Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии |
Феномен под формой конфликта
господского и рабского сознаний Раздел Гегель помещает между рассудком, который уже сыграл свою роль, и разумом, чья партия еще впереди. Такая раскладка обусловлена задачами логики феноменологического системного рассмотрения. темы чувственной достоверности и рассудка, исследователь как бы обращает микроскоп анализа в мир невидимых глазу движений самосознания, чтобы понять, как и почему в действительные эмпирические процессы жизнедеятельности людей, в частности и особенности деятельности духовной, вкрапливаются процессы, обстоятельства, характеризующие именно роль самосознания. При анализе раздела, посвященного самосознанию, гегелеведы охотно прибегали к расшифровке гештальтов, прямо связывая их с реальными историческими и социальными процессами. Гегель, несомненно, дает для этого повод, ибо наделяет тот или иной обобщенный гештальт чертами некоторой исторической реальности: событий, процессов жизни греческого, средневеково-христианского или новоевропейского мира. С этим главным образом и связывали историзм, считая, что Гегель последовательно изображает в виде феноменов духа сменяющие друг друга этапы общественного развития. По нашему мнению, при таком подходе специфика и противоречивость гегелевского историзма не выявляются. Историзм покоится на более сложных и более противоречивых методологических решениях Гегеля, что мы попытаемся показать в ходе последующего анализа. Мы вынуждены, и с немалым сожалением, не задерживаться на всех неторопливого гегелевского анализа. Поэтому далее будут рассмотрены в их проблемном значении только основные вехи, которые оставляет являющийся дух в царстве самосознания9. Сознание оказывается в своеобразной ситуации раздвоения. Можно зримо представить себе нового формообразования на сцене феноменологии. С одной стороны,, т. е. приобретя важнейший оттенок, сознание приобрело более реальную форму: оно стало (ведь без самосознания действительно нет жизни, развития индивида; и сознание без него остается абстрактным символом). Расшифровав элемент, феноменолог (и читатель) также приблизились в своем анализе к, к реальным действиям индивида, наделенного сознанием. Но в везде господствует идеалистическая по своему характеру манера анализа, о которой Маркс сказал:
*.
В разделе о самосознании речь также идет не о деятельности, поведении индивидов, но о всеобщем и одновременно
(*Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 3, с. 140.)
индивидуализированном самосознании и его. С этим, несомненно, связана пронизывающая весь феноменологический анализ, отражающаяся и на языке гегелевского произведения идеалистическая мистификация. Однако в пределах мистифицирующего хода мысли Гегелем раскрываются действительные особенности структуры самосознания. В анализируемом разделе по существу поставлен немаловажный вопрос о том, как сам факт, жизненных потребностей человека влияет на самосознание и наоборот, как оно воздействует на процесс удовлетворения потребностей. Уже и то обстоятельство, что включается в феноменологическое действие на более поздней станции маршрута, - глубокое прозрение Гегеля. Удовлетворение потребностей в человеческом обществе по своей сути не есть примитивный животный акт, а сложное явление социокультурной жизни, так или иначе взаимодействующее с сознанием и самосознанием. Сознание же благодаря самосознанию обретает новое отношение к предмету и предметному миру вообще. Согласно гегелевскому диалектическому пониманию, на новой стадии феноменологического движения две формы - бытие, вещь, предметный мир и сознание - представляют собой особое единство, которое 10. Они появляются на сцене то попеременно, то вместе, вступают в игру, во взаимодействие. Сталкиваются не просто два гештальта, но два мира: мир индивида, сопровождаемый самосознанием текучий процесс жизни, и - мир пока не определенный во всех его оттенках, но впервые намекающий сознанию на родство с ним. Это уже особая, гегелевская раскладка взаимодействия: членами его не являются, как в схеме созерцательного материализма и созерцательного идеализма, мир вещей, с одной стороны, и сознание (представленное, потенциями восприимчивости) - с другой. Друг с другом взаимодействуют, согласно новой схеме Гегеля, сознание, уже умеющее координировать, коррелировать чувственно-рассудочные способности, наделенное первыми проблесками самосознания, и мир, в котором и в вещных формах сознание уже оставило свой след, да к тому же утвердило - в его причудливой - мир сверхчувственный. Значение этого гегелевского подхода противоречиво. Здесь - и источник величия гегелевской философии, и корень ее ограниченностей.
Переход к такой схеме - несомненно, начатый другими представителями немецкой классической философии - в учении о человеческом познании и обо всей духовной деятельности человека равносилен в естественных науках. Если созерцательная схема улавливала объективную видимость: чувственность-де вокруг самостоятельного материально-вещного мира, то с помощью новой теоретической схемы философия подошла ближе к реальности человеческого познания. Ведь чувственность (понятая как способность восприимчивости, как деятельность органов чувств) не является самостоятельным субъектом в воздействии на мир: она встраивается в комплексную целостность человеческого действия. И сознание действительно не вокруг нетронутого, заведомо темного для него мира, а вокруг мира вещей, событий, обстоятельств, процессов, немалое (и все растущее) число которых является как бы искусственными солнцами, созданными человеком. в мире тоже чрезвычайно важное звено, без которого невозможно не только познание, но даже в этом мире. Не в мире вещей, человек попросту погиб бы - вот момент гегелевской схемы, в котором, как и во всей схеме, есть не меньшая достоверность, реальность в изображении познания и всей духовной деятельности, ее социально-исторической природы, чем в по видимости более реалистичном созерцательном материализме. Противоречивость же переворота была связана также с тем, что немецкая классическая философия, разоблачив подвластность прежней философии одной объективной видимости, сама поддалась другим, возможно, более сложным видимостям, приняв их за реальность. Какие же объективные видимости стали основой позиции немецкого классического идеализма? Говоря кратко, гипостазировалось действительно активное участие сознания в процессе преобразования окружающего мира. Сознание оставляет след в вещном мире, в мир оно вносит свою конструктивную природу, свое. Ни с образа мира, ни с образа духа уже нельзя устранить этих следов, Поэтому мир явленный - это опосредованный сознанием мир. Человек способен, следовательно, овладевать миром только при помощи такого естественно данного и исторически сформированного инструмента, который уже никогда нельзя из человеческой картины мира. Именно к такому выводу привела философия Канта, используя и
интерпретируя реальный факт вмешательства сознания в мир, опираясь на его активно-творческую, конструктивную природу. В анализируемом разделе Гегель примыкает к кантовскому пониманию сознания и в то же время стремится преодолеть его рамки. Сознание (вместе с самосознанием) он тоже считает инструментом, обеспечивающим реальную, жизнедеятельность индивида. Этот инструмент он также понимает как активный и в смысле его способности к творчеству, к превращению мира в, и в смысле способности впадать в иллюзии (ведь и иллюзии - результат своеобразной активности, сознания, особенно если речь идет об интересующих Гегеля иллюзиях, своего рода объективных видимостях). Но вот то, что для Канта составляет самую суть сознания и самосознания, - их принципиальная миру - для Гегеля скорее составляет специфику лишь одной группы формообразований самого сознания. Их роль должна быть тщательно описана, осмыслена, но никак не преувеличена, полагает Гегель. Вслед за раскладкой формообразований на стадии - и раскладкой чрезвычайно тщательной, в известной степени более обширной, чем у Канта, - совершенно необходимо, согласно Гегелю, показать, что сознание не следа в мире, а только смутно почувствовало, ясно увидев там только свое, присутствие в мире другой духовной. Какая это самость, пока еще сказать нельзя. Выражаясь более поздним гегелевским языком, эта пока еще. до сих пор вводила нас в специфически кантовский мир (мы так считаем вопреки утверждаемому в некоторых гегелеведческих работах тезису, что с кантовской философией Гегель главным образом в разделе о восприятии, и в согласии с рядом других авторов11, по существу выступающих против локализации лишь в первых разделах - и больше уже ни в каких других, - критических расчетов Гегеля с предшествующей и современной философией). Почему же этот мир позволительно назвать? Да потому, что духу философии Канта всего более соответствует образ и сознания, узнавшего себя в мире (в немалой степени благодаря самосознанию), но постоянно отталкивающего мир от себя в качестве чуждого. Именно такое мироощущение до сих пор пронизывало сценическое действие феноменологии, пока на нем нам показывали. Но вот в анализе наступает перелом. Пожалуй, он обозначается тогда, когда на сцену выходит реальное формообразование, через которое первоначально утверждает себя, жизненное сознания, индивида, самосознания в его отношении к предмету: это. Тема вожделения разрабатывалась Гегелем в предшествующих йенских работах. В повторяются рассуждения о значении отношения к предмету для поддержания самой жизни, о познании самостоятельности предмета благодаря его потреблению. Процесс теперь интересует Гегеля с точки зрения участвующих в нем актов сознания и самосознания. Простой как будто бы акт вожделеющего уничтожения предмета - примитивной его, как говорил философ в, - уже включает в свернутом виде ряд важных моментов. Как бы примитивно ни вел себя человек (в терминах гегелевского идеализма: как бы примитивно ни сознание на исходной стадии самосознания), все-таки даже в вожделеющем, удовлетворяющем свои потребности сознании можно выделить три взаимосвязанных, системно развивающихся далее момента: a) уже необходимо вмешательство, самосознания - здесь пока в простейшей форме; b) как бы ни рядились акты вожделения и его удовлетворения в одежду, на деле последняя 12 (будем следить за этим едва проступившим, ибо оно скоро приведет нас к ); c) далее Гегель вводит самый важный для него, момент: 13. (так называется весь раздел) заключается, по Гегелю, в том, что сознание, мнящее себя как бы, в одиночестве и с удовлетворением насыщающее свое вожделение, - такое сознание уже таинственным образом. Гегель по существу утверждает следующее: достаточно сознанию, приобретшему форму жизни (а значит, никак не ограничивающемуся одним, для примера разобранным, актом вожделения) возжелать иные предметы, как оно должно будет вспомнить о смутно других людях, других сознаниях. Вот почему после небольшого введения, смысл которого нами только что разобран, читателю предлагается посетить станцию - там нас ожидает драма, которую автор считает столь же жестокой, сколь и неизбывной, для сознания в его форме самосознания. В большой мере Гегель прав, и потому, возможно, раздел так манил к себе истолкователей, причем внимание к нему было тем более сильным, чем более глубоко и страстно индивиды, наделенные сознанием, переживали проблему господства и угнетения в реальной жизни, в реальном историческом развитии. Так как весьма часто случается, что о разделе судят понаслышке, мы видим задачу в том, чтобы держаться как можно ближе к тексту и одновременно пытаться выявить смысл, специфику гегелевского анализа. О чем же Гегель ведет речь в разделе? Никак нельзя забывать, что опять-таки о сознании и самосознании. У каждого исследователя и, конечно же, у Гегеля есть право выбирать предмет анализа. Поэтому первая предпосылка восприятия текста - уяснение того, что именно хотел исследовать Гегель в этом разделе, имея в виду общий замысел. (Не менее существенно попутно выяснить, какие возможные - по большей части известные и Гегелю - аспекты анализа не входили в кадр феноменологии, намеренно были оставлены за пределами ее сцены.) Философ вовсе не намеревался анализировать господство и рабство как действительный социальный феномен, как более или менее определенное историческое явление. Поэтому тот, кто сначала припишет Гегелю свое собственное ожидание, что такая многосторонняя социально-историческая реальность будет, должна быть в рассмотрена, тот будет основательно разочарован. (Отметим, что некоторые критические интерпретации данного произведения на том и строятся.) Гегель не стремится, в частности, исследовать экономическую сторону отношений. И не потому, что он не знал о ее существовании или отрицал ее важность. В феноменологическом изображении этих отношений как бы трудовая теория стоимости классической политэкономии - что породило целую литературу, основной дискуссионный вопрос которой хорошо выражен названием одной из ранних работ Э. Ю. Соловьева: . Мы не станем сейчас вникать в этот спор. Но считать ли,
как думал Г. Лукач, что влияние на Гегеля трудовой теории стоимости было значительным, или полагать, как Э. Соловьев, что ранний Гегель далек от желания следовать экономическим учениям, - и в том и в другом случаях нельзя отрицать знакомства автора с экономической стороной отношений господства и подчинения. Гегель, однако, не ставил себе задачей экономическое рассмотрение проблемы потребностей, труда, отношений господства и подчинения. Вряд ли плодотворно критиковать его за то, что в он не занимается экономическим анализом. И конечно же, глупо получается, когда Гегель становится виноватым чуть ли не в том, что он не сподобился написать. Гегель, естественно, не мог этого сделать, но он ведь вовсе и не стремился превратить главу о господстве и рабстве в некоторый дайджест теории стоимости, в продолжение А. Смита или какого-либо другого экономического произведения. Итак, существенно иметь в виду, что по замыслу своему не должна была выходить прямо на экономический уровень анализа. Подобное же можно сказать и в отношении конкретно-исторического рассмотрения. Будет разочарован тот, кто станет искать в разделе сколько-нибудь точное изображение рабовладельческого строя, а далее - в подразделе, названном, - достоверное описание соответствующих духовных феноменов античного мира. Но, могут возразить нам, почему же столь тонкий знаток произведений молодого Гегеля, как Г. Лукач, так настойчиво выделял аспекты, а экзистенциалисты А. Кожев и Ж. Ипполит, тоже досконально знавшие текст, заявляли, что Гегель в этом произведении изображает и сущность истории, и даже ход событий на ее отдельных этапах? Гегель действительно не просто надеялся на исторические ассоциации, но и намеренно вызывал их в памяти читателя, подобно тому как он сознательно отсылал своего, как он мог надеяться, грамотного современника, читающего его труд, к соответствующим исследованиям экономистов. Однако для нас столь же несомненно другое: Гегель намеренно лишает раздел о господстве и рабстве (кстати, очень маленький по объему: в 4-м томе советского издания он уместился на пяти страницах) всяких конкретно-исторических опознавательных знаков. Это строго соответствовало
замыслу - писать не о господстве и рабстве как отношениях людей на особом историческом этапе развития, а о всеобщих, независимых от отдельных исторических эпох структурах, отношениях самосознаний. Подчеркиваем: самосознаний, даже не индивидов, обладающих сознанием и самосознанием. Итак, очищение от непосредственного исторического и экономического рассмотрения было продиктовано не второстепенными, а именно принципиальными соображениями - здесь сама сердцевина гегелевского замысла. Общий замысел нуждается в конкретизации применительно к особой проблематике раздела. В отношениях господства и рабства может быть выделено немало различных и весьма важных аспектов, но Гегеля в них непосредственно интересует особая сторона, определяемая исследовательской темой -. Различные взаимодействия, которые возникают между знанием и сознанием, между сознанием и самосознанием, а также между самосознаниями (но все это применительно к проблеме господства и рабства), - таков, и только таков, по замыслу Гегеля, был предмет исследования в, в разделе, в подразделе. Почему и как Гегель вышел на тему самосознания, мы уже видели. Отчасти было видно и то, как и почему анализ вывел Гегеля к проблеме нацеленности одного самосознания на другое - говоря гуссерлевским языком, более или менее оправданно появилась тема. Но сразу же подчеркнем, что Гегель не приводит веских оправданий введения в систему феномена интерсубъективности самосознаний именно в виде такого достаточно специфического гештальта, как господство и рабство. Это проблема, к которой обязательно надо будет вернуться, но уже после того, как мы будем иметь более полное представление о важнейших звеньях системной конструкции Гегеля и поймем, по какому типу они сочленяются в единую цепь. Гегель ввел читателя в новый акт и подготовил к тому, что далее уже не некое единственное, или, лучше сказать, типологически обобщенное всеобщее сознание будет вступать в отношения то с вещью, то с знанием. И теперь эти отношения будут развертываться, но к многомерному действию добавится еще одно измерение - и столь важное для Гегеля, что оно своим светом будет как бы пронизывать все дальнейшие перипетии исследования. Это измерение - от166 ношение сознаний, их,; как и раньше, оно будет разворачиваться как бы по мановению волшебной, мистифицирующей палочки, которой распоряжается автор. В чем же мистификация? Ведь люди, одаренные волей, сознанием, действительно вступают в отношения друг с другом. Но в том-то и дело, что Гегель как бы отделяет от индивидов сознания и самосознания и превращает их в самостоятельные. Соответствует этой мистифицирующей манере и язык произведения: 14. На время и краешком Гегель дал появиться на сцене -, в виде ослепительного, - идеалу, с которым чем дальше, тем больше будет соотноситься движение анализа:. Ее появление дарует своего рода утешение - перед новым, после тьмы сверхчувственного мира, погружением во мрак. Ибо как бы для того, чтобы последующее дедуцирование из, из и (уже традиционное для немецкой классической философии) действительно стало предпосылкой озарения, Гегель сразу же погружает самосознание, только что проснувшееся к признанию другого, к признанию - погружает его в жуткую тьму, захватившего и сегодняшнее, во тьму отношений господства и рабства. Весьма важно, что опознание, одним сознанием другого сознания и самосознания - а такова общая тема подраздела - с самого начала смоделированы у Гегеля по специфическому, существовавшему длительное время социально-историческому типу отношений индивидов. Перед нами - явный случай, когда развитие системной мысли во многом стихийно прерывается вторжением своеобразной гегелевской исторической оценки, которая и далее будет вдохновлять автора на введение целого ряда
звеньев, только по видимости порожденных системой. Но, снова могут возразить нам, чем же это плохо, что в абстрактное системное построение вторгается историзм? А делото в том, что это вторжение Гегелем не предусмотрено и, быть может, даже не замечено. Он ведь полагает, что обрисовывает всеобщую структуру феномена, гештальта признания. Каковы противоречия и последствия такого историзма, мы еще увидим. Сознание, увидевшее другое сознание, сравнительно недолго красовалось на сцене в некоем невозмутимом виде. Автор сразу же стал прорисовывать тему. Что значит по Гегелю, что самосознание, что индивид обрел alter ego? Означает это не обретение, а потерю и тревогу: 15. Затем тема потери перерастает в мощную мелодию, которая наводит ужас своим спокойным реализмом: оказывается, противоположные самосознания 16. А почему именно так? Почему обретение другого обязательно оборачивается потерей себя? Почему возможно не иначе как через смертельную угрозу другому и себе, а то и через убийство другого или доведения себя самого до смерти? Ответ Гегеля: 17. Ратовавший за свободу, утверждаемую благодаря гуманным человеческим отношениям, философ теперь выписывает мрачную ситуацию борьбы самосознаний, по его мнению всегда и везде соответствующую индивида индивидом. Авторы некоторых интерпретаций гегелевской феноменологии связывали главу о господстве и рабстве только с рабовладельческим обществом. Но и форма, и суть феноменологического анализа - против такого сужения выражаемого Гегелем почти трагизма. Он вовсе не думает, что уродливый облик нового гештальта - уродливый для гуманистически настроенного, цивилизованного человека - история оставила где-то в прошлом. Гегель здесь вовсе не случайно удерживает анализ на абстрактно-всеоб168 щем уровне. Философ убежден: пока и поскольку действуют, проистекая из глубин самого духа, соответствующие структуры одним индивидом другого, до тех пор и постольку сохраняются широко понятые отношения господства и рабства. Гегель с немалыми на то основаниями зафиксировал неразрывную связь объективных предпосылок отношений господства и рабства, с одной стороны, и особой формы духовных процессов, процессов сознания и самосознания - с другой. Нет рабства, если кто-то не утверждает себя в качестве господина и кто-то другой не признает в нем господина, а в себе - раба. Разумеется, отношения господства и рабства к этому не сводятся, да ведь и Гегель не претендует на то, что в сказано все о господстве и рабстве. Непосредственно, в соответствии с замыслом, исследуется лишь взаимодействие самосознаний. Самостоятельность и несамостоятельность самосознания - вот первая общая проблема, которая разбирается в разделе о самосознании. Самосознание, верно констатирует Гегель, позволяет человеку обернуться на самого себя, на свое, но этот процесс уже неотделим от, от другого и других самосознаний. Сознание для себя мир других. В такой постановке проблемы - немало реальных моментов, которые объясняют плодотворность гегелевского (а потом и гуссерлевского) феноменологического исследования. Социальные отношения людей, конечно, существуют объективно, они складываются по законам, которые не зависят от воли и сознания людей. Но в отношения-то эти вступают существа, одаренные волей, сознанием, самосознанием. Механизмы их действия таковы, что становление и функционирование общественных отношений всегда, в том числе на ранних этапах истории, должны опосредоваться осознанием и самого бытия (наличия) и характера общественных связей. Процессы осознания, в свою очередь, весьма многоаспектны, многообразны, варьируются в зависимости от различных социально-исторических обстоятельств. Но есть в них, видимо, формы осознания, которые постоянно должны приводиться в действие, в том числе и непосредственного актуального осознавания, ибо без них общение индивидов не состоится. Таков, собственно, предмет гегелевского (отчасти и гуссерлевского) исследования интерсубъективных структур сознания, исследования достаточно важного, в истории фило169 софии по существу впервые так глубоко и масштабно развернутого именно в. Структуры тут исследуются весьма интересные и тонкие - учтем только, что главное о них сказано Гегелем еще до раздела о господстве и рабстве. Видя другого, сознание в форме самосознания сначала видит в нем себя самого, стремится это свое, снять и самого себя. В первом беспокойстве, метании самосознания между собой и другим верх одерживает самость: 18; едва коснувшись другого, самосознание в форме оставило - пока! - другое самосознание свободным. На сцене феноменологии, стало быть, уже расположились два самосознания (в ближайшей перспективе можно ожидать введения в действие бесконечно многих самосознаний). для каждого из них наполнено уже двойным смыслом. (В русском переводе употреблено носящее уничижительный оттенок русское слово, например 19. Вернее было бы сказать, что имеет двойной смысл.) Возврат к себе и в себя таков, что другое самосознание уже нельзя сбросить со счетов, хотя освоение сознанием структуры alter ego только началось и ему еще предстоит длительное и сложное движение. Теперь на сцене два самосознания. Рефлектируя над совершившимся, каким бы ни был еще неполным результат, видим: первое сознание, первоначально обретя другое, совершило самостоятельное действование. Почему же действование, если это может быть просто акт некоего усмотрения, духовного созерцания? Нельзя, однако, забывать, с чего началось самосознанием другого - оно ведь началось с отношения первого к предмету, с вожделения и его удовлетворения. Гегель во многом верно рисует ситуацию взаимодействия самосознаний как обязательно опосредованного какой-либо предметностью (момент, который счел необходимым учесть и Гуссерль в теории интенциональности). Два - знающие друг о друге самосознания - натолкнулись друг на друга, когда первое самосознание овладело предметом, а второе, вероятно, тоже проделало или захотело проделать подобную же процедуру. Спор вокруг овладения предметом вот-вот возникнет: он уже предопределен предшествующим рассмотрением вещной формы реализации деятельности сознания. Для Гегеля такой ход мысли естествен: он соответ170 ствует фактам и смыслу человеческого действия, почему клеточкой рассмотрения сознания и самосознания, да и всего являющегося духа с самого начала стало именно вещное, предметное действие. Для понимания и точной критики феноменологии Гегеля следует объективно учесть и этот тонкий момент. Особенность гегелевского идеализма состояла вовсе не в том, что автор пытался говорить о каком-то внепредметном сознании; напротив, предметность, и именно в форме вещности, стала исходным пунктом, клеточкой рассмотрения самосознающего являющегося духа. Но одновременно были сделаны два допущения. Первое: рассмотрение духа как и было связано с противоречивой, даже парадоксальной процедурой духа, его объективизации и превращения в единственный источник всего развития, в демиурга всех миров. Соответственно вырабатывается причудливый язык, объединяющий приемы онтологизации духа, его превращения в суть, субстанцию всего и вся - и одновременной его персонализации, наделения его антропоморфными характеристиками воли, сознания, самосознания. В персонализируются, как бы отделяясь от индивида, сознание и самосознание, причем абсолютная субстанция скорее незримо присутствует, чем сама действует. В дальнейшем Гегель внесет в идеалистическую модель духовного существенные изменения. Наделение же сознания и самосознания некоей самостоятельной способностью - ясно видная в тексте первоначальная тайна последующего гегелевского идеализма. За реальность, однако, здесь принимается объективная по своему характеру, т. е. глубоко укорененная в структуре духовной деятельности видимость: продукты и процессы сознания во многих формах, процессах человеческой деятельности действуют как бы самостоятельно, как бы отдельного сознания, образуют как бы самостоятельный мир духа. Второе: Гегель искажает отношения самосознаний, а стало быть, отношения людей. Они предстают у Гегеля как изначально и обязательно опосредованные вещно-отчужденной формой. Таким образом, исток гегелевского идеализма мы усматриваем, как это ни покажется необычным, не в том, что он недооценил предметно-вещную сторону человеческого действия, а в том, что он на первых порах универсализировал ее: ведь модель вещного отчуждения, модель вещи, ее как бы переносилась на
отношения людей, на структуры сознания, самосознания. Отношение к отчужденной вещи (попытка утвердить свое господство над ней, а с помощью вещи над другим индивидом) стало моделью, которую Гегель делает всеобщей при изображении отношения самосознаний. Структуре, которая возводится во всеобщую для сознания и самосознания клеточку их дальнейшего развертывания, Гегель придает вид такой схемы: едва разглядев друг друга, самосознания уже поставлены в непримиримую ситуацию спора вокруг вещи; они находятся в неравном отношении к вещи, ergo: один есть господин, другой - раб. Гегель при этом выделяет в процессах самосознания два структурных аспекта: 1); 2) каждое сознание видит другое,. Действование по отношению к предмету теперь опосредовано, заключает Гегель, отношением самосознаний друг к другу, а именно их взаимным признанием и признанием этого признания: 20. Констатация верная и глубокая. Разговор как будто бы идет об отвлеченных структурах сознания, которые ни одному, ни другому гештальту не должны доставлять беспокойства. Гештальт - он уже обсуждался нами ранее, в связи с предшествующими йенскими работами Гегеля, где и был заготовлен впрок - столь же интересен, важен, реален, сколь и, казалось бы, всеобщ. Но структура сознания, добытая на прежних этапах обобщенного феноменологического рассуждения, сразу же облекается плотью антагонизма, плотью вещного фетишизма, через который теперь только и просматриваются человеческие отношения. Факт взаимозависимости, взаимопризнания индивидов немедленно получает у Гегеля особое выражение: 21.
Популярное:
|
Последнее изменение этой страницы: 2016-07-14; Просмотров: 432; Нарушение авторского права страницы