Лекция 9. Историческое время

⇐ ПредыдущаяСтр 8 из 11Следующая ⇒

Историческое сознание, по М. Баргу, это духовный мост, переброшенный через пропасть времен, – мост, ведущий человека из прошлого в грядущее[242].

Проблема времени – одна из актуальных точек роста большинства наук, поскольку время может переходить в энергию: «в целом неповторяющаяся (во времени и пространстве) жизнь человека или неповторяющийся процесс состоит в огромной части из повторяющихся (во времени и пространстве) элементов»[243].

На XVII Международном конгрессе исторических наук, проходившем в Мадриде в 1990 году, в числе трех методологических тем обсуждалась концепция времени в исторических трудах Европы и Азии. М. Барг анализировал в своем докладе категорию времени как познавательный принцип исторической науки. Календарное время он назвал «внешним» временем истории, а социально-историческое время - ее «внутренним» временем. Календарное время непрерывно, абсолютно, симметрично. Историческое – прерывно и относительно, в нем возможны цикличность и повторяемость, аритмии, остановки, движения вспять[244].

Время – одна из форм существования материи. Мы редко вспоминаем это определение. Повседневное восприятие времени кажется таким естественным, не требующим раздумий. Однако трудно представить себе более сложное понятие, чем время. Развитие общества, все явления окружающего мира, все поступки и действия людей – все протекает во времени. И. Бродский писал:

Время больше пространства.

Пространство – вещь.

Время же, в сущности, мысль о вещи.

Действительно, понятие «историческое пространство» является предметом изучения в меньшей степени, чем понятие «историческое время». Пространство несет на себе следы исторического времени, оно является статичной картиной динамического времени. Многие исследователи считают, что каждой форме движения материи присуще свое время, что характеристики времени различны в физике, биологии и истории[245]. Если физическое время однолинейно, то в историческом времени координаты прошлого, настоящего и будущего пересекаются в человеке. Проблема времени имеет особое значение для исторической науки и по той причине, что объект познания в ней и познающий субъект отделены друг от друга временем.

Время в истории имеет свое начало: оно начинается вместе с появлением человеческого общества. Время в физике приближается к чисто количественному времени – его качественные характеристики были обнаружены только А. Эйнштейном. Время в истории имеет ярко выраженные качественные свойства: в одну и ту же эпоху сосуществуют качественно различные времена. У Томаса Манна есть такой образ: мальчик в сумерках сидит на краю колодца и видит звезды, отражающиеся в воде. Он смотрит вниз, но видит верх. Эта дихотомия верха и низа присутствует и в историческом познании: историк вглядывается в прошлое, чтобы увидеть будущее. Благодаря дискретности исторического времени возможна и хронология, и периодизация истории. М. Мамардашвили подчеркивал, что начало всегда исторично и чревато двусмысленностью содержания.

Категория времени играет важную роль в мировоззрении, ибо посредством понятия времени в сознании человека оформляется понимание направленности процессов. Время есть нечто более фундаментальное, чем все то, что передано положением часовых стрелок или положением светил на небосклоне. Сущность времени выражает смысл бытия и не может быть сведена к уравнениям физики. Однако в качестве важнейшего критерия исторической ориентации человека и общества в целом время стало восприниматься относительно недавно, примерно с эпохи Возрождения. Первобытные люди представляли время лишь как конец жизни и не придавали ему социального значения. В мифах, сказках, эпосе время не развивается и не меняется. Представления о линейном времени стали одним из достижений средиземноморской цивилизации. Например, чукчи не могли ответить на вопрос Л.Н. Гумилева, сколько им лет, так как считали подобный счет бессмысленным. Их мало интересовала даже смена времени года: они отмечали только день и ночь, а также различали сезоны охоты.

Применение теории циклов к истории человечества было следствием сенсационного астрономического открытия, сделанного в вавилонском мире в конце III тысячелетия до н.э. Были открыты три астрономических цикла – смена дня и ночи, лунный месячный цикл и солнечный годовой. Образом времени для древних китайцев был круг, а образом пространства – квадрат[246]. Конфуций понимал историю и историческое время как движение Ритуала. Для средневекового индийца время было непрерывной чередой вечно повторяющихся циклов. Смена времен года определяла не только ритм полевых работ, но и всю деятельность человека. Рассмотрение в индийских учениях жизни человека как повторяющегося цикла постулировало идею перерождения. Время воспринималось как вращение колеса, ось которого неподвижна и закреплена в пространстве.

Если христианство и ислам предполагают неизбежный конец света, то в индуизме время делится на четыре великие эпохи, причем каждая последующая хуже предыдущей, а вместе они составляют великую эру, равную одной тысячной дня Брахмы. В буддийском восприятии времени человек, достигший совершенства, становится буддой и выходит из круга перевоплощений, т.е. из времени. Будда пребывает в Нирване, где понятия времени нет. Но если он желает остаться в мире, чтобы помогать другим живым существам, то его именуют бодисатвой – умеющим преодолевать законы времени, пространства и причинности. Возможность такой сверхмощи обоснована иллюзорностью мира и времени, а посему при достаточном приложении духовной силы с временем можно делать все, что угодно, даже находиться одновременно в двух местах.

Многие авторы уверяли, что греко-римский мир был неспособен постигнуть время, рассматривать свое бытие как нечто протяженное во времени. Античный мир жил настоящим моментом, «точкообразно», представляя движение истории как круговорот. Тем не менее именно античные авторы высказали немало принципиальных соображений о проблеме времени. Так, Гесиод уловил линейное течение мирообразования: эпоха Урана – пространство без времени и энергии; эпоха Хрона – добавление времени; эпоха Зевса – добавление энергии. В наше время учение Гесиода сохранилось в геологии в виде учения о смене эр[247]. Гесиод делил историю человечества на золотой, серебряный, бронзовый и железный век. В античном мире время получило социальную характеристику, формировалось понимание связи времен. Так, Аристотель писал, что настоящее время соприкасается с прошедшим временем и будущим. Он первым включил время в список фундаментальных категорий, структурирующих процесс человеческого познания. Древнегреческие философы различали формальное время – хронос – и подлинное время, исполненное содержания и смысла, – кайрос.

Историческое время в религиозных концепциях – это священное время, время бога. Первым, кто теоретизировал в европейской культуре по поводу понятия истории, был Августин Блаженный. Он предостерегал: время стоит, это мы проходим. Развив религиозную концепцию исторического времени, Августин подчеркивал, что только душа сопричастна времени. Он остро ощущал темпоральность в качестве определяющего элемента существования мира, истории и человека. Он переживал движение времени почти физически, ощущал его как поток. Время, по Августину, это пространство человеческой жизни, задающее пределы индивидуальности. В «Исповеди» Августина много внимания уделено проникновению в тайну времени: «…что такое время? Пока никто меня о том не спрашивает, я понимаю, нисколько не затрудняясь; но как скоро хочу дать ответ об этом, я становлюсь совершенно в тупик»[248].

Историческое время в христианстве драматично. Начало драмы – грехопадение Адама. Понимание земной истории как истории спасения придавало ей новое измерение. Драматизм осознания времени определялся на дуалистическим отношением к миру и его истории[249]. Время превращалось в постоянное и напряженное ожидание конца земного времени и наступления вечности. Раннее христианство объявило войну циклическим концепциям древности: по кругу блуждают нечестивцы, а история движется вперед к вечному блаженству. Шесть дней творения представлялись христианину целой эпохой, эпохи понимались как возрасты человечества. По слову святого Петра, «у господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день». Идея исторического времени, свойственная христианству, была внутренне противоречива: она не позволяла преодолеть инерции основного постулата о стабильности и неподвижности основ мира, сотворенного Богом. Вот почему герои древности мыслят подобно современникам хрониста, пишущего о них. Понимание различий между эпохами упиралось лишь в одно: история до пришествия Христова и после него. Особенностью восприятия времени было и слияние библейского времени с временем собственной жизни. Двойственность восприятия времени делала всемирно-историческую борьбу между добром и злом личным делом каждого верующего.

Начиная с эпохи Возрождения синонимом времени становится практическая деятельность, ее ритм. Время – это ткань, из которой сделана жизнь. В «Божественной комедии» Данте пришелец из времени встречается с вечностью. Типичным поучением той эпохи была сентенция: «Помни, что упущенное время нельзя вернуть». В трудах Петрарки угадывалась идея чередующихся исторических циклов. Время переосмысливалось: исторический процесс приобретал характер колебаний – добродетельные и порочные лики времени последовательно сменяли друг друга. Гуманисты отказались от традиций средневековых хронистов и наметили трехчленную периодизацию истории – древняя, средняя и новая. Огромное значение для укоренения темпоральных представлений имели открытие собственного прошлого в виде наследия античности, открытие Нового Света и открытие научного знания. Гуманисты ввели в методологию истории разграничение далекого и близкого прошлого. Они стали делить на периоды не только всемирную историю или историю того или иного общества в целом, но и историю социальных подсистем. Например, барокко, классицизм, модерн – это не только стили, но и периоды в развитии европейской культуры, они имеют временные характеристики. А по мнению А. Смита, человечество в своем развитии проходит стадии, которые соответствуют главным способам добывания пищи: охотничью, пастушескую, сельскохозяйственную и торговую.

Особое восприятие времени свойственно консервативному образу мысли. Настоящее для консерватора включает и память о прошлом, и смутное ожидание будущего, поэтому консерватору свойственна склонность находить удовольствие в сущем. Спор западников и славянофилов в России можно определить как столкновение двух моделей восприятия времени. Для славянофилов приоритетно прошлое как текст, неверно прочитанный в настоящем, но могущий быть воплощенным в будущем. Для западников настоящее выступает как следствие прошлого и причина будущего.

Ускорение темпа исторического времени подготовило почву для появления материалистического понимания истории. К. Маркс иронизировал по поводу того, что «только мелкие немецкие мещанишки, меряющие всемирную историю на свой аршин… могут вообразить, что в подобных огромных процессах 20 лет означает нечто большее, чем один день, хотя впоследствии могут наступить дни, в которых сосредоточивается по 20 лет»[250]. Многогранность времени проявляется в истории в том, что один и тот же отрезок времени для каждого народа имеет особое содержание; не случайно Л.Н. Толстой писал о вкусе и цвете времени. В. Дильтей определял время как конкретную форму протекания жизни. Ему было важно отметить единство времени с его содержанием, ибо время имеет различный характер в зависимости от того, что его наполняет. У Дильтея есть мысль о «непроницаемости времени для познания». Но он пытался понять время как ритм исторического бытия.

Н.А. Бердяев считал проблему времени основной проблемой философии, поскольку время есть величайшая метафизическая тайна и сплошной парадокс. Нить времени казалась ему разорванной: время разорвано на прошлое и будущее, а в середине стоит некая неуловимая точка настоящего, а посему реального времени нет[251]. Учение о прогрессе, по Бердяеву, это ложное обоготворение будущего, не оправданное ни с научной, ни с философской, ни с моральной точки зрения[252]. Религия прогресса рассматривает все человеческие поколения, все эпохи не как имеющие собственные ценности и цели, а лишь как орудия и средства для грядущего. Религия прогресса, согласно Бердяеву, соединяет безграничный оптимизм в отношении к будущему с безграничным пессимизмом в отношении к прошлому.

Немало нового в понимание исторического времени внес XX век. Время этого века раскалывало и взрывало пространство. Оно летело, как крылатые часы М. Шагала, и истекало, как податливо изгибающиеся циферблаты С. Дали. Мягкие часы у Дали – это символ текучести времени и знак того, что время остановилось: «Все изящней часы, все опаснее время, – пишет Э. Канетти, – время съёживается. Каждый час все короче»[253]. С изобретением кинематографа появилась возможность увидеть обратимость времени при помощи обратной проекции. Кинематограф лирически освоил возвратное кружение жизни: молодая актриса нередко играет двух женщин разных поколений. Заметной идеей современной культуры стала идея циклического течения времени. В романе Г. Маркеса «Сто лет одиночества» время складывалось в замкнутый век без будущего в духе традиционного мифологического мышления.

Современную эпоху характеризует феномен сжатия исторического времени: до предела напряжены память и традиционные связи с прошлым. Именно этим некоторые авторы склонны объяснять даже распад империй, нарушение порядка в организации общества, рост числа негативных явлений. Стремительность перемен ведет к кризису и стрессу на уровне личности, семьи и общества[254]. Исторический процесс, занимавший в средние века сотни лет, ныне определяется временным масштабом конкретных политических решений.

История далека от приписываемой ей линейности – будь то «линейный прогресс» или «линейный регресс». Ее можно понимать как волновой процесс со множеством переходов, результат которых заранее не предопределен. С проблемой времени в истории связаны фундаментальные вопросы исторической науки, такие как периодизация истории, проблемы причинности и закона, возможности и действительности и даже сущности исторического факта. Историческое время характеризуется бесконечными перерывами и скачками, оно имеет разную наполненность в различные исторические периоды, обладая способностью делаться более насыщенным, более ёмким, более интенсивным.

Периодизацию истории можно называть методом интерпретации и даже понимания исторических событий и процессов. Измерение истории – это не механическое действие, а своеобразное научное исследование, ведущее к углубленному объяснению свойств данного явления. Лобачевский рассматривал время как движение, позволяющее измерять другое движение.

Такие понятия исторической периодизации, как «период», «эпоха», «век», «столетие», возникли еще в древней Греции. Они широко использовались в древнегреческой астрономии, поэзии, математике, но в массовое сознание эти понятия тогда не вошли. Вот как современный историк пишет про VI век до н.э.: «Век уходил. Уходил незаметно, еще не осознавая себя веком. Само это понятие возникнет через тысячу с лишним лет. Историю начнут измерять, между столетиями проведут незыблемые границы, аккуратно расставят порядковые номера… твердо установят, чем VI век отличался от «архаического» VII и «классического» V века»[255].

Действительно, выделение десятилетий и столетий в периодизации истории вошло в обычай только в средние века. Одна из первых попыток такого деления заключена в знаменитой работе «Магдебургские столетия», изданной в XVI веке. Каждый из 13 томов истории постепенного упадка католической церкви охватывал один век. Таким образом, автор этой книги, лютеранин Маттиас Флациус Иллирикус, вместе с соавторами ввел одно из наиболее устойчивых понятий европейской историографии.

Периодизация – это ключ к раскрытию содержания исторического процесса, это концентрированное выражение его сущности. Периодизация отражает направленность и позволяет более точно объяснить смысл происходившего. Как писала Н. Матвеева о работе историка,

В нутро породы, заспанной и мрачной,

Вонзает он исследованья лом

И делает историю прозрачной,

Чтоб разглядеть грядущее в былом.

Периодизация организует и упорядочивает систему знаний об исторических событиях и процессах. За ее видимым утилитарным смыслом различим и познавательный, и даже идейный подтекст. Сам выбор периодизационной схемы несет на себе печать времени и мировоззрения историка. Так, школа «Анналов» делала попытки «несобытийного» структурирования исторического времени, в основе которого лежала классификация процессов. Доминирование структурной истории резко снизило интерес к хронологии.

Европейской исторической традиции долгое время было присуще представление о стадиальности линейного развития человечества. Большие этапы восходящего, прогрессивного развития человечества К. Маркс назвал формациями. Это слово было заимствовано им из геологии и должно было с естественнонаучной ясностью выразить принцип строгой последовательности во времени. Маркс намеревался построить единую теорию социального прогресса. В последние годы жизни он составил «Хронологические выписки» объемом около ста печатных листов, пытаясь осмыслить связь явлений и событий, совершавшихся одновременно или последовательно в различных странах и регионах. Учение о формациях претендовало на универсальность и создавалось исходя из исключительной значимости социально-экономического аспекта истории, так называемого базиса. Объяснительные модели марксизма ограничены преимущественно сферой производства, а более «тонкие» материи либо оттесняются на периферию научной мысли, либо вовсе игнорируются. Формационный подход к истории и особенно пресловутая «пятичленка» упрощали саму сущность исторического процесса – историю людей. Научная гипотеза, выдвинутая Марксом, стала догмой. Марксу приписали открытие законов, якобы действующих во все времена и на любых широтах. Из пытливого мыслителя Маркс был превращен в наместника абсолютной истины: если все периоды в истории общества «подравнять» по одним и тем же образцам, то от великолепного оркестра науки останется один барабан[256].

Особое место в периодизации занимает понятие «эпоха». Эпоха – это целостное представление о мире, окружавшем человека, о тенденциях его времени. Употребление этого термина связано с определенным качественным состоянием во времени. В переводе с греческого «эпоха» означает остановку. Это понятие противоположно понятию «время», которое в переводе со славянского означает движение. Грани эпох условны, подвижны, относительны. Однако приблизительность в выделении эпох не означает полной произвольности, она связана с попыткой исследователя установить реальные поворотные пункты истории, оказавшие влияние на ход того или иного процесса. В понятии «эпоха» учитывается неравномерность, асинхронность, вариантность исторического развития. В нем фокусируется динамический аспект исторического пространства и времени, связанных с деятельностью людей. Эпоха – это уровень целостности и ступень исторического развития. Понятие исторической эпохи утверждалось в контексте культуры Возрождения и Реформации. Гуманистами было предложено такое видение истории, согласно которому важнейшей вехой, отделявшей древнюю историю от новой, считалось утверждение христианства и падение Западной Римской империи[257].

Определенную парадоксальность понятия «эпоха» подметил российский поэт, воскликнувший: «…чем эпоха интересней для историка, тем она для современника печальней». Действительно, эпохи, которые принято именовать «переломными» или «переходными», очень часто в буквальном смысле ломали человеческие жизни и судьбы, однако тем самым привлекали внимание историков, пытавшихся осмыслить эти трагедии истории.

Важное значение для исторического труда имеет эстетическая функция периодизации. Для построения периодизации необходимо постижение закона гармонии и симметрии исторического времени. Понятие «период» предполагает наличие ритма. Красота, или эстетическая гармония, той или иной периодизации, вероятно, не может стать критерием ее истинности, но помогает избавляться от ошибок в процессе периодизирования[258]. Даже математики не отрицают связь эстетического впечатления от какой-либо формулы с ее истинностью.

Период отражает единство прерывности и непрерывности исторического процесса. Нередко этот термин заменяется понятием «этап» и наоборот, «этап» имеет разные значения. Это может быть отдельная часть какого-либо процесса или же промежуток времени, отмеченный особо важным событием, получаемым название «этапное». Историки пользуются и довольно неопределенным понятием «момента истории». При его употреблении особенно заметно отличие исторического времени от календарного. Если в обыденной речи слово «момент» синонимично мигу или иному представлению о чем-то кратковременном, то в исторической терминологии «момент» приобретает протяженность, например, «исторический момент», «знаменательный момент», «трагический момент», «текущий момент». Эти понятия могут характеризовать события разной продолжительности, вплоть до десятилетий. Понятие «исторический момент» несет в себе пафос исторического оптимизма, будучи синонимом таких понятий, как выдающийся, великий момент, рубеж или веха истории[259].

Периодизацию можно рассматривать как необходимый инструмент исторического познания. В историографическом анализе наиболее эффективно использование периодизации по методологии истории. Различие методологических подходов весьма наглядно при любой попытке реконструкции историографического процесса. Этот критерий был осмыслен еще П.Н. Милюковым в книге «Главные течения русской исторической мысли». Однако и ныне в дипломных работах наших студентов предпочтение отдается наиболее привычному хронологическому критерию. А ведь периодизация – это не только средство исторического объяснения. Иногда она может стать целью. Так, изменив периодизацию, можно преодолеть схематичные представления или устаревшие традиции.

Историческая мысль охотно оперирует и такими понятиями, как «век веры» или «век разума», где понятие века не равно столетию. Часто упоминают о «долгом XIX веке», относя начало его к французской революции 1789 года, а конец – к 1914 году. Некоторые авторы продлевают XIX век чуть ли не до 1920 года. Так, в одной из монографий по германской истории Ноябрьская революция оценивается как «последняя из европейских революций “долгого XIX века”, устранившая абсолютистские атавизмы в политической структуре сложившегося индустриального общества»[260]. Не только историки, но и обычные люди знают, что отличие одного десятилетия от другого, или «лицо века», – это реальное явление. Люди, ощущавшие себя зачинателями столетия, не похожи на тех, кому пришлось подводить его итоги[261]. Когда мы оперируем такими понятиями, как «смутное время», «время Перикла» или «наше время», время утрачивает научную точность, утопает в многообразии эмпирических определений, но обретает заметные качественные характеристики[262].

Условность периодизации хорошо видна на примере использования очень распространенного термина «средневековье», хотя определенное смысловое содержание это понятие имеет только применительно к европейской истории. О «новой истории» применительно к народам и странам Азии и Африки можно говорить главным образом лишь в том смысле, что возвышение европейской цивилизации было связано с колониальной экспансией в эти страны. Условность периодизации порождает дискуссии, несинхронность «подключения» разных стран к новым феноменам мировой истории служит показателем неравномерности исторического развития.

Истории известны многократные, но бесплодные попытки повлиять на необратимость исторического времени. Не только отдельные люди, но и целые эпохи «прославились» мистификацией прошлого. Эпидемии изготовления фальшивок возникали из корыстных побуждений пересмотра прошлого, из стремления видеть его не таким, каким оно было, а таким, каким оно должно было быть с точки зрения мистификаторов. Некоторые авторы рассматривают историческое время как чистую длительность, где ничто не ограничено и не изолировано, но все сливается. Немецкий историк Э. Трёльч полагал, что хронологическое деление исторических событий – это чрезвычайно грубое средство ориентации, которое чуждо их внутреннему делению и темпу. Французский историк Анри Сэ настаивал на субъективности и произвольности любой периодизации, так как история не знает резких граней и все в ней перемешано.

Одна из функций исторического времени заключается в обеспечении преемственности исторического развития. При изучении роли исторического времени в механизмах преемственности человеческой истории и культуры возникают специфические проблемы, связанные, в частности, с исследованием такого элемента в структуре исторического времени, как поколение. По словам П.Н. Милюкова, «каждое новое поколение сваливается с небес и каждое сызнова открывает свою Америку»[263]. Действительно, каждое поколение воспринимает и интерпретирует прошлое на базе тех концепций, тех ценностей, того мировоззрения, которые определяют его отношение к окружающему миру. Американский историк К. Беккер, будучи специалистом в области изучения ментальности эпох американской и французской революций, считал, что каждое поколение рождает своих собственных историков. Французский историк Ф. Фюре полагал, что, пока историки эмоционально зависят от революции, она продолжается. Политики начинают революции, а заканчивают их историки[264]. Историческое время между началом и концом революций необычайно по интенсивности и неопределенно по длительности. Если начало революционного взрыва локализуется в памяти современного ему поколения, то конец революции обычно расплывается во времени, вызывая ожесточенную полемику среди историков разных поколений[265].

В традиционных обществах смена поколений мало что меняла. Но с ускорением исторического процесса возраст пришел на смену статусу. А. Токвиль был убежден в том, что в демократических нациях каждое поколение – это новый народ. Одним из первых осознал историческое значение смены поколений О. Конт. Его размышления по этому поводу подтолкнули Дж.Ст. Милля провозгласить, что исторические перемены надо измерять интервалами в одно поколение[266]. Испанский философ Х. Ортега-и-Гассет внес существенное уточнение в понимание феномена поколения. По его мнению, поколение и, соответственно, «облик жизни меняется каждые пятнадцать лет»[267]. Конечно, предложенный им «метод поколений» не позволяет учитывать конфликты внутри поколения, но его значимость определяется возможностью уяснить человеческое содержание истории. Определяя поколение как «общность сосуществующих в одном кругу сверстников», Ортега подчеркивал сходство жизненного опыта людей одного поколения. В отношениях между поколениями он усматривал своего рода полемику одного с другим. В конфликтах поколений Ортега видел не аномалию, а норму жизни, признавая также, что каждая новая генерация людей вбирала в себя культуру прошлых поколений. Установив пятнадцатилетний ритм смены поколений, Ортега полагал, что история творится «избранными меньшинствами». Идеи, выдвинутые элитой, в следующих поколениях становятся верованиями.

Самым слабым местом «метода поколений» является тот бесспорный факт, что дети рождаются беспрерывно, поэтому подразделение людей на поколения весьма условно. Однако это возражение не снимает очевидности сходства чувств и взглядов у людей, имеющих общий жизненный опыт. В какой-то степени периодизация по поколениям возвращает к старой периодизации по отдельным выдающимся личностям, с той разницей, что вместо королей и полководцев на первый план выступают деятели культуры. Ортега говорит о поколениях Декарта, Гоббса, Галилея и т.д. Ученых одного поколения представить можно, труднее представить себе крестьян «поколения Декарта». К одному поколению принадлежали Карл I и Кромвель, Екатерина II и Радищев, об идейной общности которых говорить затруднительно. Американские политологи вдобавок к распрос-траненным в Европе концепциям «потерянного поколения», выделяют «молчаливое поколение» 50-х годов XX века и «шумное поколение» 60-х годов. Ортега не соглашался с тем, что враждебность взглядов внутри поколения обесценивает его метод. По его мнению, реакционер и революционер XIX века гораздо ближе друг к другу, чем любой из них к любому человеку XX века.

По выражению К. Мангейма, представители одного поколения занимают общее место в историческом измерении социального процесса. Как и Ортега, он отводит политической жизни одного поколения примерно тридцать лет. «Каждое поколение, став политически совершеннолетним, тратит первые пятнадцать лет на то, что бросает вызов поколению, которое уже имеет власть и защищает ее. Затем это новое поколение само приходит к власти на пятнадцать лет, после чего его политическая активность слабеет, а новое подросшее поколение претендует на роль преемника»[268].

На взгляд Шлезингера, при смене поколений очень важен элемент повторяемости. В течение жизни любого поколения происходят события, влияющие на динамику политического самосознания. Поколение, стоящее у власти, подпитывает взглядами и идеями то поколение, что идет ему на смену. Однако каждое новое поколение, придя к власти, склонно отвергать труды поколения, которое оно сместило, и возрождать собственные юношеские идеалы тридцатилетней давности. При этом нет никакой арифметической неизбежности в последовательной смене поколений[269]. Конечно, поколение – это весьма приблизительное понятие для академической науки, скорее, это не категория, а метафора. Приблизительны и поколенческие циклы. Так, в России они часто прерывались стихийными войнами и революциями.

Поскольку история состоит из этапов и периодов, всегда существовал соблазн чересчур изолировать один исторический период от другого. Естественно, каждый исторический период самостоятелен и самодостаточен, поэтому заслуживает специального анализа, в ходе которого данный период необходимо точнейшим образом противопоставить предыдущему и последующему. Многим скачкам истории предшествовали десятки, а иногда и сотни лет непрерывного и на первый взгляд едва заметного развития. В советской исторической науке преобладало такое противопоставление этапов истории, которое доходило до абсурда. Буквально после каждой новой директивы съезда КПСС или Пленума ЦК КПСС историки были готовы начать новое времяисчисление. Механизмы преемственности исторического развития исследовались недостаточно – в учебниках истории историческое время разорвано на клочки. Методологическое осмысление исторического процесса предполагает пристальное изучение того, как в нем сочетались прерывистость и преемственность.

Люди не могут изменить течение и направление календарного времени. Однако деятельность людей изменяет ценность единицы исторического времени, так как одинаковые интервалы астрономического времени по-разному насыщены социальными явлениями и действиями. Так, XX век в историческом времени – это не просто век, следующий за XIX веком, а время, имеющее качественную наполняемость, – век войн и революций, век освоения космоса, век великих тревог и великих надежд. Исторические часы показывают не цифры и числа, а эпохи и стадии в развитии социальных и духовных процессов. Время не только фиксирует длительность, последовательность, скорость, ритм, направление общественных процессов, но и является реальным ограничителем социального бытия, обусловливающим его непрерывность.

Коренное изменение представлений об историческом времени связано, безусловно, с достижениями школы «Анналов». До Броделя восприятие времени в исторической науке было упрощенным и однозначным. Историки нанизывали факты на шкалу календарного времени. На смену представлению о времени как бессознательной длительности пришло представление об историческом времени, о разнообразных временных ритмах, присущих разным реальностям. Категория «историческое время» вобрала в себя целый комплекс знаний, в снятом виде отражающих прошлое и настоящее. Введя понятие длительности в историческую науку, Бродель с его помощью определил и сам предмет истории: история является диалектикой длительности. Через нее и благодаря ей история есть учение о социальном прошлом и настоящем. Согласно Броделю, историк не может игнорировать время, поскольку оно липнет к его мысли, как земля к лопате садовника. Каждый человек одновременно живет и в кратком, и в длительном времени. В полном согласии с тезисом о том, что у каждой новой мысли есть только миг торжества, идеи Броделя очень быстро стали «общим местом», растворились в историческом знании.

В связи со структурированием исторического времени особую роль в нем приобретает событие. Важной функцией значимого, эпохального события становится демаркация исторических периодов, разрыв исторического времени, перерыв постепенности. Когда историк описывает, анализирует, сравнивает, объясняет, он выходит за пределы своего повествования, разрывает время истории, пренебрегает его непрерывностью. Иначе говоря, историк не воспринимает время в его хронологической непрерывности, а использует в качестве средства исторического наблюдения.

Французский социолог Жорж Гурвич писал о неизбежном расхождении между исторической действительностью и тем, что спроектировано историками. Предсказывание прошлого он назвал великим соблазном исторической науки. Гуревич полагал, что не следует путать время и ритм: ритм связан со временем, но время независимо от ритма и может обойтись без него.

Современный российский автор В.И. Пантин – активный сторонник циклически-волнового подхода к истории. Он исходит из того, что конец предшествующего цикла всегда является началом нового, при этом прошлая эпоха не исчезает, не уходит полностью в «никуда», она продолжает жить в новой эпохе в виде ее культуры и технологии, в виде сознания людей и сделанного ими выбора. Волнообразность экономического, политического и культурного развития дает ключ к объяснению тех критических точек, которыми так богата человеческая история, позволяет понять глубинные силы, приводящие к взлету и краху империй, дает возможность увидеть за всеми историческими поворотами и катаклизмами постоянное обновление форм и постепенное усложнение человека и общества[270].

Интерес к проблеме исторического времени – это интерес человека к самому себе: своей жизни, судьбе и личности. Природа по отношению к времени беззаботна и расточительна. Человеку же время «отмерено», поэтому большинство людей живет по секундной стрелке, сегодняшними заботами. Живя мудростью дня, мы редко замечаем движение стрелки на больших исторических часах. Наука же не может игнорировать различий между тысячелетней мудростью Библии и месячной мудростью «толстого» столичного журнала, между мудростью ежедневной газеты и вековой мудростью творений Шекспира или Л. Толстого[271].

Понятие исторического и социального времени у некоторых авторов совпадает, другие же видят между ними существенную разницу, например, выделяют три разновидности социального времени: время индивида, время поколения и время истории[272]. В таком случае историческое время предстает не единственной, но самой глубокой и развитой стороной социального времени. В историческом процессе индивиды, поколения, человеческие коллективы не просто объединены и соединены временем, но, составляя в этом единстве нечто целое, выступают как новое качество, как высшая форма бытия социальной материи.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 6 789 10 11 Следующая ⇒