Ортега-и-Гассет. «Восстание масс»

⇐ ПредыдущаяСтр 4 из 18Следующая ⇒

...Толпа—понятие количественное и визуальное: множество. Переведем его, не искажая, на язык социологии. И получим «массу». Общество всегда было подвижным единством меньшинства и массы. Меньшинство—совокупность лиц, выделенных особо; масса—не выделенных ничем. Речь, следовательно, идет не только и не столько о «рабочей массе». Масса—это средний человек. Таким образом, чисто количественное определение «многие»—переходит в качественное. Это совместное качество, ничейное и отчуждаемое, это человек в той мере, в какой он не отличается от остальных и повторяет общий тип. Какой смысл в этом переводе количества в качество? Простейший - так понятнее происхождение массы. До банальности очевидно, что стихийный рост ее предполагает совпадение целей, мыслей, образа жизни. Но не так ли обстоит дело и с любым сообществом, каким бы избранным оно себя ни полагало? В общем, да. Но есть существенная разница.

В сообществах, чуждых массовости, совместная цель, идея или идеал служат единственной связью; что само по себе исключает многочисленность. Для создания меньшинства, какого угодно, сначала надо, чтобы каждый по причинам особым, более или менее личным, отпал от толпы. Его совпадение с теми, кто образует меньшинство, — это позднейший, вторичный результат особости каждого и, таким образом, это во многом совпадение несовпадений…

В сущности, чтобы ощутить массу как психологическую реальность, не требуется людских скопищ. По одному-единственному человеку можно определить масса это или нет. Масса—всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а ощущает таким же, «как и все», и не только не удручен, но доволен собственной неотличимостью. Представим себе, что самый обычный человек, пытаясь мерить себя особой мерой - задаваясь вопросом, есть ли у него какое-то дарование, умение, достоинство, —убеждается, что нет никакого. Этот человек почувствует себя заурядностью, бездарностью, серостью. Но не массой.

Обычно, говоря об «избранном меньшинстве», передергивают смысл этого выражения, притворно забывая, что избранные—не те, кто кичливо ставит себя выше, но те, кто требует от себя больше, даже если требование к себе непосильно. И, конечно, радикальнее всего делить человечество на два класса: на тех, кто требует от себя многого и сам на себя взваливает тяготы и обязательства, и на тех, кто не требует ничего и для кого жить—это плыть по течению, оставаясь таким, какой ни на есть, и не силясь перерасти себя…

Таким образом, деление общества на массы и избранные меньшинства - типологическое и не совпадает ни с делением на социальные классы, ни с их иерархией… Но в действительности внутри любого класса есть собственные массы и меньшинства. Нам еще предстоит убедиться, что плебейство и гнет массы даже в кругах традиционно элитарных—характерное свойство нашего времени. Так интеллектуальная жизнь, казалось бы взыскательная к мысли, становится триумфальной дорогой псевдоинтеллигентов, не мыслящих, немыслимых и ни в каком виде неприемлемых. Ничем не лучше останки «аристократии», как мужские, так и женские. И, напротив, в рабочей среде, которая прежде считалась эталоном «массы», не редкость сегодня встретить души высочайшего закала…

…Масса — это посредственность, и, поверь она в свою одаренность, имел бы место не социальный сдвиг, а всего-навсего самообман. Особенность нашего времени в том, что заурядные души, не обманываясь насчет собственной заурядности, безбоязненно утверждают свое право на нее и навязывают ее всем и всюду. Как говорят американцы, отличаться — неприлично. Масса сминает все непохожее, недюжинное, личностное и лучшее. Кто не такой, как все, кто думает не так, как все, рискует стать отверженным. И ясно, что «все» — это еще не все. Мир обычно был неоднородным единством массы и независимых меньшинств. Сегодня весь мир становится массой…

В этой работе я хотел бы угадать недуг нашего времени, нашей сегодняшней жизни. И первые результаты можно обобщить так: современная жизнь грандиозна, избыточна и превосходит любую исторически известную. Но именно потому, что напор ее так велик, она вышла из берегов и смыла все завещанные нам устои, нормы и идеалы. В ней больше жизни, чем в любой другой, и по той же причине больше нерешенного. Она уже не может придерживаться прошлого. Ей надо самой творить свою собственную судьбу.

Но диагноз пора дополнить. Жизнь — это прежде всего наша возможная жизнь, то, чем мы способны стать, и как выбор возможного — наше решение, то, чем действительно становимся. Обстоятельства и решение — главные слагающие жизни. Обстоятельства, то есть возможности, нам заданы и навязаны. Мы называем их миром. Жизнь не выбирает себе мира, жить - это очутиться в мире окончательном и неразменном, сейчас и здесь. Наш мир—это предрешенная сторона жизни. Но предрешенная не механически. Мы не пущены в мир, как пуля из ружья, по неукоснительной траектории. Неизбежность, с которой сталкивает нас этот мир - а мир всегда этот, сейчас и здесь, — состоит в обратном. Вместо единственной траектории нам задастся множество, и мы соответственно обречены…выбирать себя. Немыслимая предпосылка! Жить — вечно быть осужденным на свободу, вечно решать, чем ты станешь в этом мире. И решать без устали и без передышки. Даже отдаваясь безнадежно на волю случая, мы принимаем решение — не решать. Неправда, что в жизни «решают обстоятельства». Напротив, обстоятельства—это дилемма вечно новая, которую надо решать. И решает ее наш собственный склад.

Все это применимо и к общественной жизни. У нее, во-первых, есть тоже горизонт возможного и, во-вторых, решение в выборе совместного жизненного пути. Решение зависит от характера общества, его склада, или, что одно и то же, от преобладающего типа людей. Сегодня преобладает масса и решает она. И происходит нечто иное, чем в эпоху демократии и всеобщего голосования. При всеобщем голосовании массы не решали, а присоединялись к решению того или другого меньшинства. Последние предлагали свои «программы»—отличный термин. Эти программы—по сути программы совместной жизни—приглашали массу одобрить проект решения.

Сейчас картина иная. Всюду, где торжество массы растет, — например, в Средиземноморье — при взгляде на общественную жизнь поражает то, что политически там перебиваются со дня на день. Это более чем странно. У власти—представители масс. Они настолько всесильны, что свели на нет саму возможность оппозиции. Это бесспорные хозяева страны, и нелегко найти в истории пример подобного всевластия. И тем не менее государство, правительство живут сегодняшним днем. Они не распахнуты будущему, не представляют его ясно и открыто, не кладут начало чему-то новому, уже различимому в перспективе. Словом, они живут без жизненной программы. Не знают, куда идут, потому что не идут никуда, не выбирая и не прокладывая дорог. Когда такое правительство ищет самооправданий, то не поминает всуе день завтрашний, а, напротив, упирает на сегодняшний и говорит с завидной прямотой: «Мы — чрезвычайная власть, рожденная чрезвычайными обстоятельствами». То есть злобой дня, а не дальней перспективой. Недаром и само правление сводится к тому, чтобы постоянно выпутываться, не решая проблем, а всеми способами увиливая от них и тем самым рискуя сделать их неразрешимыми. Таким всегда было прямое правление массы — всемогущим и призрачным. Масса — это те, кто плывет по течению и лишен ориентиров. Поэтому массовый человек не созидает, даже если возможности и силы его огромны.

И как раз этот человеческий склад сегодня решает. Право же, стоит в нем разобраться.

…Откуда возникли все эти толпы, захлестнувшие сегодня историческое пространство?

Не так давно известный экономист Вернер Зомбарт указал на один простой факт, который должен бы впечатлить каждого, кто озабочен современностью… Дело в следующем: за все двенадцать веков своей истории, с шестого по девятнадцатый, европейское население ни разу не превысило ста восьмидесяти миллионов. А за время с 1800 по 1914 год—за столетие с небольшим — достигло четырехсот шестидесяти. Контраст, полагаю, не оставляет сомнений в плодовитости прошлого века. Три поколения подряд человеческая масса росла как на дрожжах и, хлынув, затопила тесный отрезок истории. Достаточно, повторяю, одного этого факта, чтобы объяснить триумф масс и все, что он сулит…

…Суть не в цифрах народонаселения, а в их контрастности, вскрывающей внезапный и головокружительный темп роста. В этом и соль. Головокружительный рост означает все новые и новые толпы, которые с таким ускорением извергаются на поверхность истории, что не успевают пропитаться традиционной культурой.

И в результате современный средний европеец душевно здоровее и крепче своих предшественников, но и душевно беднее. Оттого он порой смахивает на дикаря, внезапно забредшего в мир вековой цивилизации. Школы, которыми так гордился прошлый век, внедрили в массу современные жизненные навыки, но не сумели воспитать ее. Снабдили ее средствами для того, чтобы жить полнее, но не смогли наделить ни историческим чутьем, ни чувством исторической ответственности. В массу вдохнули силу и спесь современного прогресса, но забыли о духе. Естественно, она и не помышляет о духе, и новые поколения, желая править миром, смотрят на него как на первозданный рай, где нет ни давних следов, ни давних проблем.

Славу и ответственность за выход широких масс на историческое поприще несет XIX век. Только так можно судить о нем беспристрастно и справедливо. Что-то небывалое и неповторимое крылось в его климате, раз вызрел такой человеческий урожай… Вся история предстает гигантской лабораторией, где ставятся все мыслимые и немыслимые опыты, чтобы найти рецепт общественной жизни, наилучшей для культивации «человека». И, не прибегая к уверткам, следует признать данные опыта: человеческий посев в условиях либеральной демократии и технического прогресса — двух основных факторов — за столетие утроил людские ресурсы Европы.

Такое изобилие, если мыслить здраво, приводит к ряду умозаключений: первое — либеральная демократия на базе технического творчества является высшей из доныне известных форм общественной жизни; второе — вероятно, это не лучшая форма, но лучшие возникнут на ее основе и сохранят ее суть, и третье — возвращение к формам низшим, чем в XIX веке, самоубийственно.

И вот, разом уяснив себе все эти вполне ясные вещи, мы должны предъявить XIX веку счет. Очевидно, наряду с чем-то небывалым и неповторимым имелись в нем и какие-то врожденные изъяны, коренные пороки, поскольку он создал новую породу людей — мятежную массу — и теперь она угрожает тем основам, которым обязана жизнью…

Поэтому так важно вглядеться в массового человека, в эту чистую потенцию как высшего блага, так и высшего зла.

Хосе Ортега-и-Гассет. Эстетика. Философия культуры. М.: Искусство, 1991. С.309-315.

Вопросы для анализа

1. Как характеризует «массу» философ?

2. Какую роль в общественной жизни играет «масса» и «избранное меньшинство»?

3. По мнению автора, совпадает ли деление общества на «массу» и «избранное меньшинство» с делением на социальные классы?

4. «Жить – это вечно быть осужденным на свободу», - утверждает философ. Как он объясняет это положение? Согласны ли Вы с его точкой зрения?

5. Как соотносятся свобода выбора и объективная необходимость в общественной жизни, по мнению Ортеги?

Философия истории

Философия истории – один из тематических разделов философского знания. Термин «философия истории» ввел Вольтер в 1765 г., назвав так свою работу.

Предметом философии истории является историческое измерение бытия человека. Объектом исследования становится тот или иной сегмент исторической жизни человечества или же всемирная история в целом.

Философский подход к истории предполагает решение нескольких основных задач. Во-первых, философия стремится выявить субстанциональную основу исторической жизни, показать ее причины и главные факторы. Это позволяет представить историю как особую сферу, наделенную своей бытийственной спецификой, показать ее закономерность и структурированность. Решая эту задачу, философия истории обращается к поиску всеобщих законов истории.

Во-вторых, в философии истории важное место отводится проблеме хронологического членения исторической жизни. Выделение в потоке истории различных этапов, эпох, стадий позволяет мыслить его как упорядоченный, логически последовательный и рационально постижимый процесс.

В-третьих, важнейшей задачей философии истории является выявление направленности и смысла исторического развития.

Таким образом, философия истории призвана раскрыть сущностное содержание, процессуальную форму и смысл истории.

Эти проблемы по-своему решались в рамках различных философских учений. В античной философии еще нет концепции исторической жизни как специфической сферы человеческого существования. Движение истории мыслилось как круговорот, обусловленный законами и ритмами космоса в целом.

В средние века складывается христианская философия истории (Августин). История рисуется как линейное движение единого человечества, проходящее от начала к концу через ряд неповторяющихся стадий. Главная движущая сила истории – божественное провидение. Историческая жизнь имеет воспитательное назначение для человеческого рода, этим и определяется ее смысл. Христианское понимание истории включает в себя также эсхатологическую идею конца мира, его смыслового завершения в Страшном суде.

Светская философия истории начинает формироваться в эпоху Возрождения и Нового Времени (Вико, Бэкон, Гоббс и др.).

Философия истории XVIII – 1-й половины XIX вв. была по преимуществу общей теорией исторического развития. Философы стремились понять цель, движущие силы и смысл исторического процесса.

Вершиной классической философии истории явилась теория Гегеля. В основе мира, по мнению Гегеля, лежит абсолютная идея (дух), которая своим содержанием имеет процесс своего же собственного раскрытия в виде последовательного продвижения от стадии к стадии. Этапы истории – это ступени, которые проходит в своем развитии дух. Так как исторический процесс обусловлен саморазвитием абсолютной идеи, поэтому история разумна и логична.Гегель рассматривал историю как единый закономерный процесс, в котором каждая эпоха, будучи неповторимой, представляет собой в то же время закономерную ступень в развитии человечества. У Гегеля история претерпевает своеобразную субстанциализацию, становится для человека фундаментальной реальностью, которая определяет его существование.

Тема истории является одной из самых важных и для русской философии. Cмысл и сущность истории русские мыслители зачастую трактуют в христианском духе и тесно увязывают с проблемой исторической судьбы России.Николай Александрович Бердяев рассматривает философию истории в едином контексте с этическими, религиозными и антропологическими проблемами.

Исторический процесс Бердяев понимает как сферу иррационального, непостижимого, зачатого в недрах первичного хаоса, изначального небытия. Его восприятие истории проникнуто настроениями трагичности, неразрешимости противоречий, предчувствия близости неизбежного конца. Причину кризиса современной цивилизации Бердяев видит в том, что человечество отвернулось от Бога ради мечты о величии человека. Выход, считает он, - в возврате к «вечной правде христианства».

В конце XIX – начале XX вв. философия отходит от принципов рационализма. Проблемы всемирной истории рассматриваются в неразрывной связи с кризисом современной цивилизации. Основными подходами к пониманию истории в неклассической философии являются формационный и цивилизационный.

Марксистский подход (формационный). К. Маркс объясняет историю, ее сущность, цель и смысл с материалистических позиций. История – это продолжение естественного, природно-материального развития, но на качественно новом уровне. Жизнь общества представляет собой естественноисторический процесс, который складывается стихийно, объективно в ходе человеческой деятельности. Основой развития общества Карл Маркс считал производство материальных благ. Производственно-экономические отношения между людьми детерминируют, в конечном счете, все иные общественные отношения – политические, правовые, идеологические. Общество рассматривается как некий устойчивый социальный организм – общественно-экономическая формация. Экономические отношения составляют базис, различные формы общественного сознания – идеологическую надстройку. Историческое развитие общества представляет закономерную смену общественно-экономических формаций.

Культурологический подход (цивилизационный) (Шпенглер, Тойнби, Данилевский). Его специфика – в отказе от идеи единства истории человечества и в обращении к изучению законов развития локальных культур. Николай Данилевский в книге «Россия и Европа» обосновывает концепцию локальных «культурно-истирических типов», которые, подобно биологическим организмам, находятся в процессе непрерывной борьбы с внешней средой и друг с другом. Они проходят в своем развитии стадии зарождения, возмужания, дряхления и гибели. Освальд Шпенглер также выступил против европоцентризма, панлогизма, против идеи всеобщего исторического прогресса. В объяснении становления и развития культур Шпенглер использует биологические и антропологические понятия: рождение, смерть, судьба, возраст и т.п. Каждая культура подобна живому организму, ее развитие проходит через ряд возрастных этапов от рождения до смерти. Цивилизация – это стадия завершения культуры, ее смерть. Западная культура, по мнению Шпенглера, уже достигла этой стадии, что означает ее неминуемую гибель. Книга Шпенглера «Закат Европы» имела шумный успех. Ее идеи оказали глубокое влияние на культуру XX века.

Близкие идеи развивал Лев Николаевич Гумилев (1912-1992), советский и российский ученый, историк, этнограф. Он создал оригинальную концепцию этногенеза, раскрывающую механизмы истории. Исторический процесс Л.Н. Гумилев рассматривает как динамику жизни и взаимодействия этносов – народов с их культурой, сохраняющих целостность и противопоставляющих себя другим. Гумилев стремится понять движение этносов, исходя из синтетической методологии, предполагающей единство этнолого-географического, исторического и биоэнергетического подходов. Жизнь этносов, постоянно сменяющих в истории друг друга, не обладает никакой целью. Они рождаются, живут и умирают, как живые организмы, без всякого предназначения в соответствии с законами природы. Появление этноса происходит за счет космического энергетического толчка, порождающего в ряде особей «пассиопарность». Пассиопарность (от passion - страсть) – это высокая целеустремленность отдельных индивидов, способных вести за собой других к реальной или иллюзорной цели, заражая их своим энтузиазмом. Каждый в своем развитии проходит фазы возникновения (внезапное увеличение пассиопариев), акмэ (высшую ступень развития), надлома, инерционную фазу, фазу обскурации (замена пассиопариев пассивной массой), за которой следует и гибель этноса. Когда ведущий этнос гибнет, периферийные перехватывают у него эстафету. Таким образом, Гумилев не признает единства человеческой истории. Есть лишь взаимодействие разных сил, не имеющих общей направленности и смысла.

Определяющим фактором развития современного общества является научно-технический прогресс. Техногенная цивилизация привела к кризису свей системы ценностей, сформировавшейся на принципе гуманизма. Начиная с 70-х гг. ХХ в. со всей очевидностью определились планетарные масштабы деятельности человека и ее негативные последствия. Человечество столкнулось с новыми проблемами, которые имеют глобальный характер, и требуют совместных усилий всех стран и народов по их разрешению. Впервые в истории встала проблема выживания, определяемая наличием экологического, сырьевого, продовольственного и других видов кризисов, ростом противоречий в связи с утилитарным подходом к развитию научно-технического прогресса, недооценкой состояния культуры, образования, и другими социальными процессами. Глобальные проблемы проявили себя как объективный фактор развития современного общества во всех регионах мира, затронули интересы всего человечества.

В современной философии проблемы истории рассматриваются в контексте глобальных проблем и представлений о будущем человечества.

Тексты для анализа

Гегель. «Философия истории»

Ноединственною мыслью, которую привносит с собой философия, является та простая мысль разума, что разум господствует в мире, так что, следовательно, и всемирно-исторический процесс совершался разумно. Это убеждение и понимание являются предпосылкой по отношению к истории как к таковой вообще; в самой философии это не является предпосылкой. Путем умозрительного познания в ней доказывается, что разум — здесь мы можем продолжать пользоваться этим выражением, не выясняя точнее его отношения к Богу — является как субстанцией, так и бесконечною мощью; он является для самого себя бесконечным содержанием всей природной и духовной жизни, равно как и бесконечной формой, — проявлением этого ее содержания. Разум есть субстанция, а именно — то, благодаря чему и в чем вся действительность имеет свое бытие; разум есть бесконечная мощь, потому что разум не настолько бессилен, чтобы ограничиваться идеалом, долженствованием и существовать как нечто особенное лишь вне действительности, неведомо где, в головах некоторых людей. Разум есть бесконечное содержание, вся суть и истина, и он является для самого себя тем предметом, на обработку которого направлена его деятельность, потому что он не нуждается, подобно конечной деятельности, в условиях внешнего материала данных средств, из которых он извлекал бы содержание и объекты для своей деятельности; он берет все это из самого себя и сам является для себя тем материалом, который он перерабатывает; подобно тому как он является для себя лишь своей собственной предпосылкой и абсолютной конечной целью, так и сам он является и осуществлением этой абсолютной конечной цели, и ее воплощением, благодаря которому совершается ее переход из внутреннего мира в явление не только мира природы, но и духовного мира, а именно: во всемирной истории. Но именно в философии доказывается и следовательно здесь предполагается доказанным, что такая идея является истинным, вечным, безусловно могущественным началом, что она раскрывается в мире и что в мире не раскрывается ничего, кроме нее, ее славы и величия…

Ведь всемирная история есть выражение божественного, абсолютного процесса духа в его высших образах, она есть выражение того ряда ступеней, благодаря которому он осуществляет свою истину, доходит до самосознания. Эти ступени находят свое выражение во всемирно-исторических духах, в определенности их нравственной жизни, их конституции, их искусства, религии и науки. Реализация этих ступеней является бесконечным стремлением мирового духа, его непреодолимым влечением, потому что, как в этом расчленении, так и в его осуществлении, выражается его понятие. Всемирная история только показывает, как в духе постепенно пробуждаются самосознание и стремление к истине; в нем появляются проблески сознания, ему выясняются главные пункты, наконец, он становится вполне сознательным…

Далее, в принципе развития содержится и то, что в основе лежит внутреннее определение, существующая в себе предпосылка, которая себя осуществляет. Этим формальным определением по существу дела оказывается дух, для которого всемирная история является его ареною, его достоянием и той сферой, в которой происходит его реализация. Он не таков, чтобы предаваться внешней игре случайностей; наоборот, он является абсолютно определяющим началом и безусловно не подвержен случайностям, которыми он пользуется для своих целей и которые в его власти. Но развитие свойственно также и организмам: их существование оказывается не только не непосредственным, изменяющимся под влиянием внешних условий, но оно исходит из самого себя, из внутреннего неизменного принципа, из простой сущности, существование которой как зародыша сперва оказывается простым, но затем благодаря его развитию в нем появляются различия, которые вступают во взаимодействие с другими вещами и таким образом в них происходит состоящий в непрерывных изменениях, жизненный процесс, который, однако, так же переходит в противоположный процесс и преобразуется в сохранение органического принципа и его формирования. Таким образом органический индивидуум производит самого себя; он делает себя тем, что он есть в себе, точно так же дух есть только то, чем он сам себя делает, и он делает себя тем, что он есть в себе. Это развитие совершается непосредственно, без противоположностей, без препятствий. Ничто не может втиснуться между понятияем и его реализацией, между определенной в себе природой зародыша и существованием, соответствующим этой природе. Но в духе процесс развития совершается иначе. Переход его определения в его осуществление совершается при посредстве сознания и воли; сами они прежде всего погружены в их непосредственную естественную жизнь; предметом и целью их является прежде всего само естественное определение как таковое, которое само обладает бесконечными правами, силой и богатством, так как оно есть дух, их одушевляющий. Таким образом в нем дух сам противопоставляет себя самому себе; ему приходится преодолевать самого себя как истинное враждебное препятствие самому себе; развитие, которое в природе является спокойным процессом, оказывается в духе тяжелой бесконечной борьбой против самого себя. Дух хочет понять самого себя, но сам он скрывает от себя свое понятие, кичится и находит удовлетворение в этом отчуждении от самого себя.

Таким образом, развитие является не просто спокойным процессом, совершающимся без борьбы, подобно развитию органической жизни, а тяжелой недобровольной работой, направленной против самого себя; далее, оно является не чисто формальным процессом развития вообще, а осуществлением цели, имеющей определенное содержание. Мы с самого начала выяснили эту цель: ею является дух, а именно по своему существу, по понятию свободы. Он является основным предметом, а следовательно, и руководящим принципом развития, тем началом, благодаря которому последнее получает смысл и значение (как, например, в римской истории Рим является предметом, а благодаря этому и руководящим принципом при рассмотрении событий); так и наоборот, происходившее вытекало лишь из этого предмета и имеет смысл лишь по отношению к нему и лишь в нем имеет свое содержание. Во всемирной истории есть несколько больших периодов, которые прошли таким образом, что развитие по-видимому не подвигалось вперед, а, напротив того, все огромные культурные приобретения уничтожались; после этого, к несчастью, приходилось начинать опять сызнова, чтобы с помощью хотя бы, например, сохранившихся остатков вышеупомянутых сокровищ, ценою новой громадной затраты сил и времени, преступлений и страданий вновь достигнуть такого уровня культуры, который уже давно был достигнут. Точно так же есть периоды развития, результаты которых продолжают существовать как богатые памятники всесторонней культуры и системы, построенные из особого рода элементов. Чисто формально понимание развития вообще не может ни отдавать одному роду развития предпочтение пред другим, ни объяснить цель вышеуказанного прекращения развития в прежние периоды, а должно рассматривать такие процессы, в особенности же явления регресса, как внешние случайности; о преимуществах же (при таком понимании) можно судить только с неопределенных точек зрения, которые являются относительными, а не абсолютными целями, именно потому, что лишь развитию как таковому придается значение.

Итак, всемирная история представляет собой ход принципа, содержание которого есть сознание свободы. Более точно определение общего характера ступеней этого развития дается в логике, но их конкретный характер должен быть выяснен в философии духа. Здесь следует только упомянуть, что первою ступенью является вышеуказанное погружение духа в естественность; вторая ступень — это выход из этого состояния и сознание своей свободы. Но этот первый отрыв (от естественности) нe полон и частичен, так как он исходит от непосредственной естественности, следовательно относится к ней и еще не отрешился от нее как момента. Третьей ступенью является возвышение от этой еще частной свободы до ее чистой всеобщности, до самосознания и сознания собственного достоинства самой сущности духовности. Эти ступени являются основными принципами всеобщего процесса, но то, каким образом каждая из них сама в свою очередь является процессом их формирования и диалектикой их перехода, — эти подробности будут выяснены впоследствии.

Здесь следует лишь указать на то, что дух начинает развиваться, исходя из своей бесконечной возможности, которая, однако, является лишь возможностью и заключает в себе его абсолютное содержание как сущее в себе, как задачу и цель, которой он достигает только в своем результате, который лишь тогда оказывается его действительностью. Таким образом, в существовании развитие является движением вперед от несовершенного к более совершенному, причем первое должно быть рассматриваемо не в абстракции лишь как несовершенное, а как нечто такое, что в то же время содержит в себе свою собственную противоположность, так называемое совершенное как зародыш, как стремление. Точно так же возможность, по крайней мере путем рефлексии, указывает на нечто такое, что должно стать действительным, и, точнее говоря, аристотелева dynamis есть также и potentia силы и мощь. Таким образом несовершенное как противоположение себя самому себе есть противоречие, которое, конечно, существует, но точно так же и преодолевается и разрешается стремлением, импульсом, побуждающим духовную жизнь в себе самой пробиться сквозь кору естественности, чувственности и чуждости себе самой и дойти до света сознания, т.е. самой себя.

…Достоинству философского рассмотрения соответствует только такая точка зрения, согласно которой история начинается лишь с того времени, когда в мире начинает осуществляться разумность, а не с того времени, когда она является еще только возможностью в себе, — с того времени, когда существует такое состояние, при котором она проявляется в сознании, воле и действии…

Гегель. Философия истории//Философия истории: Антология. М.Контакт-Альфа. 1994. С. 76-82.

Вопросы для анализа

1. Что составляет субстанциальную основу истории, согласно Гегелю?

2. Какова цель всемирной истории, по мнению Гегеля?

3. Через какие этапы проходит дух в историческом развитии?

4. Как в исторической концепции Гегеля рассматривается диалектика возможности и действительности?

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒