Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии |
Феноменологическое понятие духа
и облик нравственности Каков предмет исследования в разделе и какая реальная проблематика здесь разбирается? Как строится Как она соотносится с историей, в чем, следовательно, здесь проявляет себя историзм Гегеля? Какое значение все эти моменты приобретают для дальнейшего решения Гегелем проблем системности и историзма? Вот вопросы, которые мы будем держать в поле зрения, обращаясь к заключительной части гегелевской (раздел ). Содержание понятия и образа - вот первая немаловажная и весьма сложная проблема. Самосознание, которое в форме разума стремилось внедрить себя, претворить в действительность, в конце концов натолкнулось на то, что духовное уже в действительном мире: это какое-то родственное ему и все же другое духовное. Самосознанию дух первоначально является в виде сущности, точнее, в виде совокупности сущностей, которые. 1.
Установить, формы духа, действительно уже в принципе невозможно: стерлись следы исторического происхождения его. И потому прямой и непосредственный исторический подход к решению проблемы тут невыполним. Однако возможно теоретически реконструировать генезис таких форм, их, рождение из. В разделе о духе общество уже представляет собой не заднюю, а ближнюю кулису, причем такую, которая приобретает способность оживляться и включаться в ход действия. Гештальты духа и тут будут появляться на сцене. В чем-то они сродни формообразованиям разума: та же типологическая обобщенность и в то же время живость портретов, та же отрешенность от истории и вместе с тем историческая насыщенность. Читатель, который не пожалеет труда вчитаться и в заключительный раздел, получит, несомненно, большое удовольствие от блестящего мастерства автора, продолжающего портретировать гештальты духа и, подобно искусному режиссеру, оживляющего созданные им портреты-маски и выпускающего их на сцену феноменологического действия. (Не все гештальты одинаково ясны Гегелю, и на фоне яркого анализа тех, которые автору понятнее и ближе, некоторые формообразования выглядят бледно, что и сказывается на содержании соответствующих актов и мизансцен.) Как и ранее, Гегель претендует на то, что привел формообразования духа в систему. Чтобы понять, каковы ее элементы и переходы, поставим первый вопрос: откуда берется материал для этого этапа движения феноменологической системы? В начальной части помогают некоторые ассоциации с теми этапами истории человечества, когда оно переходит от преимущественной ориентации на семью к новым типам социального регулирования - государственно-правовым. Но это, надо подчеркнуть, лишь смутно проступающая историческая подпочва, потому что и тема Гегеля значительно шире и имеет множество особенностей, которые было бы неверно отождествлять с догосударственной стадией истории или с историей Греции (что, однако, делают некоторые исследователи ). Где Гегель самым прозрачным образом вводит исторические прообразы и надеется на широту исторических ассоциаций читателя (образованному современнику Гегеля вызвать их было очень просто), так это в подразделах, названных, и. Не изменяя феноменолого-типологической
манере и стремясь дать некоторые всеобщие характеристики поведения духовных гештальтов, Гегель наделяет их портретным сходством с реальными силами, определившими совсем еще недавнюю историю французской революции. Она, эта история, правда в ее постреволюционной фазе, только еще вводила в Германию наполеоновские войска, а мыслитель уже попытался дать раскладку ее духовных констелляций, зашифрованную в феноменологию формообразований духа. Но зашифровка эта в еще большей мере, чем в предшествующих разделах, соответствовала принципиальным убеждениям Гегеля. Он полагал, что, портретируя борьбу сил французской революции, в особенности борьбу Просвещения и веры, он создает галерею поистине бессмертных портретов и выводит на сцену неувядающие гештальты. Как только история сделает сколько-нибудь сходный поворот, они оживятся, вступят на сцену, пусть в несколько иных костюмах и обличьях. Ибо Гегель намеренно ведет речь не просто о конфликте безнравственной правящей клики, королевского двора Франции и прислужников трона, с силами революционного протеста, апеллировавшими к разуму и нравственной чистоте, он повествует о вечном, как он считает, конфликте аморальности, суеверия и просвещения, конфликте непростом, по-своему жестоком, где каждой из сторон достается своя доля лжи и страданий. Гештальты духа, как и гештальты разума, будут страдать и причинять страдания. Тему духа, партию его, кроме автора, почти до самого конца вести будет некому. Ну уж зато под занавес, в последний раз опускающийся над феноменологической сценой, ее станет исполнять, пусть очень ненадолго,. И пусть дух, в себе, будет иной раз являть свой сверкающий облик, но Гегель сам поставит на нем штамп бездействия. А всякое действие духа будет сопровождаться образами порчи, греха, отклонения, ужаса и, конечно, никак не забытым Гегелем, т. е. смертью. Надо приготовиться увидеть дух именно таким - это особенность и заключительного раздела, еще одно свидетельство ее своеобразной жизненной диалектики. Структурные духов будут по-прежнему обрастать живой плотью. Гегель умудрится связать каждый гештальт и с приметами реальной истории, и с понятными каждому человеку, часто совершаемыми им действиями, и с образами всеобщих форм, изобретенных человечеством, например нравственных принципов и юридических законов,
и с обобщенными чертами особых философских взглядов (например, философии Просвещения), различных вероучений (в разделе о религии), с типологией художественных форм (в разделе об искусстве), с изменением философских концепций (в главе ). Очень заметным, который будет то прямо выступать на сцене, то подверстываться к поведению других гештальтов духа, станет своего рода массовое сознание - например, в виде оно станет исполнять по велению Гегеля столь же мощную, сколь и зловещую партию. Системное движение в сфере духа открывает. Анализ здесь переходит в рассмотрение, так сказать, семейной нравственности. Можно спросить: почему сфера собственно духа начинается именно с изображения - в определенном аспекте - семейных отношений? В таком начале есть своя логика. Ведь Гегель стремится выявить бытийственные формы духа. А они в определенной степени идут параллельно формам бытия человеческих отношений, т. е. закрепленным формам организации, регулирования связей между индивидами, из которых семья - исторически первая и первая для каждого индивида клеточка социализации. Правда, для Гегеля и она, и все другие формы социальности сами по себе - в историческом происхождении или внутренней структуре - интереса не представляют. Философу существенно разглядеть, как дух, этих форм и тем самым, порождает определенные принципы жизни, общения, взаимодействия индивидов. Речь пойдет о (Sittlichkeit), об, и с самого начала следует учесть, что Гегель понимает нравственность весьма широко. Если она и не является у него синонимом общественных связей как таковых, то во всяком случае подразумевает духовные принципы, которые держат людей вместе, делая из собрания индивидов более или менее устойчивые сообщества. Слово происходит от слова, которое (во множественном числе) означает,, что существенно для гегелевского толкования гештальта и всего подраздела. Во всяком случае первой в системе духа она становится, видимо, потому, что является одной из исторически первых форм социальной регуляции: общественное рождается и первоначально является людям, как, наверное, полагает Гегель, в виде властно организующих совместную человеческую жизнь нравов, обычаев, традиций народа.
2.
Теперь определена ситуация, в которой станет действовать гештальт, точнее, станет разворачиваться особое, процесс формообразования (Gestaltung) нравственности. Однако народ - это целостность, которая на первых порах действовать не будет. Действовать станет нравственность, поскольку она воплощается в семье, которая, несмотря на всю свою, сразу же провозглашается не природной, а. Нравственное же, согласно Гегелю,. Такова довольно простая, скажем прямо, упрощенная процедура обоснования, при помощи которой сложная объективная социально-историческая форма взаимодействия индивидов, в самом деле предполагающая сознание и самосознание, превращается в только духовную и нравственную сущность. семьи - вот что разбирает поначалу Гегель. Введя нравственность семьи в качестве первоначальной клеточки исследования бытийственных форм духа, Гегель поставил себя в нелегкую ситуацию. Ему приходится включать в рассмотрение какие-то реальные моменты, а по какому принципу? Принцип оказывается во многом случайным. Содержательное развертывание системного анализа не определено, не продумано в его специфике, и система поглощает материал, который, что называется, подвернулся под руку. Раз нравственность - срез анализа, то с чего же начать, повествуя о семье? В каком облике явится миру семейная нравственность? Появляется она в мрачноватом виде, как… гроб, погребение, и сопровождается выспренне комическими сентенциями Гегеля: 3 Ну а
раз уж индивид взял да и преставился, то чем должна ответить Gemeinwesen? Вполне понятно, на, как называет Гегель смерть индивида, общественность должна ответить достойным погребением. Вся эпопея смерти и погребения - пример метафизически-философского размазывания проблемы, которая сама по себе небезынтересна, если рассматривать ее на историческом, этнографическом и т. п. материале: когда-то возникшее правило погребения покойников, вероятно, далось нашим давним предкам не сразу и означало возникновение зародышевых форм. Но как пишет об этом Гегель?! 4. Эта поэтизация погребения могла бы иметь одно оправдание - если бы Гегель переводил на язык философии начала XIX в. какие-нибудь погребальные мифологемы народов, которые поначалу, вполне возможно, так и обставляли для себя обряд погребения, надеясь, что захороненный покойник будет в, а не сделается, только уже под землей, добычей тех же. Но вот что опять повторяется: только Gemeinwesen, общественное в новом обличии, появляется на сцене, как нового гештальта Гегель - к немалому восторгу экзистенциалистов - с роковым постоянством помещает зловещую старуху с косой! И хотя через погребение Гегель хотел, пусть краешком, показать на сцене, уделив внимание, он в этом подразделе с задачей раскрытия явно не справился. Анализ сбивчив: заговорив о природе, Гегель переходит к семье, потом вдруг напоминает о правительстве, называя
его, нравственной субстанции5. И прежде чем читатель-зритель успеет пожаловаться, что ему ничего не стало ясно, Гегель опять возвращается к семье. Гегель здесь использует сопоставления с прежними структурными элементами системы. Так, отношения мужа и жены коррелируются с отношением. И более того, они проникаются. Правда, к бочке их медового благоговения примешивается капля дегтя: ведь их благорасположение 6 Не лучше и: тут дела портит одно: у родителей, проще говоря, они видят (ну не ужас ли? ), что сами произвели отпрыска на свет. А вот отношения брата и сестры повергают Гегеля в умиление: они, как выражается автор, 7. Гегель не забыл об общественном предназначении семьи:
8.
А женщина? Ее начало, в которых она должна, не забывая, однако, о своей 9. Опять-таки исторически сложившиеся формы причастности мужчины и женщины к общественной деятельности возводятся во всеобщую структуру нравственного духа. Бесспорно, что в плане задуманного Гегелем исследования нравственности и ячейка семейственности, и роль женщины в хранении пенат (роль живучая и почетная), и мужчины (а в последующем историческом развитии также и женщины) - все эти и другие темы могли быть глубоко и интересно разобраны. Они, в самом деле, образуют как в становлении человеческого рода и отдельного индивида, так и в движении сознания, важные ячейки: они способствуют созданию нравов и обычаев, благодаря которым совершается взаимообмен между и. Но Гегель так и не сумел органично включить материал этого рода в феноменологическое исследование: он не справился ни с деталями, ни с сутью проблемы, в чем проявилась та же непродуманность общего системного начала, что в дальнейшем, как мы увидим, сказалось в отсутствии системного стержня исследования духа. В каждом подразделе или группе подразделов стержень обретается как бы вновь, и поэтому целое распадается на
ряд фрагментов. Гегель поспешно переходит от семейной нравственности к следующему гештальту нравственного сознания. Видно, что семейные мужчина и женщина со всем их благоговением друг к другу так и не помогли Гегелю решить, чем же заняться дальше. Тему нравственности, которая ведь объявлена, надо продолжать, точнее, начинать, и Гегель ищет на новую роль какую-либо. Автор даже посвящает читателя-зрителя в свое замешательство. Ему в общей форме ясно, что надо говорить о нравственности как всеобщем, как долге. Но в какой костюм ее одеть? И что нравственному (долгу) противопоставить? Страсть? Слишком заезженная тема: 10, в которой не было бы этой коллизии. Между долгом и долгом? Такая коллизия, говорит Гегель, была бы 11. Так где же партнеры? После некоторого колебания они автором найдены. 12. По сути дела, тема предполагает рассмотрение конфликта индивида, который по каким-либо причинам не желает подчиниться, т. е. нравственности, и противостоит ей. Ну что же, тема сама по себе достойная, пусть ее стык с проблемой семьи и прошит Гегелем наскоро, что называется белыми нитками. Автор намечает в данном подразделе некоторые условия рассмотрения индивидов, причем условия существенные и реальные. Индивиды, которым дано название, уже, что их действие не игра, не развлечение. Ведь их сознание 13. Независимо от того, по каким мотивам действует, он должен ощутить нравственности, общественности, которая так просто не даст извратить свое содержание. Но решительно идет против такой мощи. Отсюда и возникают формообразования сознания, которым суждено стать поистине бытийственными структурами: вина, преступление и т. д. Гегель во многом прав. Он с основанием связывает вину и преступление с самосознания, ощущающего вину. Правда, суть раз204 двоения формулируется им как колебание между и законами. Применительно к определенным этапам истории это верно, почему уместны тут ссылки на Софокла. Гегель трактует античный сюжет в том ключе, который позволяет ему сделать Антигону одним из, одним из гештальтов, поясняемых следующим образом: 14. В данном контексте Гегель снова пользуется сценическими образами, например для очерчивания облика гештальта нравственного самосознания: на этой стадии оно, по Гегелю, как бы подстерегается некоторой силой, которая боится света рампы, 15. Довольно глубоко и интересно разбираются различные возможные ипостаси между характером и. Одна из них - с участием правительства: последнее рассматривается как, которая зорко следит, чтобы в индивидуальности не происходило подобное раздвоение. Но основные полюсы, между которыми совершается раздвоение и которые в какой-то исторической ситуации были своего рода реальностями для индивидов, - человеческий и божественный закон, - у Гегеля целенаправленно изображаются некоторыми всеобщими абстракциями, структурами всякого самосознания. Непосредственная универсализация конкретно-исторического не проходит даром. Немедленно является и спутник этой методологической ошибки - вычурная искусственность анализа. Поскольку речь зашла о жизненных ипостасях всеобщего конфликта, приходится говорить о каких-то реальных деталях. Почему, например, нельзя признать правой стороной в разбираемом конфликте, нельзя счесть некоторым наместником всеобщего как истинного? Оказывается, вмешалось женское начало, эта; она, 16. Тогда не правительство как таковое действует, а преследует свои цели индивид, стяжающий все, что можно, конечно же, на благо семьи. Короче говоря, chercher la femme… А человеческий закон, за который цепляется в своем бунте против интриганской женской общественности, - это, разумеется, мужское начало. Рассуждения автора здесь можно было бы принять за стилистическую игру, за чистое свидетельство его чувства юмора и принять соответственно с чувством юмора. Но нет, Гегель не шутит. У него просто нет ни другого средства объяснения выведенного им на сцену и ярко обрисованного конфликта, ни другого способа перехода к следующему ряду гештальтов. Пожаловавшись, что интригующая вообще почему-то предпочитает, что всюду, особенно в военное время, чтится 17 (какая добыча для фрейдистов! ), Гегель поспешно задергивает занавес, приговаривая: 18. Догадаться, какой именно гештальт вот-вот выйдет на сцену, в общем можно, раз речь идет об общественной оценке поступков. Это будет. О нем говорится наспех, причем совершается вокруг прежних, как будто бы поднятых на новую ступень структур: стоицизма, скептицизма. Но чувствуется, что Гегель торопится перейти к тому, что и составляет для него скрытый интерес всего раздела. И в самом деле читателя-зрителя далее ожидают едва ли не самые блестящие страницы, едва ли не самые яркие сцены феноменологического действия. Здесь системный стержень дают именно исторические ассоциации, благодаря которым типологические гештальты духа приобретают легко узнаваемые черты. Гегель осмысливает одновременно и духовные перипетии, и определенную типологию общественного сознания, поскольку оно было активным участником процесса подготовки, проведения, а отчасти и подведения первых итогов французской революции. Надо, однако, помнить, что Гегель по-прежнему ведет исследование так, чтобы исторические ассоциации присутствовали, но чтобы они не мешали пониманию структурной всеобщности рисуемых гештальтов. Короче говоря, он очень
надеется, что за надетыми на гештальты французскими костюмами в стиле конца XVIII в. читатель-зритель разглядит. Итак, объявлены два больших акта, условные названия которых: и.
Популярное:
|
Последнее изменение этой страницы: 2016-07-14; Просмотров: 461; Нарушение авторского права страницы