РИМСКИЕ ПАРТИИ И СИСТЕМА ЭКСТРАОРДИНАРНЫХ МАГИСТРАТУР

Стр 1 из 32Следующая ⇒

Система экстраординарных магистратур, которая развилась в Риме в I в. до н. э., свидетельствовала о кризисе республиканского политического строя. Кризис этот был подготовлен самым ходом римской истории. Римский политический строй сложился в те времена, когда Рим был небольшим городом Лация и находился в почти беспрерывных войнах со своими соседями, а его население было занято борьбой между родовой патрицианской знатью, отстаивавшей свои права на управление государством, и свободным крестьянством (плебеями), которое добивалось увеличения земельных наделов и политических прав. К началу III в. до н. э. было увеличено число магистратур, к занятию их допущены были плебеи, были расширены права плебейских комиций, но основы римской конституции оставались неизменными. Не было внесено существенных изменений и во II—I вв. до н. э., когда Рим из города-государства превратился в мировую державу (в античном значении этого понятия) и во внутренней жизни его произошли значительные сдвиги. В этот период непрерывно увеличивались земельные владения сенаторской знати и появилась влиятельная денежная аристократия (всадники). Наряду с этим ухудшилось положение свободного крестьянства, за счет которого возросло число безземельных городских жителей, а увеличившееся непомерно число рабов создавало для рабовладельцев угрозу рабских восстаний.

В последние десятилетия II в. после длительного господства сенаторской знати, лишь изредка нарушаемого пассивными протестами комиций, в Риме нарастает демократическое движение, главной целью которого было проведение аграрных законов и ослабление влияния сенаторской знати. Политическая жизнь в Риме стала значительно сложнее, появились различные политические группировки, наметились определенные методы и приемы политической борьбы.

[с. 10] Историография второй половины XIX в. не видела коренного различия между политической борьбой в Риме II—I вв. и явлениями европейской жизни XIX в. У Моммзена, например, очень часто можно встретить суждения, подобные следующему: «Революция, задуманная вождями демократии, должна была начаться свержением существующего правительства в результате восстания, которое вызовут, прежде всего в Риме, демократические заговорщики»1. Моммзен и современное ему поколение либеральных буржуазных историков основную задачу социальной истории сводили к тому, чтобы уподобить явления далекого прошлого современным им событиям, рассказать о них привычным для европейского политика языком, подыскать современные политические термины, соответствующие тем или иным античным понятиям. Подобный прием интерпретации исторических событий в какой-то мере способствовал, несомненно, развитию социальной истории, но он мешал установлению ее специфических черт: античное прошлое наделялось несвойственными ему чертами.

Некоторые особенности римской социально-политической жизни позднереспубликанского периода отмечены были Фюстель де Куланжем. Он обратил внимание на политическую и социальную роль патроната во II и I вв., напоминавшего в известных отношениях феодальную зависимость. Выводы Фюстель де Куланжа оставались в течение долгого времени незамеченными; на них обращено было внимание в частных исследованиях последних десятилетий; изучение просопографии (сведений, касающихся жизни и деятельности отдельных лиц) позволило конкретизировать суждения о характере политических и социальных отношений в конце республики2. Уточнены были такие понятия, как «nobilitas» («знать»), «principes ciuitatis» («принцепсы государства»), «homines noui» («новые люди») и т. п., обращено было внимание на состав римской аристократии, на политическую роль отдельных аристократических родов, на прочные связи между фамилиями, принадлежавшими к одним и тем же родам, на взаимоотношения между аристократическими семьями, на роль клиентских связей и на другие условия, укреплявшие влияние римской аристократии. Эти исследования пролили свет на некоторые особенности политической жизни республиканского Рима, но они оставляли без внимания рабовладельческий характер римского общества, [с. 11] оставляли в тени особенности классовой борьбы в различные периоды Римской республики. Коалиции аристократических семей, борьба между отдельными фамилиями, переходившая из поколения в поколение, — все это было признано за существенное и основное в римской политической жизни, в то время как эти явления нужно рассматривать как производные и несущественные.

Буржуазные историки конца XIX и начала XX в. не видели существенной разницы между оптиматами и европейскими аристократическими партиями, между популярами и новейшими радикалами и даже социалистами. В противоположность такому модернизаторскому толкованию некоторые из современных исследователей считают незакономерным противопоставление оптиматов и популяров. «Не было партии популяров, — утверждает вслед за М. Гельцером Р. Сайм, — термин «popularis» относился к отдельным лицам и отдельным мероприятиям»3. По мнению Сайма, правящая олигархия, определенная аристократическая котерия (factio optimatium), вызывала иногда оппозицию других аристократических фамилий, представители которых назывались популярами. В подтверждение этого положения приводится утверждение Цицерона в последней речи его против Катилины, где говорится о том, что Цезарь является истинным популяром, и где он противопоставляется популярам показным4.

Строго говоря, слова «optimates» и «populares» не употребляются Цицероном со словом «pars», откуда произошел и наш термин «партия». Термин «pars» берется со словами, образованными от личных имен: «pars Pompeiana», «pars Clodiana» и т. д., но вместе с тем Цицерону известна противоположность оптиматов и популяров как двух политических «родов», т. е. группировок, или направлений: «Всегда, — говорит он, — в этом государстве существовало два рода людей (duo genera), которые занимались политикой и старались действовать с наибольшим успехом. Одни из них хотели и называться и быть популярами, другие — оптиматами. Те, кто говорил и действовал, желая быть приятным большинству, были популяры, те же, которые действовали таким образом, чтобы своими намерениями оказаться наилучшими (optimo), были оптиматами». А в трактате «De re publica» Цицерон употреблял «partes» в значении политических партий, и хотя слова «optimates» и «populares» и не приводятся, но зато они, несомненно, подразумеваются. Цицерон говорил, что трибунат, а затем смерть [с. 12] Тиберия Гракха разделили народ на две партии: diuisit populus unum in duas partes5.

Это положение Цицерона дает основание для определения двух основных течений в римской политической жизни: демократического, стремившегося расширить власть народа и признававшего суверенитет его высшей инстанцией в государстве, и консервативного, ограждавшего авторитет сената. Носителями первого были популяры, носителями второго — оптиматы. И те и другие имели свои традиции и определенные методы политической борьбы. Демократическая традиция нашла отражение в римской историографии; некоторые анналисты II и I вв., как можно судить об этом на основании Тита Ливия, излагали раннюю римскую историю с точки зрения популяров. Они рассказывали о насилии патрициев на заре римской республики; они вкладывали в уста бесстрашных народных трибунов длинные речи, оправдывавшие требования плебеев; демократические предания высоко ставили Гракхов, и, несмотря на противоположную оценку их деятельности оптиматами, большинство дошедших до нас источников дает положительный их образ. Из числа младших анналистов, писавших в духе популяров, нам известен Лициний Макр, народный трибун 73 г. до н. э. В дошедших до нас произведениях Саллюстия отражена та отрицательная оценка римской аристократии, какая давалась популярами. С политическими идеями оптиматов знакомят нас речи и трактаты Цицерона, относящиеся ко второму периоду его деятельности (после 64 г.).

Хотя и оптиматы и популяры одинаково выражали интересы правящего класса рабовладельцев, они все же отличались друг от друга. Эти политические группировки были устойчивыми политическими течениями римского рабовладельческого общества, имевшими определенную социальную базу. Мы можем называть их основными политическими партиями6, но, чтобы избежать модернизаторского толкования политической жизни позднереспубликанского Рима, характерного, например, для историков школы Моммзена, мы должны вскрыть характерные особенности римских политических партий.

Популяры и оптиматы не были организованными политическими партиями, имевшими постоянных членов и нечто напоминавшее центральный аппарат. Опорой оптиматов был сенат; популяры, как правило, опирались на трибутные комиции, [с. 13] но настроение последних менялось в зависимости от различных обстоятельств. Даже в периоды своего подъема римское демократическое движение никогда не достигало того уровня, на котором оно находилось в некоторых греческих городах в период их расцвета. Так, например, не было случаев, чтобы народ (плебс) сам выдвигал из своей среды политических деятелей, которые последовательно защищали бы его интересы. Руководители партии популяров принадлежали, как правило, к сенаторской знати. Из homines noui, проводивших (далеко, впрочем, не последовательно) программу популяров, известен только Марий, но и он счел нужным путем брака сблизиться с патрицианским родом Юлиев.

Патронат и клиентела были одними из тех организационных принципов, на которых основывались римские политические партии. Патронат возник еще в период разложения первобытнообщинного строя. В разные эпохи римской истории он играл различную роль. В эпоху поздней республики он связывал тех или иных деятелей с массой населения. Fides — верность (личная) считалась обязательной и для патрона и для клиента. Нарушение ее рассматривалось почти как религиозное преступление. Клиентские связи, переходившие по наследству от отцов к детям, среди оптиматов были несравненно шире, чем у популяров; этим объясняется то обстоятельство, что в народных собраниях проходили предложения, идущие явно вразрез с интересами плебса.

Большую роль в политической жизни играли друзья (amici) политических деятелей. С друзьями римский политический деятель советовался по различным вопросам. В сопровождении друзей он появлялся на улице и в общественных местах. Друзья были в его свите, когда он отправлялся в поход или в провинцию. Гай Гракх, по словам Сенеки, а впоследствии Ливий Друз были первыми, кто разделил друзей на три разряда: одни принимались отдельно, другие вместе со многими, т. е. группами, третьи — со всеми7. Указание Сенеки позволяет нам заключить, что «институт друзей» приобрел большую роль в деятельности популяров. Amici — это наиболее активная часть граждан, сочувствующих программе данного политического деятеля. Это — его доверенные и агитаторы.

«Институт друзей» развился по аналогии с патронатом и клиентелой. Но клиентела или была наследственной, или устанавливалась на основании особого ius applications, по которому клиент как бы усыновлялся, или же была результатом освобождения на волю раба и влекла за собой определенные юридические последствия, amicitia же была связью [с. 14] неформальной, хотя право считалось с друзьями как с институтом, и одним из способов освобождения рабов была manumissio inter amicos.

Однако принцип патроната и клиентелы, на котором основана была и amicitia, был в существе своем недемократичен, и если вожди популяров и имели лично преданных им друзей и клиентов, то все же последние не считались равноправными с ними. Видный деятель, объявлявший себя сторонником демократических принципов, называвший по именам встречавшихся с ним людей, обходивший избирателей с просьбой голосовать за него на выборах, был все же далек от народа. В результате личный момент играл большую роль.

Периоды подъема демократического движения связаны с деятельностью тех или иных лиц (Гракхов, Сатурнина, Друза и пр.). Гибель вождя обусловливала полный упадок движения. Случаи ренегатства были далеко не редки. Переходом в лагерь оптиматов завершили свою карьеру такие крупные деятели, как Гай Папирий Карбон, народный трибун 131 г., человек, близкий Гракху, Гай Меммий, трибун 111 г., вызывавший в Рим Масиниссу.

Классический период борьбы популяров и оптиматов продолжался недолго: он начался со времени выступления Тиберия Гракха и кончился подавлением движения Сатурнина. Характерной чертой этого времени является принципиальность борьбы, широкая программа мероприятий, предлагаемых популярами. У Гракхов на первом месте стояли народ и государство; моменты личные, семейные если и имели место, то играли второстепенную роль. Положение меняется уже в конце II в.: в практику политической борьбы входят такие приемы, как политические убийства, подкупы, организация особых дружин. Нельзя видеть в этом какую-то моральную деградацию римского общества; объяснение следует искать в обострении классовой борьбы. В дни Гракхов решающее значение имело в народных собраниях крестьянство, но некоторые успехи аграрного законодательства не спасли его от обнищания, вместе с которым падал его удельный вес в политической жизни государства. В качестве непосредственных производителей все большее и большее значение приобретали рабы, а в политической жизни возросла роль городских плебеев, число которых увеличилось и за счет разорившихся крестьян и за счет отпущенных на волю рабов. Основную массу городского плебса составлял пролетариат, не имевший постоянных средств существования, отвыкавший от производительного труда, превращавшийся в паразитический класс римского общества.

Маркс приводит слова Сисмонди, который утверждал, что «римский пролетариат жил почти всецело на счет общества», [с. 15] в то время как «современное общество живет на счет пролетариата»8. Соответственно этому изменились и методы политической борьбы. Вопрос о снабжении дешевым хлебом столичного населения фигурирует во всех более или менее значительных законодательных мероприятиях; обе партии стремятся завербовать себе сторонников такими средствами, которые считались официально недопустимыми (подкуп, насилие).

После военных реформ Мария, изменивших социальный состав армии и придавших ей в известных отношениях характер профессионального войска, большую роль в политической жизни приобрели ветераны, добивавшиеся наделов и готовые любыми средствами поддержать своих покровителей. Видные полководцы, имевшие преданных солдат, стали играть большую роль в политической жизни. В последней трети II и в первой трети I в. до н. э. происходят опасные для римского рабовладельческого общества восстания рабов; положение римского государства осложняется также серьезными внешнеполитическими затруднениями.

В результате Союзнической войны число римских граждан увеличилось в несколько раз9.

Однако ни расширение числа полноправных граждан, ни усложнение задач внутренней и внешней политической жизни не привели к существенному изменению римского политического строя, сохранявшего черты, присущие городу-государству, и находившегося, таким образом, в противоречии с внутренним и внешним положением римского государства. Но в жизни Рима бывали моменты, когда существующие политические органы не могли справиться с возникавшими затруднениями. В этих случаях прибегали к назначению промагистратов или же расширяли права ординарных магистратов, наделяя их чрезвычайными полномочиями.

Впервые экстраординарными полномочиями были наделены консулы 121 г. Особое сенатское постановление поручило им подавить движение, поднятое Гаем Гракхом. Постановление это носило название «Senatusconsultum ultimum» и выражалось в словах: «uideant consules ne quid res publica detrimenti capiat».

В последние десятилетия республики «Senatusconsultum ultimum» приобрел исключительное значение, но он принимался сенатом по инициативе руководителей оптиматов и правомерность его вызывала сомнение у представителей противоположной партии.

[с. 16] В своем существе экстраординарные магистратуры противоречили системе обычных магистратур. Появление их вызвано было начавшимся кризисом Римской республики, несоответствием между задачами, стоявшими перед государством, и теми органами власти, какими оно располагало. Два источника чрезвычайных полномочий определялись условиями политической борьбы. В борьбе против демократии сенат наделял чрезвычайной властью своих защитников; вопреки желанию сената народное собрание предоставляло особые полномочия тем, кого оно считало способным разрешить те или иные важные государственные задачи.

В I в. до н. э. по мере роста внутренних противоречий, в связи с обострением социальной борьбы, все большее и большее значение приобретали экстраординарные магистратуры10.

Столкновение между сенатом, в котором главную роль играли оптиматы, и народным собранием, поддержавшим представителей партии популяров — Мария и Сульпиция Руфа, привело в 88 г. к гражданской войне. Сенат, следуя традиции, предоставил ведение войны с Митридатом консулу Луцию Корнелию Сулле; народное собрание поручило ведение войны Гаю Марию. В последующих событиях сыграла роль наемная армия, связанная со своим полководцем. Сулла не подчинился решению народного собрания и направил войска на Рим, который был взят без особого сопротивления. Партия популяров потерпела поражение, хотя в 87 г., когда Сулла отправился на Восток, марианцам удалось захватить власть и удержать ее на некоторое время. В 82 г. они снова были побеждены Суллой.

На основании чрезвычайного закона Сулла был назначен диктатором и получил чрезвычайные полномочия по переустройству государства (dictator legibus scribundis et rei publicae constituendae). Диктатура Суллы, как это было отмечено и древними авторами, ни сроком, ни характером полномочий не походила на традиционную римскую диктатуру. Юридическим прецедентом lex Valeria, на основании которого Сулле предоставлены были чрезвычайные права, были, несомненно, те решения об экстраординарных полномочиях, которые насчитывали уже полувековую давность. Реформы Суллы должны были восстановить политические преимущества нобилитета, оказывавшего ему поддержку и служившего главной его социальной опорой. [с. 17] И близкие к Сулле писатели (прежде всего Цицерон) и историки жившие во времена империи, оценивали положение Суллы в государстве как монархию, тиранию. Действительно, диктатура Суллы была первой попыткой утвердить в Риме монархическую власть. Он впервые в Риме под влиянием эллинистических теорий и обычаев стремился найти религиозное обоснование своей власти. Но если реформы Суллы и соответствовали интересам нобилитета, то единоличное его правление, исключительное положение, какое приобрела армия, а также клиентела Суллы — все это не совпадало с целями и задачами высшей аристократии. Это обстоятельство и послужило, по всей вероятности, главной причиной отказа Суллы от власти, казавшегося необъяснимым римским историкам времен империи.

Сулланская конституция, охраняемая наиболее консервативными оптиматами, продержалась около 12 лет. У власти стоял сенат, которому в целях преодоления внутренних и внешних затруднений приходилось неоднократно применять экстраординарные полномочия. В силу особых поручений вели войну в Испании Квинт Цецилий Метелл и Гней Помпей. Для последующей римской конституционной истории имеет значение то, что в 74 г. для борьбы с пиратами претор 75 г. Марк Антоний был наделен «безграничным империем» (imperium infinitum aequum), поскольку действия его не могли протекать в тех или иных определенных областях. Возникшая по частному поводу экстраординарная магистратура с «безграничным империем» сыграла впоследствии большую роль.

Победа Суллы в 82 г. сопровождалась разгромом наиболее активной части популяров. И тем не менее демократические традиции не были уничтожены. Восстания против сулланского правительства начались в год смерти диктатора, война с Серторием продолжалась вплоть до 71 г.; в самом Риме народные трибуны, не смущаясь грозящими им наказаниями, заявляли о правах народа. Одним из замечательных демократических деятелей был народный трибун 73 г. Гай Лициний Макр, который, заявив, что свобода не оценивается пятью модиями хлеба, призывал граждан к отказу от военной службы. Он напоминал о значении трибунской власти: это оружие борьбы за свободу, созданное предками. Вопрос о трибунской власти был самым острым в конце 70-х годов I в. до н. э. Tribunicia potestas во всей ее полноте была одним из главных требований партии популяров. Но в этом именно вопросе и не шла на уступки правящая олигархия. Лишь в 70 г., после окончания серторианской войны и подавления грозного для рабовладельцев восстания Спартака, аристократия вынуждена была уступить.

Гней Помпей, один из наиболее видных сулланских полководцев, вступил в соглашение с остатками умеренной группы [с. 18] популяров и вместе со своим политическим соперником, победителем Спартака, Марком Лицинием Крассом был избран консулом на 70 г. Под давлением демократических слоев была восстановлена в основном досулланская конституция. Особое значение имело восстановление власти народных трибунов и реформа постоянных судебных комиссий, где сенаторы сохраняли лишь одну треть всех мест. Восстание Спартака содействовало консолидации основных рабовладельческих групп, но соотношение политических сил после 70-х годов было недостаточно устойчивым и определенным. Несмотря на демократические реформы, у власти оставалась сенаторская олигархия, которая удерживала в своих руках высшие магистратуры. И прежние сторонники Суллы и другие консервативные сенаторы (оптиматы) считали сложившийся аристократический строй незыблемым. Mos maiorum — обычаи и заветы предков — считались нормой, которой должен был руководствоваться политический деятель. В политической жизни большую роль приобрели аристократические котерии (factiones optimatium). Без взаимной поддержки, без участия многочисленной клиентелы трудно было рассчитывать на успех. Народное собрание в новых условиях если и не руководило политикой, то представляло все же значительную силу, которая могла противостоять сенату.

Поскольку представители олигархии не могли разрешить основных внешнеполитических задач, народное собрание по предложению народного трибуна Авла Габиния наделило Гнея Помпея чрезвычайными полномочиями по борьбе с пиратами и предоставило ему imperium infinitum, а в 66 г. по закону Манилия он был поставлен во главе армии, воевавшей с Митридатом и Тиграном. Это были экстраординарные полномочия, предоставляемые народными собраниями по предложению трибунов и вопреки желанию сената.

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒