Основные черты культуры. Механизмы культуры.

Универсальные культурные черты – свойства, которые присущи всему человеческому роду и отличают его от других видов живых существ. Прежде всего это социобиологические черты, присущие всему человеческому роду, в частности, длительный период детства, круглогодичный (а не сезонный) характер сексуальной активности и сложно устроенный мозг, благодаря которому мы пользуемся символами, языком и инструментами, присущая всем людям необходимость длительного и заботливого воспитания потомства и привязанность детей к родителям

Среди социальных универсалий К. Коттак выделяет групповую жизнь, распределение пищи и построение семьи. Они присущи сегодня или были присущи на ранних стадиях развития буквально всем обществам. К их числу следует добавить также экзогамию и запрет кровосмешения (запрет на половые отношения и брак между ближайшими родственниками). Нарушение последнего называется инцестом, он наказуем во всех культурах, правда, в разной степени строгости и разными способами. Но как только человечество запретило инцест (кровосмешение), оно автоматически перешло от эндогамии к экзогамии – бракам с членами чужой группы.

Межгрупповые браки способствовали развитию межгрупповых отношений и объединению множества групп в единые государства.

5.2. Общие черты культуры

На шкале культурных черт между универсальными и уникальными расположены общие черты. Они присущи целому ряду обществ и народов, поэтому их можно еще называть региональными.

Благодаря диффузии (спонтанному проникновению) и независимым открытиям некоторые культурные черты настолько же широко распространены, насколько распространены и культурные универсалии. Первая причина зарождения региональных сходств заключается в том, что некоторые народы общаются и обмениваются между собой культурными достижениями более активно, чем с другими народами. Вторая причина— общий этнический предок. Третья причина сходства объясняется одновременными и независимыми культурными изобретениями, произошедшими у народов, живущих в разных районах земли.

К общим культурным чертам относится нуклеарная семья. Она есть у многих, но не у всех народов. Для среднего класса Америки нуклеарная семья выступает такой ячейкой, в которой отношения между мужем и женой и отношение родителей к своим детям являются главными, а для народности найяров, живущих на Ма-лабарском побережье в Индии, главным является большая многопоколенная семья, в которой отношения между мужем и женой отступают на второй план. И в других обществах кланы и большие родственные группы занимают доминирующее положение, вытесняя на периферию нуклеарную семью. В то же время ученые обнаруживают в современной Америке значительное число расширенных семей, а у примитивных охотников и собирателей — нуклеарные семьи.

Уникальные черты культуры часто называют экзотическими, непривычными или не общепринятыми. В одних ' культурах считается, что щедрыми должны быть похороны, а не рождения людей. В других культурах думают иначе. Обряд инициации в древних племенах для современного европейца представляет уникальное зрелище, т. е. экзотическую черту примитивной культуры, так как в европейской культуре переход от юности к зрелости не является важным событием и почти никакие отмечается. Напротив, у североамериканских индейцев и племен, обитающих в Папуа-Новой Гвинее инициация считается чуть ли не главным событием в жизни мужчины.

На Мадагаскаре похороны представляют собой измерение достигнутого в течение жизни социального статуса и уважения человека в сообществе. Поэтому для прощания с одними стекаются тысячи людей, а к другим приходят единицы. Прощание с умершим у некоторых племен растягивается на целые недели. Напротив, в современной России или США похороны проходят за несколько часов. Различие в подходе к одному и тому же событию у разных народов можно объяснить культурными факторами. Примитивные народы верят в духов умерших, в посмертное существование как органичное продолжение посюсторонней жизни, поэтому готовятся к встрече с иным миром основательно.

Черты одной культуры выражаются через черты другой.

ОСНОВНЫЕ МЕХАНИЗМЫ КУЛЬТУРЫ

Сказанного достаточно, чтобы интуитивно представить себе наиболее общие механизмы культуры, без которых артефакт или вновь растворится в природе, или так и не выйдет из идеаньной сферы духа. Во всяком случае, очевидны механизмы культурной динамики, обеспечивающие процессы порождения и сохранения артефактов.

Объективация

Первый и, возможно, основной механизм культуры — это объективация. Речь о том, что любое законченное творение отделяется от своего творца, становится относительно независимым от него объектом. При этом, естественно, происходит внедрение артефакта в какой-то субстрат. Любой артефакт имеет какой-то носитель — необязательно материальный, это может быть идеальный носитель. В любом случае, чтобы осуществился выход продукта творчества с территории духа на территорию природы, необходимо «исполнить» его в какой-то внешней для духа среде. Это может быть минимальная объективация, допустим фиксация в памяти какого-то душевного состояния. Здесь минимум материи, но тем не менее это уже объективация в виде опредмечивания данного состояния. Оно становится отделимым от породившего его субъекта и может включиться в другие механизмы культуры: его можно воспроизвести (повторить), истолковать, передать и т. п. Тем самым данное состояние автоматически становится той частицей духа, которую мы «окультурили». Еще более насыщены объективностью, скажем, традиция, ритуан, норма — при том что «вещественности» в них не так уж много, поскольку они обеспечены усилиями личного и общественного сознания. Можно представить и более полную версию объективации: идея или переживание становятся, допустим, орудием труда или произведением искусства, воплощенным в тексте, краске, камне...

При необходимости можно детализировать механизм объективации, различив в нем момент опредмечивания (субъект духовного действия – или «актор» – отделяет от себя нечто, им порожденное, делая возможным тем самым его рассмотрение и оценку); момент воплощения, способ которого выбирает – осознанно или нет – актор (одна и та же креатура может быть воплощена как идея, как слово, как текст, как мнемоническая фигура, как изображение, как обращенный вовне жест и т. п.); момент включения воплощенной креатуры в ту или иную систему (актор решает, частью чего во внешнем мире является его креатура: вещь ли это, или идея, или эмоция и т. п.).

Отчуждение

Неизбежным результатом объективации оказывается отчуждение креатуры от создателя. Отчужение следует признать одним из основных механизмов культуры, поскольку им объясняется половина – условно говоря – всей культурной динамики. Изменения в культуре происходят или потому, что артефакты перестают быть эффективными (это самый очевидный случай), или потому, что они в результате отчуждения перестают выражать то, что заложено в них актором. С другой стороны, отчуждение есть единственный способ увидеть и себя, и иное, создав определенную дистанцию и затем преодолев ее с помощью «культурной оптики».

Феномен отчуждения обнаруживает еще одно любопытное и в каком-то смысле неожиданное свойство культуры. Хотя все в ней создано людьми, сама она безлична и бессубъектна. То, что попадает в поле культуры, всегда порождено субъектами, но, как только они «отпустили» от себя креатуру, она, можно сказать, прощается со своими авторами и живет уже по другим законам. Причина этого проста: в культуре как целостности нет единого субъекта; это не централизованная, не олицетворенная тем или иным духом сфера. Мы не обнаруживаем какой-нибудь мировой разум, который решает, что и какие смыслы имеет, что с чем сочетается. В данном смысле культура – это территория стихийных связей. Но все-таки – связей, порожденных духом, а не безличных, как в природе. Вот в этом, может быть, и заножена основная специфика культуры: в странном соотношении сознательного и бессознательного. Сознательные акты как бы вставлены, инсталлированы в систему, которая сама в целом бессознательна. И одной из основных задач человека в культуре – все-таки сообразить, что здесь происходит, и сделать бессознательные общие процессы сознательными, так или иначе управляемыми. Поскольку эта цель еще не достигнута (если она вообще может быть достигнута), то перед нами история культуры, где чередуются попытки внести смысл в стихийные процессы и капитуляция перед стихийностью и слепой традицией. Парадокс в том, что любая сознательная попытка охватить культурное целое в своих истоках принадлежит духу, но в результатах принадлежит культуре и тем самым автоматически становится ее частью. Но и это еще не все — таких субъектов смыслополагания в культуре может быть неопределенно много. Перед нами как минимум три мощных фактора: стихийное целое культуры, сознательное творчество субъекта и столкновение двух или нескольких сознательных субъектных центров. Эти три силы — «я», «ты» и «оно» — пытаются как-то справиться друг с другом, но результирующая сила все равно оказывается над ними и чем-то другим. Мы можем вспомнить случаи, когда всего лишь один субъект небезуспешно выстраиваи новую культуру почти с нуля: таковы, например, фараон Эхнатон или Петр Великий. Но, как легко заметить, исторический результат был далек от их замысла. Целое, таким образом, не принадлежит никому, оно всегда останется трансперсонаньным. Эта ситуация весьма дискомфортна, потому что мы в культуре работаем на непрозрачные связи неизвестного целого. Но есть в ней и свои преимущества. По-своему ведь опасны и безличная традиционность, и субъективный произвол. Культура же устроена так, что она осуществляет какую-то третью версию. Гегель некогда назван ее «объективным духом», отличая от «субъективного духа», который еще не дорос до осознания целого, и от «абсолютного духа», который уже преодолел отчуждение духовности от природности. То же самое он выразил своим известным мотто «хитрость разума» (Из! сіег Ѵ егпипй): мировой разум хитро пользуется нашими субъективными мыслишками и страстишками, чтобы сплести из них ткань истории.

Механизм отчуждения универсанен, поскольку он действует не только в отношениях между духом и культурой, но и в отношениях того и другого с природой. Ведь природу мы знаем в той степени, в какой она нам дана уже как объект культуры, то есть осмысленно. Это или ландшафт, или какая-то ценность, или объект эстетического наслаждения. В этом смысле природа на самом деле усматривается только через призму культуры. Стоит только взглянуть на историю представлений о природе: то она уютный космос, как у греков; то падший мир, как в христианстве; то это универсаньный прекрасный механизм, как в XVII в.; но уже в XVIII в. Руссо говорит, что мы живем в мире, испорченном цивилизацией, что природа от нас ушла и мы должны каким-то образом в нее вернуться. С точки зрения романтиков оказывается, что природа – это не рациональный механизм, а бессознательная стихия, которую может понять только поэт. Сравнительно недавно – в XIX-XX вв. – природа воспринимаюсь как территория прогрессирующей победы человечества над чуждым миром. Но начиная с деятельности Римского клуба, с конца 60-х годов XX в., мы выяснили, что это очень хрупкая, исчерпаемая система, которую надо не побеждать, не покорять, а срочно спасать и защищать. Но и внутри относительно цельной синхронной культуры мы легко обнаружим весьма разные модели восприятия природы: ее принципианьно по-разному видят в XVIII в., скажем, немецкий крестьянин, не слишком выделяющий себя из природы, и его соотечественник Гете, пишущий о природе восхищенные пантеистические поэмы, и их английский современник Адам Смит, который видит в природе экономического союзника. Перед нами целая история разных идеологий природы, от которых зависит и ее непосредственное восприятие. Если так обстоит дело с явленной нам природой, то про дух мы тем более ничего непосредственного не знаем, пока он не объективируется и не заявит, что обрел некую телесную или объективно-духовную оболочку и тем самым стан культурой. Поэтому в каком-то смысле культура – универсальный способ увидеть все остальное.

Интерпретация

Следующую группу механизмов культуры можно обобщить термином «интерпретация». Механизмы интерпретации (или – как по-другому их называют – герменевтические процедуры) также являются универсальными, поскольку сопровождают артефакт на всех уровнях его существования. Уже создатель артефакта – актор – должен каким-то образом истолковать свое творение, чтобы правильно его оформить и воплотить. Восприятие артефакта другим субъектом культуры также, по сути, есть интерпретация – ведь любое культурное «послание» поступает к нам зашифрованным в образах, знаках или понятиях и правила его расшифровки никогда не бывают до конца очевидными. Стремление к стихийному синтезу, которое мы с вами усмотрели в культуре, в свою очередь, предполагает интерпретацию, но теперь уже безличную. Попадая в культурный контекст, в поле культурных запросов и ожиданий, артефакт может получить толкование, весьма дане кое от того, которым хотел бы снабдить его автор. Дарвин, как мы знаем, протестовал против «социального дарвинизма», Маркс – против «марксизма». Страшно представить себе реакцию драматургов прошлого на современные постановки их пьес. Но – увы! – культурный творец теряет монополию на интерпретацию, как только выпускает свое творение на волю – в поле объективных культурных отношений. Частным, но очень важным и специфичным случаем интерпретации является оценка артефакта. Оценка сама по себе может иметь длительную и интересную историю: вспомним историю оценки наследия Шекспира или Баха, в которой на краях богатого спектра – полное забвение и беспредельный восторг. Никакой депозит культурных ценностей не может быть в ходе истории культуры защищен от переоценки и критики. Этой лабильностью оценок объясняется и непрерывная конкуренция ценностей, заполняющая историю культуры.

Трансляция

Еще одной группой механизмов культуры — в каком-то смысле замыкающей цикл существования артефакта — являются механизмы трансляции. Их не всегда просто отделить от механизмов интерпретации, но для простоты будем считать, что задача трансляции возникает после того, как смысл сообщения и уровень его ценности установлены. Механизмы трансляции в большей степени, чем предыдущие, требуют социальной организации, которая была бы в состоянии взять на себя ответственность за сохранение, защиту от смысловой порчи и адекватную передачу артефактов, и материального субстрата, который был бы адекватным носителем сообщения. Как правило, сама трансляция связана с тем, что та или иная социальная группа отождествляет свои цели с некими культурными ценностями и, соответственно, вынуждена заботиться об их сохранности. В культурах «открытого» типа (то есть избегающих абсолютной монополии на светскую и духовную власть) основной груз трансляции падает на систему образования. В культурах «закрытого» типа, с их тяготением к тотаньной системе ценностей, задачу трансляции выполняют те или иные касты «посвященных». Соответственно, для первых особую роль играет письменность, для вторых – устная традиция. Особый случай трансляции мы встречаем тогда, когда внутренняя преемственность культуры заканчивается и она по каким-то причинам должна уступить место другой культуре. В этом случае речь идет уже не столько о традиции, сколько о консервации и адекватной «зашифровке» культуры. Метафорически можно сравнить это с превращением цветка в коробочку с семенами. В семени закодирован будущий цветок, который вырастет из него в благоприятных условиях. Правда, имея дело с культурой, мы никогда не можем быть уверены, что нам удалось успешно пересадить древние семена на новую почву (вступает в силу закон неизбежной интерпретации любой фактуаньной данности). Так, Шпенглер довольно убедительно показал, что реставрация античности в эпоху итальянского Ренессанса породила и стиль, и тип культуры, не имеющие почти ничего общего с исторической античностью. Как бы то ни было, мы видим, что продукты культуры обладают невероятной живучестью: для того чтобы начан звучать голос умершей культуры и заработали механизмы ее интерпретации, достаточно весьма немногих семиотически значимых ее фрагментов.

Интеграция

Рассмотренные выше механизмы имели дело с динамикой культуры. Но существует и группа механизмов, обеспечивающих статику культуры. Этот тип можно рассмотреть на примере механизма культурной интеграции. Рано или поздно хаотичное случайное взаимодействие артефактов дорастает до каких-то программ, идеалов, ценностей, и даныие уже начинается конструирование культурного мира из локальных решений локальных задач. Этот мир превращается со временем в культурно-истори- ческий тип. О смене таких типов вы хорошо знаете по школьным учебникам: Античность, Средние века, Возрождение, Новое время и т. д. Механизмы культурной интеграции (и дезинтеграции) таинственным образом создают из хаоса устойчивые, целостные, обладающие самосознанием культурные миры.

Удобно проиллюстрировать этот процесс на примере XVII в. XVII век –— это начано Нового времени. Это тот период, когда сформировалась наша культура, в которой мы еще живем по исторической инерции. Сейчас Новое время на наших глазах распадается, перестает быть не только новым, но и вообще культурной оболочкой. Оно вот-вот будет заменено какими-то другими культурными парадигмами. Тем более интересно посмотреть на начало эпохи.

Каждая новая эпоха закладывает свой фундамент с помощью нескольких механизмов интеграции. Одним из базовых оказывается чаще всего механизм выработки социальных соглашений и норм. По его исходной форме он может быть назван уставом общины.

Эпоха также создает универсальные программы действий. Они могут быть утилитарными, например программа хозяйственной деятельности или преобразования окружающего мира. Могут быть сверхутилитарными, например программа религиозного спасения. Другой пример – программа достижения счастья, которое ведь не всегда обеспечивается одной только материальной функцией. Программы требуют целей и ценностей. Необходимо выдвинуть новые ценности в качестве того, что должно быть. Наиболее удобный пример – это религиозные ценности. Удобный как раз потому, что религиозный идеал неосуществим никакой программой действия. Это бесконечная цель. Этот идеал может быть выдвинут как ценность, то есть, по-гречески, аксиома, которая не доказуема. Большинство предельных ценностей культуры как раз и являются такими, которые ниоткуда невыводимы. И это понятно. Если бы у нас ценности зависели от вечно спорящих философов, тогда общество никогда бы не смогло интегрироваться на их основе. Поэтому они должны иметь характер не теорем и лемм, а аксиом. Программы действий можно назвать телеологическим аспектом культуры.

Но, чтобы выработать программу действия, нужно иметь знания о мире, о себе, и, что обязательно, для этого надо знать разум, который познает. Потому одна из первых задач, которую решает любая эпоха, – это познание не мира, а того, кто познает. То есть рефлексия разума по отношению к себе самому. Выдвигаются критерии, по которым одно решение является рациональным, другое – нерациональным, одно – осмысленным, другое – неосмысленным. Назовем это парадигмами разума и к программам действия прибавим парадигмы познания. Тут выявляется интересная особенность, заключающаяся в том, что познание претендует на универсальность и общезначимость, однако оказывается исторически обусловленным. Критерий разумности для древнего грека, для средневекового схоласта и для ученого XVII в. оказывается разным. Что рационально для одного, то нерационально для другого. Скажем, ньютоновская физика для Аристотеля была бы в высшей степени странной, нерациональной. Ньютон отвлекается от общих метафизических вопросов, он рассматривает ближайшие соединения причины и следствия, но для Аристотеля это бессмыслица. Ведь мы заранее объявляем непознаваемой как раз самую главную сферу бытия, универсум в целом. Что уж говорить про современную физику, которая абсолютно изменила ньютоновский мир. Очевидно, что парадигмы разума меняются весьма активно. Но надо подчеркнуть, что новая культура заинтересована не столько в продукте знания, сколько в оценке знания как такового и его места в культуре.

Новое знание рождает новую картину мира. Хотя точнее было бы сказать, что они возникают параллельно, будучи изначально смутными интуициями, и влияют друг на друга. В качестве механизма интеграции картина мира, принадлежащая той или иной эпохе, действует в основном подспудно и выявляется во всей определенности лишь к концу, к «осени» эпохи.

Следующий шаг, который делает любая молодая культура, – это попытка оценить человека как такового. Здесь тоже существуют очень разные исторические модели. Можно назвать эту искомую модель человека каноном. Так греческий скульптор Поли- клет назвал систему пропорций, которую считал образцовой для изображения человека. Канон человека – это то, каким он должен быть и каким не должен. Перед нами, таким образом, набор основных требований, без которых новая культура не может состояться.

Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 Следующая