Повороты судьбы в жизни и творчестве

В жизни и творчестве немецкого историка культуры, всемирно известного ученого XX в. Освальда Шпенглера скрестились три судьбы: жизненного пути, его главного труда “Закат Европы”, культурологических идей и теоретической концепции. Все три судьбы полны драматизма. Судьба - это такое стечение обстоятельств, которое с неумолимой силой предопределяет все, что случается в жизни. В судьбе действует рок, фатум. Судьба бывает счастливой, но чаще в ней звучат трагические мотивы. Об этом свидетельствуют многие события жизни О. Шпенглера, его переписка с друзьями, воспоминания современников, неоднократно менявшиеся оценки его творчества.

Вначале проследим некоторые вехи биографии.

Освальд Шпенглер родился 29 мая 1880 г. в Германии, в небольшом провинциальном городке Бланкенбурге (Гарц) у подножия гор. В семье почтового служащего из четырех детей он был старшим и единственным мальчиком. Он благополучно окончил гимназию и поступил в Университет в Галле, где изучал математику и естественные науки, в 1904 г. представил диссертацию на тему “Основная метафизическая идея гераклитовой философии”. Пожалуй, это был первый знак судьбы, внесшей изменения в первичный ход жизни молодого учителя математики. С 1908 по 1911 г. он служил преподавателем в реальной гимназии в Гамбурге, но не получал радости от работы. При первой возможности, а это было связано с небольшим наследством, он покидает работу, переселяется в Мюнхен и там проводит все остальные годы.

Одиночество, материальные трудности, одержимость и колоссальная страсть к занятиям философией истории и культуры - таковы контуры его жизни и характера. Уже в начале 1912 г. он начинает размышлять о своей главной книге “Закат Европы”. “Моя работа, - пишет ученый в 1914 году, - настолько увлекла меня, что я забыл обо всем на свете. Теперь я полон желания завершить весь труд, над которым сижу два года, и рукопись с каждым днем продвигается вперед”[78]. В письмах немало строк об изнурительном труде ученого над рукописью, об обилии фактического материала, который буквально обрушивается на него. Впоследствии, при чтении корректуры, он с сожалением отмечает, что дефекты композиции, стиля, оформления чувствуются гораздо отчетливее, нежели то значительное, что несут в себе мысли. Мы еще не раз вернемся к судьбе этой книги, которая так прославила О. Шпенглера.

Издание I тома “Заката Европы” в 1918 г. сразу принесло шумный успех. Впоследствии он некоторое время занимается политическими проблемами, но с 1925 г. посвящает себя полностью науке. Новая концепция мировой истории изложена в статьях “Возраст американских культур”, “Колесница и ее значение для хода мировой истории”, “К вопросу о мировой истории второго дохристианского тысячелетия”. Эти и ряд других работ существенно дополняют морфологию культуры, изложенную в основном труде. В 30-е годы в Германии, когда наступает фашизм, он обращается к политике, выпускает книгу “Годы решения” - свое духовное завещание и предостережение. Именно эта публикация вызвала самые жесткие нападки национал-социалистов, ибо в ней содержалось грозное пророчество о надвигающейся опасности.

Имя Шпенглера было запрещено упоминать в печати, почти исчезли работы, исследующие его творчество. “Я чувствую себя более одиноким, чем когда-либо прежде. Захотят ли меня, наконец, понимать, а не только читать. Я этого жду”[79], - писал он в предисловии к сборнику политических работ. В последние годы жизни он выступил как автор большого трактата “Пруссачество и социализм”, книги “Человек и техника”, в которых рассматривает надвигающиеся драмы научно-технической революции, трагические перспективы европейской цивилизации.

Умер О. Шпенглер в Мюнхене 8 мая 1936 года.

В перечисленных датах и событиях жизни О. Шпенглера уже можно почувствовать мотивы трагизма. Но если вернуться к ним вновь, то это ощущение усилится. Устный экзамен перед докторской диссертацией о Гераклите был почти провален, так как комиссия сочла недостаточным цитирование специальной литературы. Тем самым он был обречен, будучи непризнан профессионалами. Увлеченность идеей “Заката Европы” сопровождалась неимоверными трудностями изложения, своеобразной “борьбой со словом”, доводившей до изнеможения. “Я могу лишь составлять планы, делать наброски и мысленно доводить их до конца. Реализация вызывает во мне чувство тошноты. Я никак не могу решиться начать. Настоящая пытка, абсолютно невыносимая”, - пишет он. Отвращение к письменному столу и необходимость выразить свои мысли на бумаге - таковы тягостные переживания ученого.

Не меньше мучений доставлял О. Шпенглеру страх перед публикацией произведений, в которых он видел больше недостатков, чем достоинств, испытывая комплекс творческой неуверенности и неполноценности. “Я завидую каждому, кто живет. Я проводил свое время только в мечтательных раздумьях, и там, где мне выпадала действительная возможность жить, я отступал, давая ей миновать меня, чтобы уже позднее испытывать горчайшее раскаяние”[80], - пишет О. Шпенглер о себе. Сопоставление многих событий личной жизни О. Шпенглера, его самоанализа, мировосприятия и умонастроения, дали возможность исследователю его творчества К.А. Свасьяну, автору нового русского перевода, вступительной статьи и комментариев к изданию первого тома “Заката Европы” в 1993 г., сделать очень интересное заключение о том, что морфология мировой истории была уникальным опытом универсальной автобиографии.

В “Закате Европы” не просто выражены идеи О. Шпенглера о мировой истории, но в нем отразилась “авторская судьба”, совпадающая с его индивидуальностью. “Шпенглер, настаивающий на биографичности великих культур как бы прямо обязывает нас считаться с биографичностью и его философии культуры, причем существенной оказывается точка пересечения обеих биографий. Эта вторая - идеальная биография складывалась в невыносимых реалиях первой”[81].

Такое прочтение биографии О. Шпенглера представляет несомненный интерес как новый подход к анализу его концепции всемирной истории культуры.

Морфология мировой истории

Теперь обратимся к судьбе самой книги.

Вначале назовем ее полностью, а не в привычном сокращении: “Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. Том I. Гештальт и действительность”. Здесь важно каждое слово, и надо вникнуть в явные и скрытые смыслы. Это важно потому, что на протяжении всего XX в. книга Шпенглера была объектом искажений, недоразумений, запретов, восхищения и почитания. Одни считали ее появление сенсацией; другие обвиняли в эпигонстве, дилетантизме; третьи отмечали ее абсурдность.

Не продолжая перечисления этих полярно противоположных оценок, можно утверждать, что “Закат Европы”, несомненно, выдержал испытание временем и вошел в классику культурологии. Но вернемся к названию. В нем тоже проявился “перст судьбы”. При переводе с немецкого заглавие книги не сразу получило точный эквивалент: буквально оно означало “Закат Запада”, или “Запад Запада”, или “Гибель Запада” и другие довольно абсурдные варианты. Сам автор весьма критически относился к подобным версиям.

В русском переводе наиболее точным является “Закат Европы”, ибо в книге идет речь именно об угасании европейской культуры. Лишь в последующих изданиях О. Шпенглером была сделана поправка и добавлена “американской”, что мало меняло суть концепции. Уже отмечалось, что имя Шпенглера было запрещено в нацистской Германии.

Но и в России судьба книги не была спокойной. Хотя вскоре после издания книга “Закат Европы” была переведена в 1923 г. на русский язык, многие отечественные философы значительно раньше прочитали ее в подлиннике и отозвались различными статьями - в сборнике “Освальд Шпенглер и Закат Европы”, вышедшем в 1922 г. В нем приняли участие Н.А. Бердяев, Ф. Степун, С.Л. Франк и другие. В 1924 г. было предпринято второе, переработанное автором, издание “Заката Европы” и оно стало библиографической редкостью, практически не известной читателям. Только в 1993 г. в серии библиотеки “Философское наследие”, вышел I том, а II том, в котором содержатся дополнения и комментарии был впервые переведен на русский язык и полностью опубликован лишь в 1998году.

И еще одно замечание, подчеркивающее трагичность судьбы этой книги. Важно внимательно отнестись к тому историческому фону, тем событиям начала XX в., которые отразились на мировосприятии О. Шпенглера. Это период 1912-1918 гг., наполненный чрезвычайным драматизмом, отмеченный трагическими противоречиями, гибелью миллионов людей, неопределенностью будущего. Хаос и рассвирепевшие судьбы века, маски сатанизма в социальных и культурных потрясениях, предчувствие Апокалипсиса, светопреставления и поиск хрупкой надежды - эти настроения были весьма распространены, и О. Шпенглер испытал на себе их эмоциональное воздействие.

Шумный успех и сенсационность “Заката Европы” сопровождались огромным потоком критики, на автора буквально сыпались обвинения в дилетантизме, плагиате и заимствовании идей у различных предшественников. Почти все известные философы, социологи, культурологи, историки того времени так или иначе отозвались на эту книгу, и библиография этих комментариев еще ждет своих исследователей.

Упомянем лишь некоторые оценки. Отто Нейрат, глава “Венского кружка” позитивистов, написал книгу “Анти- Шпенглер”; международный журнал “Логос” за 1920-1921 гг. целиком посвящен подробному разбору этого сочинения. Особенно обширна была литература, в которой оспаривалось первенство идей О. Шпенглера о развитии культуры, историко-культурной типологии. Упоминались Гердер, Гегель, Шеллинг, Вико, Монтескье; Ибн Хальдун, представивший еще в XIV в. морфологию исламской культуры; Н. Данилевский и К. Леонтьев. Всех трудно перечислить. Спор о том, кого читал и что знал О. Шпенглер, занимал очень многих.

Среди этих обвинений было немало абсурдных. Достаточно упомянуть тот факт, что немецкий перевод книги Н.Я. Данилевского вышел только в 1920 г., когда “Закат Европы” уже был известным, а предположить, что О. Шпенглер знакомился с ним в подлиннике, вряд ли возможно.

Но трудно представить, что О. Шпенглер был равнодушен к этим нападкам. Тем более, что они продолжались и в последующие годы, когда его объявляли “мракобесом”, “ультрареакционером”. В письме к своему издателю он признается, что “если бы мне вздумалось прочитать хоть половину этого, я и сегодня еще не подошел бы к концу. Гете и Ницше - вот те два мыслителя, зависимость от которых я чувствую наверняка”[82]! И все-таки эту тему о “предшественниках” неверно было бы считать “закрытой”. Она еще ждет нового прочтения, нового исследования, но уже не с позиций заимствования.

Важно отметить и другой факт: огромное влияние идей О. Шпенглера на современников и будущее поколение философов и культурологов, в той или иной степени развивающих его концепцию всемирной культуры. Можно отметить его влияние на таких известных мыслителей, как Х. Ортега-и-Гассет, П. Сорокин, А. Тойнби, Л. Мэмфорд, Й. Хейзинга, Р. Арон, Т. Кун, Ф. Бродель, Т. Адорно, Г. Маркузе, и многих других. О некоторых из них еще пойдет речь в этих очерках.

И, наконец, последнее замечание перед тем, как перейти к культурологической концепции О. Шпенглера. Его сочинение мало напоминает сухое академическое изложение. Это скорее художественный трактат, в котором глубокие обобщения тесно связаны с историческими аналогиями, собственным видением фактов культуры. Колоссальна историческая эрудиция О. Шпенглера: в указателе имен в тексте I тома отмечено свыше 500 философов, ученых, историков, художников, исторических деятелей, причем многие упоминаются много раз. Среди них Александр Македонский, Аристотель, Архимед, Бетховен, Боттичелли, Будда, Вагнер, Ватто, Вольтер, Галилей, Гаусс, Гегель, Гельмгольц, Гераклит, Гете, Гомер, Данте, Декарт, Джотто, Достоевский, Дюрер, Евклид, Ибсен, Иисус Христос, Кант, Лейбниц, Леонардо да Винчи, Лютер, Маркс, Микеланджело, Моцарт, Наполеон, Ницше, Ньютон, Пифагор, Платон, Рафаэль, Рембрандт, Руссо, Тициан, Толстой, Фидий, Цезарь, Шекспир, Шопенгауэр, Эсхил и другие.

Уже одно это перечисление свидетельствует об исторической и художественно-философской панораме исследования культуры. Книга состоит из введения, 6 глав и таблиц к сравнительной морфологии мировой истории.

Изложение или сжатый пересказ представляет немалую трудность. Каждая из глав достойна быть отдельной книгой.

Поэтому ограничимся пока лишь их перечислением: 1) “О смысле чисел”, 2) “Проблема мировой истории”, 3) “Физиогномика и систематика; идея судьбы и принцип каузальности”, 4) “Макрокосм: символика картины мира и проблема пространства; аполлоновская, фаустовская, магическая душа”, 5) “Музыка и пластика: изобразительные искусства; обнаженная фигура и портрет”, 6) “Картина души и чувство жизни: о форме души; буддизм, стоицизм, социализм”, 7) “Фаустовское и аполлоновское познание природы”.

Таковы лишь общие, весьма приблизительные контуры книги. О.Шпенглер ставит перед собой поистине глобальную по масштабу задачу: проследить судьбу европейской культуры, воссоздать историческую картину мира; уяснить, в каком отношении находится культура к истории, к жизни, душе, природе, духу.

Мир как история предстает во всем многообразии форм культуры. “Народы, языки и эпохи, битвы и идеи, государства и боги, искусства и произведения искусства, науки, правовые отношения, хозяйственные формы и мировоззрения, великие люди и великие события - являются символами и подлежат в качестве таковых толкованию”[83]. Вполне понятно, что ряд перечисленных форм культуры может быть продолжен до бесконечности. Самое главное заключается в том, чтобы понять, пережить и объяснить, по крайней мере, самому себе, ту символику, которую воплощают идеи, события, творения эпохи.

Символ - ключ к пониманию всемирной истории культуры. Дело не в том, что представляют собою конкретные факты истории, а в том, что они означают и обозначают своим явлением. Для того, чтобы воссоздать дух эпохи, недостаточно лишь проиллюстрировать историю теми или другими событиями, памятниками, произведениями искусства.

Необходимо выяснить более глубокую взаимосвязь тех форм культуры, которые воспринимаются как символы: античное монетное дело, египетская административная система, китайское книгопечатание, идея нирваны, погребение или сожжение мертвых, механические часы, дальнобойные орудия, масляная живопись. Напомним, что в подзаголовке I тома обозначено: “гештальт и действительность”; немецкое слово “гештальт” может быть переведено как “образ”, “форма”, “облик”, “целостность”.

Какими бы различными ни были отдельные части культуры, они по особым законам складываются в целое, которое несводимо, оригинально и самостоятельно.

Именно целое образует облик эпохи, ее гештальт, или символ. Однако было бы преждевременным думать, что эта целостность культуры лежит на поверхности, что она доступна любому восприятию. Еще более сложная задача - понять образ всемирной истории культуры. Тем важнее усилия О. Шпенглера.

Судьба культуры разворачивается в пространстве различных территорий и в сочетании одновременности (синхронности) и последовательности (диахронности).

Это привело исследователей к разделению всей истории на Древний мир - Средние века - Новое время. О. Шпенглер называет это невероятно скудной и бессмысленной схемой, господствующей над историческим мышлением.

Такой подход, приемлемый для Западной Европы, является абсурдным для культур Китая, Мексики и других регионов.

Он не только ограничивает объем истории, но и значительно сужает ее арену. Согласно этой схеме, культура «вращается» вокруг нас как мнимого центра мирового свершения. В действительности все культуры имеют равное значение в общей картине истории. Древние цивилизации Вавилона и Египта, Индии и Китая нередко превосходят античность, но при этом вовсе не занимают привилегированного положения.

Вместо безрадостной картины прямого восхождения, перед глазами исследователя развертывается настоящий спектакль множества мощных культур, с первозданной силой расцветающих из лона материнского ландшафта, к которому они привязаны всем ходом своего существования.

Каждая из этих равноценных и равноправных культур имеет “собственную форму, собственную идею, собственные страсти, собственную жизнь, волю, чувства, собственную смерть”[84].

У каждой культуры свои новые возможности выражения, свои краски, блики света, движения, свой духовный взор. Есть расцветающие и стареющие культуры, народы, языки, истины, боги, ландшафты, так же как есть молодые и старые дубы и пинии, цветы, ветви и листья, но нет стареющего человечества.

Культуры возникают, созревают, увядают и никогда не повторяются. Они обладают совершенно отличными друг от друга формами - пластикой, живописью, математикой, физикой, каждая с ограниченной продолжительностью жизни, каждая замкнута в себе самой. Эти культуры - живые существа высшего ранга, растут с возвышенной бесцельностью, как цветы в поле.

“Я вижу, - пишет О. Шпенглер, - во всемирной истории картину вечного образования и преобразования, чудесного становления и прохождения органических форм».

Восемь великих культур занимают свое место на карте мировой истории:

1)египетская;

2)вавилонская;

3)индийская;

4)китайская;

5)греко-римская (аполлоновская);

6)византийско-арабская (магическая);

7) западно-европейская (фаустовская);

8)народов майя.

Предстоит появление русско-сибирской культуры.

Все культуры характеризуются общей морфологией, но имеют индивидуальный стиль и облик. В истории нельзя обнаружить такие абстракции как формы мышления вообще, государство вообще. В каждой культуре эти понятия имеют особенное выражение. Что может означать тип сверхчеловека в философии Ницше для мира ислама? Что общего у японца с Парсифалем и Заратустрой? Или женские проблемы Ибсена для тирольской крестьянки? Все, что мыслилось на Западе о проблемах пространства, времени, движения, числа, воли, брака, собственности, трагического, науки, - должно постигаться в контексте истории.

Феномен других культур говорит на другом языке, и для других людей существуют иные истины. Из полноты очевидных подробностей должен быть развит язык форм человеческой истории, ее периодическая структура, ее органическая логика. Всемирная история развернется перед нами в выявлении типического в изменчивых судьбах этих культур

Если судьба культуры непосредственно связана со стадиями роста и развития, то она неминуемо движется к финалу. Такова неизбежная судьба культуры.

Эту завершающую стадию культуры О. Шпенглер называет цивилизацией. У каждой культуры есть своя финальная стадия. Цивилизации - самые крайние и самые искусственные состояния. Они знаменуют собой завершение развития, как за жизнью наступает смерть. Они означают конец культуры, переход ее в иное состояние. “Греческая душа и римский интеллект - вот что это такое. Так различаются культура и цивилизация”[85]

Для цивилизации типичны люди бездушные, далекие от философии, с расовыми инстинктами, доходящими до зверства, бесцеремонно считающиеся лишь с реальными успехами. Это тип людей крепких умом, практичных и безразличных к обсуждениям смысла жизни и подобных метафизических проблем.

В их руках духовная и материальная участь каждой поздней эпохи. Они провели в жизнь вавилонский, египетский, индийский, китайский, римский империализм. В такие эпохи буддизм, стоицизм и социализм достигают зрелости окончательных жизненных построений. Чистая цивилизация, как исторический процесс, состоит в постепенном освобождении от ставших неорганическими мертвых форм культуры.

С этого рубежа великие цивилизации ограничены в пределах нескольких крупных городов, которые вобрали в себя все содержание истории. Весь совокупный ландшафт культуры опускается до ранга провинции, занятой тем, чтобы питать мировые города остатками своей прежней духовности.

Мировой город и провинция - таковы два полюса цивилизации. Вместо мира - город, некая точка, в которой сосредоточена вся жизнь, между тем как оставшаяся часть отмирает. В городе действует новый бесплодный, исполненный глубокой антипатии к людям, холодный прагматик, озабоченный лишь “вопросом денег”. В мировом городе, утверждает О. Шпенглер, действует не народ, а масса, презрительно относящаяся ко всяким традициям. У культурного человека энергия обращена к развитию духовности, цивилизованный человек во всем ищет выгоды и пользы. Для него недоступны тайны поэзии и других искусств, он предпочитает зрелища, технические игры, спортивные состязания.

Его психология подвержена стандартам массового вкуса, поэтому столь распространенными становятся повальные увлечения, не требующие эмоциональной и душевной отзывчивости, но лишь заполняющие образующийся духовный вакуум. “Современная эпоха - эпоха цивилизации, а не культуры”[86], - заключает О. Шпенглер.

У каждой культуры есть свое детство, своя юность, своя возмужалость и старость. “Культура рождается в тот миг, когда из прадушевного состояния вечно-младенческого пробуждается и отслаивается великая душа. Она расцветает на почве строго ограниченного ландшафта, к которому она остается привязанной в течение всей жизни. Культура умирает, когда эта душа осуществила уже полную сумму своих возможностей, создав народы, языки, вероучения, искусства, государства, науки.

Бесчисленные поколения, народы и племена - арийцы, монголы, германцы, кельты, парфяне, франки, карфагеняне, берберы, банту и многие другие прошли этот путь. Когда в них угасает “формообразующая сила”, вместе с ней постепенно стираются ее черты, языковые и умственные признаки, и явление вновь растворяется в хаосе поколений.

”Так на поверхности Земли величественными кругами расходятся волны великих культур. Они внезапно всплывают, расширяются в роскошных линиях, успокаиваются, исчезают, и зеркало прилива вновь одиноко и вытягивается в опустевшем месте.

Каждая культура обнаруживает символическую и почти мистическую связь с пространством, в котором она существует. Как только вся полнота внутренних возможностей исчерпана, культура внезапно коченеет, отмирает, ее кровь свертывается, силы надламываются - она становится цивилизацией. В таком виде она, как тысячелетнее дерево, еще много столетий топорщит свои гнилые сучья.

Таков смысл всех закатов в истории - внутреннего и внешнего завершения, ожидающей каждую живую культуру”[87]. Все культуры проходят цикл развития от рождения к смерти, от восхода к закату. Длительность существования определяется примерно в 1000-1500 лет. Так происходило в античности, таковы признаки и Заката Европы. Огонь души угасает, усталая, раздосадованная, она теряет радость жизни и стремится обратно к мраку прадушевной мистики. Такова судьба культуры, в ее направленности и необратимости, последовательности и неумолимости.

В отличие от мира природы, где действуют непреложные законы, а всякое действие имеет причину и следствие, мир культуры во власти судьбы, для его познания неприемлемы строгие калькуляции, научные понятия и доказательства. Можно предчувствовать будущее, пытаться проникнуть в его тайны, но вычислить его невозможно. Отсюда истоки вечного разлада между научным мышлением и искусством. Поэтому культуру можно лишь понять, почувствовать, пережить.

Метод освоения культуры, проникновения в ее смыслы, значения, символы О. Шпенглер называет физиогномическим, позволяющим на основе внешних черт, признаков проникать во внутренние смыслы. Так же как внешний облик человека - рост, выражение лица, осанка, походка, речь, почерк - дает возможность узнавать его внутреннее состояние: доброту или злобу, ум или глупость, храбрость или трусость.

Описательная, формообразующая физиогномика есть перенесенное в духовную сферу искусство портрета. Дон-Кихот, Вертер, Жюльен Сорель - портреты эпохи. Фауст - портрет целой культуры. В портретах Рембрандта - история, заколдованная в мгновение.

Так следовало бы писать биографию великих культур, когда работа специалиста-историка над датами и данными - лишь средство, а не цель. Формы государства, хозяйства, сражения, искусства, наука, боги, мораль - все заключает в себе символ, является выражением души. Поэтому, если познание природы - дело воспитания и обучения, то знатоком истории рождаются. Для историка культуры важны такие качества как проницательность, интуиция, постижение, созерцание, концентрация чувств, которым практически нельзя научиться. Разлагать цветными мелками на части, упорядочивать, подсчитывать можно что угодно, но не культуру.

Рассудок, система, понятие - убивают ее, превращают в застывший предмет, создавая иллюзию научности. И наоборот, созерцание, переживание мгновений истории, исповедание, свойственные религии и художественному творчеству, наиболее близко передают душу культуры. “Лишь тогда оказывается возможным постичь каждый факт исторической картины, каждую эпоху сообразно их символическому содержанию”[88].

Культуры - это организмы, продолжает О. Шпенглер, а всемирная история - их общая биография. В судьбе отдельных, сменяющих друг друга, вырастающих друг возле друга, соприкасающихся, оттесняющих и подавляющих друг друга, культур исчерпывается содержание всей человеческой истории. “Я отличаю идею культуры, совокупность ее внутренних возможностей от ее чувственного проявления в картине истории как достигнутого уже осуществления”[89]. Таково отношение души к живой плоти. История культуры есть поступательное осуществление ее возможностей.

Культура - это первофеномен всякой прошлой и будущей мировой истории. Этот вывод О. Шпенглер формулирует в соответствии с идеями Гете о перворастении как праформе всяких растительных организмов, или такой же у позвоночных животных, или слоя почвы в геологии.

Великая задача историка - вскрыть внутреннее строение, или морфологию культуры, осмыслить экспрессию событий и отыскать лежащий в ее основе язык. Именно этим определяется содержание “Заката Европы”, имеющего подзаголовок: “Очерки морфологии мировой истории”.

Культура как стиль

Пользуясь методом физиогномики, раскрытием внутреннего содержания по внешним проявлениям, О. Шпенглер выделяет понятие “габитуса”, или стиля культуры, как совокупности жизненных выражений, которые являются формами духовной коммуникации, специфическими для данной культуры.

Например, каждый античный город, будучи воплощением и символом одного и того же стиля и жизнеощущения, глубоко отличается по своему плану, виду улиц, языку, частной и официальной архитектуре, по типу площадей, переулков, дворов, фасадов, по красочности, шуму, толкотне, по духу своих ночей - от группы индийских, арабских, западных мировых городов.

В каждом инобытии этого рода лежит высокая символика: западная склонность к прямолинейным перспективам наподобие мощного пролета Елисейских Полей в Париже или узость Акрополя, городских кварталов в Риме с запутанным расположением частей. Не менее важно представить продолжительность жизни каждой культуры, темп, такт и ритмы ее развития. Что значит, например, резко выделяющийся во всех культурах 50-летний период в ритме политического, духовного и художественного становления? Или 300-летние периоды барокко, великой математики, аттической пластики, мозаичной живописи?

Наиболее значительные события, явления религиозной, научной, политической жизни дают импульс в формировании индивидуальности. Трудно понять античную культуру не принимая во внимание исторический контекст такие явления как античную трагедию, полис, дионисическую стихию, тиранию, ионическую колонну, геометрию Евклида, римский легион, бой гладиаторов.

О. Шпенглера увлекает идея поиска исторических аналогий, эквивалентов значительным творениям и формам религии, искусства, политики, хозяйства, науки, которые одновременно возникают, завершаются и угасают во всей совокупности культур. Этому он посвящает целый ряд таблиц “одновременных” духовных эпох, искусства, политики, от глубокой древности возникновения культуры и до завершающей стадии цивилизации. Анализ этих сопоставлений и аналогий требует специального научно-исторического исследования.

О. Шпенглер придает исключительное значение физиогномическому методу в постижении культуры, который позволяет по деталям орнаментики, архитектурного стиля, письма, по отдельным данным политического, хозяйственного, религиозного характера восстановить основные черты исторической картины целых столетий, прочитать по элементам языка художественных форм современную им государственность, или по математическим формам - характер хозяйства.

Но возможности данного метода не безграничны. Невозможно, утверждает О. Шпенглер, до конца вникнуть силами собственной души в мир чужих культур. Здесь всегда остается какой-то недоступный остаток, тем более значительный, чем ничтожнее собственный исторический инстинкт, физиогномический такт, собственное знание людей. И все-таки решение этой задачи есть предпосылка всякого более глубокого миропонимания.

“Историческая окружающая среда других людей составляет часть их существа, и нельзя понять кого-либо, не зная его чувства времени, его идеи судьбы, стиля и степени сознательности его внутренней жизни”[90].

Пониманию истории мировой культуры способствует проникновение в мир символов, которые приобретают особую ценность.

О. Шпенглер предлагает осмыслить символическое значение часов как способа измерения времени.

В античной культуре время обычно определяли днем по длине тени от собственного тела, хотя солнечные и водяные часы уже были в употреблении в египетской и вавилонской культурах. Но существование человека было сосредоточено на настоящем, полностью замыкалось в текущем моменте, его мало волновало прошедшее и будущее. Не потому ли античности не были известны ни археология, ни ее “душевная изнанка” - астрология. Не было распространено в обыденном сознании историческое летоисчисление, а счет годам велся по олимпиадам. В античных городах ничто не напоминало о глубокой древности, не было благоговейно опекаемых руин. Таково было понимание времени, обожествляющее тело и сиюминутность жизнеощущения.

Совсем иное отношение ко времени складывается в последующие века в западноевропейской культуре. Изобретение механических часов, гротескный символ башенных часов, отмеряющих время горожан, и, наконец, карманные часы, сопровождающие каждого человека - такова новая символика отношения ко времени.

Столь же древняя семантика отношения к смерти обнаруживается в различных формах погребения. Возвышенный стиль в Индии начинается с надмогильных храмов, античный - с могильных ваз, египетский - с пирамид, древнехристианский - с катакомб и саркофагов. В первобытные времена многие формы смешаны, но затем каждая культура возводит одну из них на символическую ступень. Египтяне особенно оберегали свое прошлое в памяти, в камне и иероглифах, так что и поныне мы можем точно установить даты правления их царей, что трудно сказать о времени жизни многих исторических деятелей времен античности. Припомним: то, что эллины называли “мусейоном”, вовсе не было музеем, а означало философскую школу, основанную в честь Аристотеля, а позднее Александрийский университет, где хранилась коллекция книг и естественноисторических экспонатов.

Не менее интересна историко-культурная символика отношения к эротике. В античности особое значение придавалось решающим актам зачатия и рождения. Поэтому эротическое было средоточием культа Деметры и вносило в античный мир символ фаллоса, знака мужского пола. Этому соответствует в индийской культуре знак лингама и обряд верчения вокруг богини Паравати. Домашний культ римлян был связан с детородной силой главы семейства. Западная душа противопоставила этому знак материнской любви. Мать, держащая дитя у груди; культ Марии расцвел в столетия готики. Свое высочайшее выражение он нашел в Сикстинской Мадонне Рафаэля. Мадонна с младенцем Иисусом соответствует египетской Исиде с Гором. Но кормящая грудью мать столь же чужда византийскому искусству, сколь и эллинскому. Символ Богоматери в христианстве вознес эту идею на огромную нравственную высоту. Интересные идеи высказывает О. Шпенглер о роли отца как символа охраны дома и очага, добытчика пропитания, мудрого правителя. Символами проникнута организация хозяйства, от беспечности до скаредности, порядка и разгильдяйства, заботы о будущем и жизни “одним днем”.

Но как бы ни велико было значение символов, традиций, на поверхности мирового свершения царит непредвиденное, судьба и случай. Случайное стечение обстоятельств сопровождает каждое событие, жизнь каждого человека. Трудно предугадать появление талантов, возможное их влияние на ход истории. Такова участь художников, произведений искусства, религиозных культов, теорий и научных открытий.

Один талант может безвозвратно исчезнуть, другой - “войти в историю”. Трудно также предвидеть судьбу идей: чего хотели Лютер, Лойола, Кальвин, Руссо, Маркс и что вышло из этого в буре западной истории? Было ли милостью или роком? Здесь всякий рациональный анализ наталкивается на абсурд. В каждой эпохе сосуществуют неограниченная полнота неожиданных и никогда не предусматриваемых возможностей. Случайности могут придавать развитию вид величественный или убогий, счастливый или трагичный, однако сама историческая эпоха необратима.

Событие делает эпоху, оно знаменует в развитии культуры роковую перемену и может сопровождаться массой случаев, но эпоха предопределена.

Физиогномический метод позволяет различать анонимные и личные эпохи. Первостепенную значимость имеют великие личности, обладающие такой формообразующей силой, что растворяют в ней судьбы тысяч людей и народов. Среди них могут быть и авантюристы, и баловни фортуны, и герои истории. Каждая эпоха, ее науки, искусства, города, языки - все это составляет физиогномические штрихи высочайшей символики. Поэтические творения и битвы, празднества и католические мессы, заводы и гладиаторские игры, дервиши и дарвинисты, железные дороги и римские улицы, прогресс и нирвана, газеты, скопища рабов, деньги и машины - “все это разным образом суть знаки и символы в картине мира прошлого, многозначительно воскрешаемого душой”[91].

Мысль о всемирной истории физиогномического типа расширяется до идеи всеобъемлющей символики.

Дорический, раннеарабский, романский орнамент, образ крестьянского дома, семьи, человеческих отношений, одеяний и культовых действий, а также облик, осанка, походка определенного человека; целые сословия и народы, диалекты и формы оседлости всех людей и животных, и кроме того, немой язык природы с ее лесами, выгонами, стадами, облаками, звездами, лунными ночами и грозами, цветением и увяданием, близостью и далью - все это есть символическое воздействие космического на нас, когда мы внемлем этому языку в моменты раздумий.

Но в этом выражено чувство единства понимания, которое выделяет из общей человеческой массы целые семьи, сословия, племена и, наконец, культуры и смыкает их вместе.

Действительность культуры предстает как “макрокосм” в совокупности всяческих символов, соотнесенных с конкретной душой, которая погружается в этот мир и расшифровывает для себя и другие ее значения.

Люди одной культуры и одного душевного склада переживают эти многочисленные знаки, усваивают их при помощи выразительных средств языка, искусства, религии, слов, формул. Что же касается возможности проникновения в мир других культур, то мы можем весьма неполно понимать индийскую или египетскую душу, проявленную в людях, нравах, божествах, словах, идеях, постройках, деяниях. Это происходит потому, что мы вкладываем в выражение чужой души собственное понимание.

Предыдущая 13 14 15 16 17 18 192021 22 23 24 25 26 27 28 Следующая