опыт в этом отношении потерпел фиаско. Так, «Исполкомдух» (Исполнительный комитет по делам духовенства — С.Б.) принял ложное направление и стал приспособливать православную церковь к новым условиям и времени, за что был нами разгромлен, а отцы духовные, вроде Архиепископа Владимира (Пензенского) Путяты, оказались несостоятельными по той простой причине, что у него, как у заклятого врага сов. власти, не оказалось достаточной смелости духа и воли для того, чтобы развернуть свою работу во всю ширь и глубь и нанести церкви разрушительный удар, вместо этого Путята склочничает в ВЧК на Тихона, в то же время как сам практически ничего не делая для разрушения церкви. Даже такой решительный и смелый вояка в рясе, как Иллиодрр Труфанов, даже он в паутине церкви не нашел присутствия духа для того, чтобы открыто ударить церковной иерархии прямо в лоб...»

Уже в это время в недрах ВЧК рождается замысел уничтожить Церковь руками священнослужителей: «...СОВЧК (Секретный отдел ВЧК — С.Б.) за последнее время в своих планах по разложению церкви сосредоточивает все свое внимание именно на поповскую массу, и что только через нее мы сможем, путем долгой, напряженной и кропотливой работы, разрушить и разложить церковь до конца. Некоторые успехи в этом отношении уже отмечаются, правда, пока что не в большом масштабе. Этот путь верен тем более потому, что церковные старые волки, каковы Тихон, Владимир Путята и др., они могут действовать для нас лишь постольку, поскольку нужно им для того, чтобы спасти свою шкуру, душа же их видит и делает другое, тогда как низшее поповство, освободившись от волчьих когтей больших церковных волков, иногда совершенно искренне работает на нас и с нами, и, кроме того, непосредственно работая в верующей массе, низшие попы, проводя нашу линию, разложение будут вносить в самую гущу верующих, а это все».

Чекисты верно поняли, что между епископатом и священством существует антагонизм и что его необходимо использовать в своих целях. Епископ в России слишком часто был и остается «князем Церкви». И в царское время, и в советский период, особенно после сталинского конкордата 1943 года, епископат Русской Церкви пользовался привилегиями, которые были недоступными духовенству. Самое печальное — епископы слишком часто считали и до сих пор считают, что священники и миряне — нечто вроде их слуг, которые существуют для того, чтобы ублажать их, создавая условия для безбедной жизни. Это искажение Христовых заветов: «Ибо Я действительно Учитель и Господь. Итак, если Я умыл вам ноги, Я, Господь и Учитель, и вы должны друг другу умывать ноги. Ибо Я дал вам пример для того, чтобы, как Я сделал вам, и вы делали» (Ио. 13, 14—15). И оно, это глубинное искажение, в годы становления большевизма было успешно использовано атеистами для разрушения Церкви. Хотя Поместный Собор 1917—1918 гг. ограничил архиерейский произвол и предоставил духовенству и мирянам большие права, однако эти решения были претворены в жизнь лишь частично. Все это создало благоприятную почву для церковных расколов.

В своем письме Самсонов предлагал Дзержинскому: «...До сих пор ВЧК занималась только разложением православной церкви, как наиболее могущественной и большой, чего недостаточно, так как на территории Республики имеется еще ряд не менее сильных Религий, каков Ислам и пр., где нам также придется шаг за шагом внести то же разложение, что и в православной церкви...» Этот пункт привел в уныние Дзержинского, который на полях написал: «Опасная вещь, и нам за это браться не следует». Письмо Самсонов завершил жалобой: «...5. Работа по рассеянию религиозного мрака чрезвычайно трудная и большая, поэтому рассчитывать на скорый успех нельзя. Для этой работы нужны крепкие и умелые люди, чего, к сожалению, мы не имеем, так как Цека нам их не дает». Дзержинский, в юности мечтавший стать католическим монахом, представлял себе, в отличие от пылкого Самсонова, насколько тяжелой и бесперспективной может оказаться борьба с религией в России. Поэтому в первые годы существования Советской власти большевики решили сосредоточиться на разложении и уничтожении Православной Церкви, хотя это и не означало того, что другим религиям было предоставлено право свободного существования. На ислам, буддизм и иудаизм, как и на католицизм, репрессии большевиков обрушились позднее, когда удалось сломить сопротивление Русской Церкви.

Натиск, который обрушили на Церковь большевики, ничуть не уступал по ярости гонениям Нерона. Но ни один римский император не гнал Церковь так длительно и безжалостно, как большевики. У многих христиан в 20-е годы возникло ощущение, что наступил конец времен. Многие ожидали прихода Антихриста. В переписке иерархов и мирян постоянно звучат апокалиптические нотки. Георгий Федотов писал в 1926 году: «Многие видят теперь в коммунизме предельное выражение антихристова натиска на христианство. Пусть так. Но что открыла нам Россия? Неужели коммунизм может быть причислен к типу гуманистических мировоззрений, а творимое им дело к соблазну добром? Для марксизма, особенно русского, характерна с самого начала положительная ненависть к этическому обоснованию своих целей. Для него нет ничего презреннее «слюнявого идеализма». Не состраданием и даже не справедливостью соблазняет он («разве есть внеклассовая справедливость? »), а только удовлетворением интересов, не благом, а благами и, еще в подсознательном, но действенном центре своем, сладостью мести, пафосом классовой ненависти».

Федотов глубоко прав — в отличие от образа Антихриста, созданного творческой фантазией Владимира Соловьева, российские коммунисты не маскировались, а выступали как последовательные и жестокие богоборцы. Только в процессе борьбы с Церковью, обнаружив, что нуждаются в финансовой поддержке Запада, они начали слегка маскироваться, никогда не отказываясь от поставленных целей. Поэтому, погружаясь в изучение документов той далекой эпохи, порой теряешься: почему епископы, призванные быть учителями духовенства и мирян, порою так тщательно искали оправдания жестокостям большевиков и союза с безбожной властью? Скорее всего, это объясняется не только консервативным сознанием, которое формировалось из поколения в поколение. Рабская покорность властям во всем, что бы они ни предпринимали, была унаследована еще с царских времен, когда Церковь находилась целиком под контролем государства. Гонения большевиков не оставляли христианам большого выбора. Оставалось лишь два пути: путь сотрудничества с богоборческой властью или путь исповедничества и мученичества. Не все представители духовенства оказались готовыми принять мученические венцы.

В тексте первого проекта Декларации, которую митрополит Сергий подготовил уже в июне 1926 года, он заявлял: «Однако отсутствие свободы регистрации для наших церковно-правительственных органов создает для иерархии много практических неудобств, придавая ее деятельности какой-то скрытый или даже конспиративный характер, что, в свою очередь, зарождает много всяких недоразумений и подозрений. В целях найти выход из такого положения и следуя примеру Св. Патриарха, я обратился в НКВД с просьбой о регистрации нашего церковного управления... Получая таким образом права легального существования, мы ясно отдаем себе отчет в том, что вместе с правами на нас ложатся и обязанности по отношению к той власти, которая нам эти права дает». Если Церковь отделена от государства, то для чего церковным управлениям необходима государственная регистрация? Если власть регистрирует епархиальное управление или Синод, то почему это следует считать «правами»? Если все же власть зарегистрировала епархиальное управление, то почему оно чем-то обязано этой власти? Самое поразительное в этом заявлении, что митрополит Сергий ни словом не упоминает о церковных структурах, которые он намерен зарегистрировать. Именно в этот период происходит полное отречение от решений Поместного Собора, который установил двухпалатную систему управления Церковью — Священный Синод и Высший Церковный Совет. Он словно забыл еще об одном важном постановлении Высшего Церковного Управления.

Вопрос о судьбе Церкви в условиях гонений стоял настолько остро с самого момента Октябрьского переворота 1917 года, что еще в мае 1920 года патриарх Тихон и Священный Синод вместе с Высшим Церковным Советом издали постановление, в котором предусматривались действия епархиальных епископов на тот случай, когда потеряна связь с церковным центром. В ноябре 1920 года, словно предвидя возможность разгона большевиками Священного Синода и Высшего Церковного Совета, рассылается еще одно постановление. Пункт второй постановления предписывал: «...В случае, если епархия, вследствие передвижения фронта, изменения государственной границы и т.п., окажется вне всякого общения с Высшим Церковным Управлением или само Высшее Церковное Управление прекратит свою деятельность, епархиальный архиерей немедленно входит в сношение с архиереями соседних епархий на предмет организации высшей инстанции церковной власти для нескольких епархий, находящихся в одинаковых условиях (в виде ли Временного Высшего Церковного Правительства, или Митрополичьего округа, или еще иначе)». К концу 1920 года Гражданская война, развязанная большевиками, была завершена. В результате Польской кампании, которая была проиграна Красной армией, часть областей и епархий отошла к Польше. Но исконные российские территории продолжали оставаться под властью большевиков. Патриарха Тихона беспокоило не столько настоящее, сколько будущее. Пункт 4-й постановления говорит: «В случае невозможности установить сношения с архиереями соседних епархий и впредь до организации Высшей Церковной Власти, епархиальный архиерей воспринимает на себя всю полноту власти, предоставленной ему церковными канонами». В этом пункте постановления нет ничего необычного или противного церковным традициям. Древнехристианский принцип гласит: «Где епископ, там и Церковь». Более того, предвидя будущие гонения, постановление предписывает епископам, дабы не прервалось апостольское преемство: «...архиерей... предоставляет преосвященным своим викариям, пользующимся ныне, согласно наказу, правами полусамостоятельных, все права епархиальных архиереев, с организацией при них управления, применительно к местным условиям и возможностям». Именно поэтому в 1926 году, когда Семипалатинская епархия стала искать высшую церковную власть, обнаружилось, что она находится в руках викарного епископа Серафима Угличского, которому перед арестом успел передать ее митрополит Сергий.

Это постановление великолепно работало в годы гонений. Не только в 20-е, но даже в 30-е и 40-е годы. Когда арестовывали епархиального епископа, власть переходила в руки викарного. Каждый епархиальный архиерей успел рукоположить несколько викариев. Поэтому, когда по указанию Тучкова арестовывали одного епископа, на его место вставал другой, третий, четвертый. В двадцатые годы совершалось немало епископских хиротоний, причем во второй половине их старались не афишировать, чтобы избежать преждевременных арестов. Летом 1926 года Антирелигиозная комиссия неожиданно обнаружила, что в Москве и Московской области проживает слишком много епископов. Поэтому этот вопрос был поднят на очередном заседании Антирелигиозной комиссии от 3 июля: «...2. Ввиду того, что в Москве скопилось около 50 чел(овек) епископов, в то время как для обслуживания религиозных потребностей Москвы и губ(ернии) церковниками установлен штат в 5 человек, признать пребывание такого количества епископов политически вредным и поручить ОГПУ (т. ТУЧКОВУ), не прибегая к арестам, путем предложения каждому в отдельности — принять меры к выезду наиболее вредных для жительства в монастырях по его (ОГПУ) усмотрению». Естественно, Тучков принял соответствующие меры. Следует признать, что постановление 1920 года не только было хорошо известно российскому епископату, но и активно претворялось в жизнь на протяжении не только 20-х годов. Если бы это было не так, вряд ли Антирелигиозной комиссии пришлось бы обращать внимание всесильного Тучкова на несоразмерное количество епископов, осевших в Москве и Подмосковье. Но постановление требовало от епископов не только богословской подготовки, ни и личного мужества, умения и желания брать на себя ответственность за принимаемые решения. Таких епископов было немало, хотя они составляли меньшую часть российского епископата.

Большинство же, особенно архиереи «старой закалки», предпочитали жить по старинке. Решения Поместного Собора 1917— 1918 гг. многим казались излишне революционными и нежизненными (как, впрочем, до сих пор большинству современных епископов Русской Православной Церкви). Поэтому образование единого церковного центра, да еще во главе с привычным Синодом, вполне бы их устроило. Проблема отношений Церкви и власти, лишь затронутая, но не решенная Собором, волновала не только богословов, церковных правоведов, но и свободных мыслителей. Глубоко писал о природе власти Николай Бердяев, прочитавший немало лекций на эту тему в Советской России до своей высылки в 1922 году: «В государстве есть мистическая основа, и эта мистическая основа должна была бы быть признана и с позитивной точки зрения, как предельный факт, не поддающийся объяснению. Начало власти — совершенно иррациональное начало. Во всякой власти есть гипноз, священный или демонический гипноз... Власть всегда есть проникновение какого-то таинственного начала в человеческие отношения, исходящего от Бога или от диаво-ла... Бытие государства есть факт мистического порядка... Революция всегда хочет разрушить священный гипноз власти. Но сама она немедленно попадает под власть другого гипноза. Существует неразрушимая магия власти, которая лишь переходит из одного состояния в другое. И новая революционная власть обладает магией власти, она заимствует ее от магии старой власти, она пользуется старым и вечным гипнозом масс... Покорность масс всякой государственной власти есть всегда безумие, есть состояние гипноза, есть трепетание народа перед реальностями, превышающими эмпирическую жизнь людей». Эти мысли Бердяева, выношенные им в Советской России и изложенные сразу же после высылки, помогают понять многое из того, что происходило в 20-е годы. Он смело бросает вызов большевикам: «Вы хотели бы сорвать дело всемирной истории. Это ложь, что христианство анархично, что христианство отрицает государство. Сам Христос учил воздавать кесарево кесарю. Но Он воспретил воздавать кесарю Божье... Государство противится греховному хаосу, мешает окончательному распадению греховного мира, подчиняя его закону. Вл. Соловьев хорошо сказал, что государство существует не для того, чтобы превратить земную жизнь в рай, а для того, чтобы помешать ей окончательно превратиться в ад».

Бердяев точно разгадал безграничные претензии новой власти: «В христианском мире царство кесаря ограничено Церковью Христовой и бесконечной природой человеческого духа, раскрывшейся через Христа. Источник ограничения власти государственной чисто религиозный, духовный. В первооснове своей это не есть ограничение государства обществом и общественными группами, требующими тех или иных конституционных гарантий, это есть прежде всего ограничение государства Церковью и душой человеческой. В христианском откровении заключалась совсем особая «декларация прав» человеческой души, усыновленной через Христа Богу. В христианском мире государство не может уже претендовать на человека целиком, власть его не распространяется на глубину человека, на его духовную жизнь. Глубина человека принадлежит Церкви, а не государству... Всякое ограничение притязаний государства и всякое утверждение прав человека имеет своим источником христианскую Церковь и христианское откровение о богосыновстве человека. Это забыли люди нашего времени. И потому, когда они в революциях хотели освободить человека и утвердить его право, они создавали новую и более страшную тиранию самодержавие общества и народа». Не отрицая ценности государства как некоей высшей ступени в процессе эволюционного развития человечества, Бердяев предупреждал о страшной опасности, которую несет не только своим гражданам, но и окружающим государствам тоталитарное государство: «Царство кесаря огромная ступень в иерархии бытия. Оно не есть само по себе царство зла, царство диавола. Оно становится царством зла лишь тогда, когда требует себе Божеских почестей, когда его обоготворяют, когда им подменяют Царство Божие, когда оно посягает на глубину человеческого духа, на бесконечную его природу. Вот почему так важно различение и разграничение двух царств, которое навеки предуказано Христом. Государство имеет религиозную основу, и разложение этой религиозной основы подвергает его опасности разложения».

Советское государство требовало от своих граждан не только поклонения, но и полной и всецелой отдачи всех своих сил, как физических, так и духовных. Поскольку Христос призывает Своих последователей идти за Ним, отдавая Ему сердце, то на Русскую Церковь большевики смотрели как на нежелательного конкурента. Поскольку нахрапом уничтожить Церковь не удалось, большевики решили изменить тактику и подчинить ее, чтобы через послушных епископов управлять ею. Летом 1926 года начались высылки епископов из Москвы и Подмосковья. Особняком среди них стоит фигура епископа Платона (в миру Николай Николаевич Руднев). Он окончил перед войной Московскую духовную академию со степенью кандидата богословия. В 1923 году был хиротонисан во епископа Богородского. Служил вплоть до ареста в 1924 году в Богородске (Ногинске). Ему прислуживал будущий патриарх Пимен (Извеков), родом из Богородска. После вынесения приговора в 1925 году епископ Платон попал на Соловки. Он стал капитаном катера.

Летом и осенью 1926 года на Соловках в заключении находилось около 150 представителей российского духовенства. Это были лучшие представители российского епископата: Антоний (Панкеев), Василий (Зеленцов), Алексий (Палицын), Прокопий (Титов), Амвросий (Полянский), Тихон (Шарапов), Платон (Руднев) и многие другие. Признанным главой соловецкой общины был архиепископ Иларион (Троицкий). Но первенство он добровольно уступил епископу Воронежскому Петру (Звереву). Послание соловецких епископов составлялось совместно Иваном Васильевичем Поповым, профессором Московской духовной академии, близким соратником патриарха Тихона, и архиепископом Иларионом Троицким. Но обсуждались они соборно.

Священник Петр Шипков заведовал каптеркой в соловецком лагере. Именно у него проходили так называемые «соловецкие соборы». Знаменитое Послание соловецких епископов Советскому правительству, а также ответ на Декларацию митрополита Сергия вывез на катере на «большую землю» епископ Платон в 1926 году. После отбытия срока в Соловках был сослан в Усть-Сысольск. Был последовательным противником Декларации митрополита Сергия. После ссылки недолго жил во Владимире, а затем был сослан в Алма-Ату. В 1935 году был вновь арестован, а в 1937 расстрелян.

В августе 1926 года епископ Рыбинский Серафим (Силичев) получил от епископа Платона два документа — послание заключенных соловецких епископов к Правительству СССР и письмо к собратьям-епископам, находившимся на свободе, с предложением тайно избрать патриарха, дабы прекратить церковную смуту. Оба документа благодаря епископу Серафиму попали в руки епископа Павлина (Крошечкина).

После окончательного отказа митрополита Агафангела от прав на местоблюстительство обстановка не только не разрядилась, но еще более осложнилась. Тучков, уязвленный сокрушительной критикой ВВЦС и спорами с митрополитом Агафангелом, которые разрушили его замысел, видимо, на время решил «забыть» о митрополите Сергии, сосредоточив основное внимание на проблемах обновленцев и ВВЦС. В августе 1926 года обновленческий Синод посетили американские религиозные деятели, что преподносилось советской печатью как юридическое признание. Обновленческий Синод был почти уже признан патриархом Иерусалимским Дамианом. Каноническое общение обновленцев с патриархами Константинопольским, Александрийским и Антиохийским было установлено еще раньше. В августе 1927 года Антирелигиозной комиссией готовился созыв Всеправославного Собора в Москве. Обновленцы претендовали на то, чтобы именно они представляли российское православие на Соборе.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 7 8 91011 12 Следующая ⇒