РУССКИЙ ЯЗЫК КОНЦА ХХ СТОЛЕТИЯ (1985-1995)

⇐ ПредыдущаяСтр 40 из 61Следующая ⇒

1. Эта книга продолжает традиции социолингвистического изучения русского языка, осуществленного большим коллективом авторов под руководством М.В.Панова в 4-томном исследовании «Русский язык и советское общество» [М., «Наука», 1968; далее: РЯСО].

Основной теоретический постулат РЯСО был сформулирован так: «В языке существует качественно своеобразная борьба противоположностей, которая и определяет его саморазвитие. Эти противоположности можно назвать языковыми антиномиями, так как каждое конкретное разрешение любой из этих противоположностей порождает новые столкновения, новые противоречия в языке (в принципе — того же порядка) и, следовательно, их окончательное разрешение невозможно: они — постоянный стимул внутреннего развития языка. Таким образом, антиномии рассматриваются как противоречия, присущие самому объекту». В этом исследовании выделено пять антиномий: антиномия говорящего и слушающего; антиномия узуса и возможностей языковой системы; антиномия кода и текста; антиномия, обусловленная асимметричностью языкового знака; антиномия двух функций языка: чисто информационной и экспрессивной.

В качестве основных внешних, социальных факторов развития языка в названной монографии были выделены такие: «изменение круга носителей языка, распространение просвещения, территориальные перемещения народных масс, создание новой государственности, по-новому влияющей на некоторые сферы языка, развитие науки и т.д., и т.п.»

РЯСО было построено как исследование отдельных уровней языка: лексика; словообразование; морфология; синтаксис; фонетика. Такое поуровневое описание, отличаясь полнотой и фундаментальностью, оставляло за пределами исследования изменения в условиях функционирования языка, изменения коммуникативно-прагматического характера. Между тем период перестройки, распад СССР, крушение тоталитарной системы внесли большие изменения как раз в условия функционирования языка. Поэтому, исследуя язык 90-х годов, мы могли использовать РЯСО прежде всего как исходную точку, видя в ней базу данных, характеризующих предшествующий этап развития языка, т.е. материал для сравнения. Мы не могли ограничиться рассмотрением изменений, характерных для различных уровней языка. Поуровневое описание было необходимо дополнить анализом коммуникативно-прагматического характера, который, естественно, связан с изучением иной проблематики и иных объектов.

2. Сказанное определило выбор изучаемого материала. Это — язык периодической печати (прежде всего — газет); устная публичная речь — радио, телевидение, митинги, собрания; живая повседневная речь — литературная разговорная и городское просторечие (неофициальные разговоры дома и на работе, на улице, в магазине, на рынке, в городском транспорте и т. д.).

Мы не ставили перед собой задачу изучения языка художественной литературы, научного и официально-делового стилей. Самую значительную часть наших материалов составляет язык средств массовой информации, ибо в нем наиболее отчетливо и быстро отражаются изменения, происходящие в наше время во всех сферах языка. Средства массовой информации высоко популярны, они оказывают влияние на повседневную речь и отражают ее особенности.

В конце 80-х — начале 90-х годов газеты читали больше, чем любые другие виды письменности. Телевидение смотрел и слушал весь народ. Данные опроса ВЦИОМ, проведенного в конце 1993 г., позволяют оценить уровень влияния различных средств массовой информации на аудиторию страны. «Доминирующую позицию занимает ТВ. 82% респондентов заявили, что именно телевидение является для них основным источником информации о событиях в стране. На втором месте радио (24%), на третьем — газеты (17%)» (Сег., 1994, № 19). Телевидение покоряет людей не только наличием зрительного и слухового ряда; оно покоряет и показом новостей, и показом старого, оживляющего иллюзии о «прекрасной советской жизни», и показом вневременных «мыльных опер», привлекающих изображением общечеловеческих радостей и печалей.

В статье «Сказки о потерянном времени» Ю.Богомолов так раскрывает феномен популярности старых советских фильмов и современных «мыльных опер»: «Объединяет " оперы" не художественное качество, а функция. Объединяет ориентированность на надысторического асоциального человека, каковым и был в сущности советский человек, каким в массе пока и остался.

Утопические миры Марианны или Изауры (сериалы " Богатые тоже плачут" и " Рабыня Изаура" ), где все люди, кроме злодеев, братья, сродни коммунистическим утопиям и социалистическим реалиям.

Телевизор — самая замечательная машина времени из тех, что нам известны. Она подвижна и стремительна. Легко преодолевает границу между условным и безусловным» (Изв., 18.03.94).

Именно эти качества телевизора объясняют его влиятельность. Телесериал «Рабыня Изаура» ввел в лексикон нашего современника экзотическое словечко фазенда ('дача, загородный дом').

В часы демонстрации телесериала «Богатые тоже плачут» жизнь замирала, люди бросали все дела. Имя героини фильма Марианна получили многие новорожденные.

В 1993—1994 гг. появились «простомарийцы» и «сантабарбарцы» (зрители сериалов «Просто Мария» и «Санта-Барбара»). «Известия» пишут: «В тот момент, когда у просто Марии отшибло память, на телеэкране со своими воспоминаниями появилась Валентина Леонтьева <...> Авторы программы скромно назвали свое детище " Просто... тетя Валя" ». (Изв. 18.03.94).

В начале 90-х годов резко возросла популярность телерекламы. Хлесткие, иногда остроумные и афористичные, но чаще вульгарные, а порой безграмотные тексты, дополняемые популистскими зрительными образами, одних раздражают, а другим нравятся. Рекламные тексты и имена персонажей входят в речь наших современников, в язык газет[161] (напр., выражение сладкая парочка — из рекламы танцующих шоколадных батончиков). Н. Иванова назвала свою статью «Сладкая парочка» (Знамя, 1994, № 5), чем вызвала отповедь критика ЛГ за дурной вкус и приторную сладость (03.08.94).

Выражение сладкая парочка полюбилось журналистам. Его употребляют и по отношению к любовным парам, и по отношению к сладостям иного рода. Так, «АиФ» пишет: «Если судить по вниманию прессы, то «Сладкая парочка» Сташевский — Ветлицкая ни в чем не уступает другой звездной паре — Пугачевой и Киркорову» (1994, № 35). А газета «Сегодня» под заголовком «" Сладкая парочка" — Россия и Турция» помещает статью о сотрудничестве этих стран в производстве сахара (17.08.94.).

3. Какие же особенности характеризуют функционирование современного русского языка?

Многие явления, характерные для функционирования русского языка нашего времени, первым (насколько это нам известно) отметил еще в начале эпохи перестройки — в декабре 1985 г. — М.В.Панов. Хотя он и писал о языке периодики, выявленные им тенденции характерны для разных сфер языка.

Назову основные явления, отмеченные М.В.Пановым: диалогичность; усиление личностного начала; стилистический динамизм; явления «переименования» (в широком смысле); сочетание резко контрастных стилистических элементов не только в пределах текста, но и в пределах словосочетания (словосочетания строятся как семантические и стилистические контрасты, что «сдвигает, изменяет значение слова. Оно становится метафорическим, метонимическим, сужает или расширяет свое значение»).

Знаменателен общий вывод, к которому приходит автор, сравнивая предшествующие десятилетия с новым временем: «В 30—60-е годы господствовало такое отношение к литературному языку: норма — это запрет. Норма категорически отделяет пригодное от недопустимого. Теперь отношение изменилось: норма — это выбор. Она советует взять из языка наиболее пригодное в данном контексте».

Опираясь на суждения М.В.Панова, дополним данную им характеристику языка нашего времени указанием на некоторые иные явления и тенденции.

— События второй половины 80-х — начала 90-х годов по своему воздействию на общество и язык подобны революции.

— Резко расширяется состав участников массовой и коллективной коммуникации: новые слои населения приобщаются к роли ораторов, к роли пишущих в газеты и журналы.

— Резко ослабляется, даже можно сказать рушится, цензура и автоцензура. Люди начинают говорить и писать свободно, причем не только дома, на улице, в очереди, но и по радио, телевидению, на собраниях и митингах, в газетах и журналах.

— Возрастает личностное начало в речи. Безликая и безадресная речь сменяется речью личной, приобретает конкретного адресата. Возрастает диалогичность общения, как устного, так и письменного. Это видно особенно отчетливо на примере жанра интервью. Если раньше интервьюер был безликим человеком, роль которого сводилась к задаванию более или менее стандартных вопросов (Каковы у вас удои молока? Сколько собрали центнеров пшеницы с одного гектара? и т.п.), то теперь в интервью участвуют два равноправных собеседника. Интервьюер может не соглашаться со своим гостем, спорить с ним, задавать ему «колкие» вопросы. Это — беседа «на равных». Вот как рядовой журналист беседует с видным политическим деятелем Е.Гайдаром (Экстра М, 11.04.94). Приведу для примера два вопроса и два ответа:

И. Вы отдаете жене все, что зарабатываете? Г. Да. И. Собственностью за рубежом располагаете? Г. Вы знаете, мы с Машей (женой) все пытаемся найти ту виллу, за которую мы якобы продали родину.

Согласитесь, что такого рода вопросы ранее было не принято задавать государственным деятелям.

— Расширяется сфера спонтанного общения не только личного, но и устного публичного. Люди уже не произносят и не читают заранее написанные речи. Они говорят. Заговорили главы государства (первым говорящим, а не читающим главой страны был М.С. орбачев, заговорили депутаты ВС СССР, а потом и депутаты ВС России, депутаты Государственной Думы.

— Меняются важные параметры протекания устных форм массовой коммуникации: создается возможность непосредственного обращения говорящего к слушающим и обратной связи слушающих с говорящими.

— Меняются ситуации и жанры общения и в области публичной, и в области личной коммуникации. Жесткие рамки официального публичного общения ослабляются. Рождается много новых жанров устной публичной речи в сфере массовой коммуникации (разнообразные беседы, дискуссии, круглые столы, появляются новые виды интервью и т.п.). Сухой официальный диктор радио и ТВ сменился ведущим, который размышляет, шутит, высказывает свое мнение.

Сказанное приводит к изменению основных признаков устной публичной коммуникации. На смену официального подготовленного, лишенного непосредственности общения, приходит общение неподготовленное, характеризующееся признаком публичность, но официальность которого ослаблена. Следовательно, резкая граница, которая проходила между неофициальным личным общением и общением официальным публичным, размывается. В публичном общении (речь радио, ТВ, митингов, собраний) возрастает степень неподготовленности и ослабляется официальность. Нельзя сказать, что такое общение ведется теперь на разговорном языке, но число разговорных, жаргонных, просторечных и иных сниженных элементов в нем резко увеличивается.

— Появляется много нового и в сфере личного общения между незнакомыми людьми. Меняются отношения между говорящими субъектами. Наблюдаются две противонаправленные тенденции: появление чувства открытости друг к другу, чувства «общей судьбы», порождающее товарищескую солидарность / усиление отношений враждебности, агрессивности, конкуренции.

— Резко возрастает психологическое неприятие бюрократического языка прошлого (новояза).

— Появляется стремление выработать новые средства выражения, новые формы образности, новые виды обращений к незнакомым.

— Наряду с рождением наименований новых явлений, отмечается возрождение наименований тех явлений, которые возвращаются из прошлого, запрещенных или отвергнутых в эпоху тоталитаризма.

Перечисленные выше социо- и психолингвистические факторы оказывают значительное влияние на особенности языка современной эпохи, на речевое поведение нашего современника. Раскованность, раскрепощенность говорящего действует на все механизмы языка — на словоупотребление и словообразование, на синтаксис, интонационное и фонетическое построение речи. Неузуальное словообразование, сниженная лексика широко используются не только в неофициальном общении и художественной речи, они получают небывалый доступ в периодическую печать, в устную публичную речь. Активизируются механизмы свободного построения дискурса. Меняется синтаксическое построение речи, особенно резко в сфере управления и некоторых видов согласования. Неподготовленность публичной речи ведет нередко к расшатыванию старых норм, способствует проявлению тенденций развития, заложенных в системе языка.

Меняется интонация устной публичной речи. Напомню для примера такую телепередачу, как «Автомиг», в которой ведущая надевает маску неофициальности, даже интимности («Здравствуйте, я Лена Шмелева»). Специфическим образом интонационно оформляется теле-, радио- и метрореклама. Возрождаются существовавшие в прошлом зазывы уличных торговцев. Таковы лишь некоторые из происходящих изменений.

Мы не нормализаторы

Состояние современной русской речи, изменения, происходящие в языке, обращают на себя внимание и «обычных» говорящих, и лиц, связанных с языком профессионально: журналистов, литераторов, лингвистов. В периодической печати, в научной литературе появляются статьи, авторы которых по-разному оценивают грубые ошибки в речи наших современников, саркастически называют современное состояние языка «праздником вербальной свободы». Другие более спокойно оценивают современный язык и призывают внимательно разобраться в том, что в нем нового, что необычного. Вл. Новиков предлагает создать особую науку «русофонию» (по образцу франкофонии): «Русофония — веселая наука..., не претендующая на нормативность и императивность. Она ничего не диктует, а только размышляет, почему мы так говорим и пишем, так думаем и живем» (Вл. Новиков. Ошибка века. Листая словари. Сег., 04.06.93.).

Естественно, что пишут о современном языке и лингвисты. Так, Ю.Н.Караулов в статье «Великий... могучий... многострадальный...» (1989) размышляет о состоянии современного русского языка, о том, есть ли основания говорить, что русский язык гибнет. Он справедливо полагает, что русскому языку, имеющему многовековую историю, обладающему необозримыми ресурсами в пространстве и времени, никакая " гибель" угрожать не может. Обеспокоенность общественности имеет «три источника — средства массовой информации, язык художественной литературы, наша публичная речь». Для нашей темы особенно важен третий из этих источников, потому что период перестройки и гласности резко сменил состав лиц, говорящих публично, и сам характер публичной коммуникации. Ю.Н.Караулов пишет: «До эпохи гласности мы в основном вели тихие диалоги, а речи с трибун звучали ритуально, как громкая читка письменного текста. Язык таких речей получил у зарубежных русистов даже свое название langue de bois — «деревянный» или «дубовый язык». И далее ученый так характеризует происшедшие изменения: «Как говорят, например, наши депутаты, которых слушает вся страна и русскоязычная заграница? В основной своей массе, на фоне того, что приходилось слышать 10 и 20 лет назад, говорят они неплохо. Но берусь утверждать, что все же " без ошибки" ни одних депутатских " уст" на съезде не найдешь. Где-нибудь обязательно проскочит или неверное ударение, или просторечная форма, или неуклюжее сочетание. Должен сразу сказать, что в спонтанной, неподготовленной речи это неизбежно и, более того, опытный оратор может сознательно допустить шероховатость или сделать оговорку, но все же число речевых ошибок не должно переходить в качество и влиять на восприятие содержания речи и оценку личности говорящего».

Близкую проблематику рассматривает через три года Л.А.Капанадзе. Указывая на некоторые ошибки в устной речи М.С.Горбачева, она обращает прежде всего внимание на то, что он говорит публично, свободно излагает свои мысли, а не читает по бумажке. И это не может не быть оценено как явление положительное.

Я думаю, что размышления Ю.Н.Караулова и Л.А.Капанадзе справедливы. Естественно, что при чтении (или произнесении) готового, заранее написанного текста ошибок в публичных выступлениях может совсем не быть или быть мало. В живой спонтанной произносимой речи редкий человек (даже если он опытный оратор) не допускает оговорок, самоперебивов, перестроек синтаксических конструкций. А в нашей стране в эпоху гласности публично заговорили многие люди, не имеющие опыта ораторского искусства. И, конечно, в их речи много шероховатостей и даже ошибок — нарушений норм литературного языка. Однако это не гибель русского языка, а недостаток языкового воспитания. И тревога за состояние русского языка объясняется не тем, что в эпоху посттоталитаризма люди стали говорить «хуже», чем раньше, а тем, что раздвинулись рамки публичной речи и мы услышали, как реально говорит «обычный» человек, не имеющий навыков публичной речи. Многие из прежних ораторов стали делать ошибки, потому что из «человека читающего» они превратились в «человека говорящего». См., напр., статью Ю. Богомолова «Разговорчики в прямом эфире» (Изв., 16.09.94).

Сатирически изображает выступление «человека читающего» известная песня-стихотворение А. Галича, в которой мужчина-рабочий, читая данный ему написанный заранее текст, произносит с трибуны «как мать говорю, как женщина», но никто даже не замечает нелепой ошибки. Сейчас — в свободных дискуссиях, на митингах, собраниях чтение по бумажке стало невозможно.

Заботы о судьбах русского языка, сетования по поводу тех изменений, которые в нем наблюдаются, высказываются очень многими. Этой теме посвящаются теле- и радиопередачи, статьи в газетах и журналах. Не раз звучало мнение о том, сколь велика роль русского языка в спасении русского общества, русской культуры и искусства.

В 1991 г. появилась книга, содержащая доклад Ю.Н.Караулова «О состоянии русского языка современности» и материалы организованной автором почтовой дискуссии, в которой приняло участие 18 ученых. Представленные в этой книге мнения интересны для нас и очень показательны. Их рассмотрение позволяет сделать такой вывод: говорить о гибели, смерти, порче и т.п. русского языка нет оснований. Те, кто так говорит, не учитывают различие между языком и языковой способностью. Это мнение высказывают многие лингвисты, наиболее развернуто В.Г.Гак: «Чтобы оценить состояние русского языка, может быть, является целесообразным различать два аспекта, плохо дифференцирующиеся в русской лингвистической терминологии: структура языка (langue) и умение пользоваться им, языковая способность (langage). Что касается структуры языка, то тут русскому языку ничто не угрожает. <...> Отмечается некоторое расшатывание нормы. Но это свойственно всем современным языкам, тем более " большим" языкам, на которых говорит все более этнически пестрое население, к тому же, в силу известной демократизации жизни, отношение к нарушениям нормы также изменилось. Французские лингвисты говорят даже о " плюринорме", а ведь французский язык всегда был одним из самых «нормализованных» языков Европы».

Таким образом, оценивая состояние языка, необходимо разграничивать три феномена: 1) система языка, 2) языковая способность (умение говорить; Ю.Н.Караулов употребляет термин «ассоциативно-вербальная сеть»), 3) тексты на данном языке.

О.Б.Сиротинина пишет: «По-моему, ни об упадке, ни об оскудении, обеднении, тем более вырождении его [русского языка] говорить нельзя. Вмешательство, и очень серьезное, необходимо в речевую культуру общества (специальные курсы для депутатов, штрафы для ошибающихся работников радио и телевидения, квалификационные собеседования для учителей и т. д.)».

Л.П.Крысин, размышляя о связи между состоянием языка и культуры, приходит к такому выводу: «Мне кажется, главное — плохая " языковая компетенция" большинства наших русских современников. <...> Прежде всего иной должна стать повседневная устная речь тех, кто обучает, — учителей, преподавателей (не такой серой, не такой шаблонной), а этого не достичь не только без коренной перестройки вузовского преподавания, но и без глубоких изменений в духовной культурной жизни общества в целом и отдельного человека».

Соглашаясь с мнениями О.Б.Сиротининой и Л.П.Крысина, приведу еще одно высказывание В.Г.Гака по поводу сравнения языка с шахматами: «...несомненно, многие носители языка имеют суженное представление о возможностях игры. Совершается много ошибок в игре. Французский лингвист А.Рей сказал по этому поводу: «Вообразим, что раньше в данную игру играл 1% населения, а теперь — 40%. Можно ли сказать, что игра переживает кризис, если теперь средний игрок играет хуже, чем те, кто входил в первоначальное небольшое количество? » Мне кажется, что это рассуждение применимо к использованию речи в публичных ее функциях, к письменной речи».

Закончим этот раздел высказыванием Е.Н.Ширяева, который так оценивает состояние современного русского языка: «Я думаю, что никакого упадка, оскудения и вырождения русского языка не происходит. Происходит другое: падает или выявляется уже падшая культура владения языком. Наряду с чрезвычайно недоброкачественными текстами во всех функциональных разновидностях, и в письменной, и в устной реализации, существуют и множатся, особенно в публицистике, образцовые тексты. Именно в наше время много ярче и оригинальней проявляет себя индивидуальность языковой личности, что для языка — первостепенно».

Суммируя все приведенные выше мнения, можно сделать такой вывод: та «порча» языка, о которой так много пишут, затрагивает не систему языка, а языковую способность (умение говорить) и, следовательно, порождаемые тексты. Новые условия функционирования языка, появление большого числа неподготовленных устных и письменных публичных выступлений способствуют общему впечатлению о росте количества ошибок, неверных словоупотреблений и т.п.

Современный русский язык живет интенсивно, все механизмы его действуют сверхактивно. Понять и изучить процессы, идущие в современном языке, важная задача. Мы не ставим перед собой нормализаторских задач. Наша цель — охарактеризовать современное состояние русского языка, увидеть то новое, что отличает этот этап его развития, попытаться установить связи между внутренними закономерностями развития языка и теми импульсами, которые идут от реальной жизни, от современного периода существования общества.

Очевидно, что разные факты, отмечаемые в современной речи, по-разному соотносятся с понятием «норма литературного языка». Так, производные слова, не зафиксированные словарями и грамматиками, часто могут оцениваться как средство выразительности. Например, И.Волгин в статье, защищающей пуристическое отношение к языку, выступая против ошибок, создает слово «быдловизация» (помещая его в кавычки). Тем самым он признает право пишущего на словотворчество. Как особенно грубые нарушения воспринимаются явления ударения и управления, не соответствующие нормам литературного языка. Однако и в них можно увидеть некие важные закономерности, ростки нового.

Новояз, new speak, nowomowa... Что дальше?

1. Происшедшее во второй половине 80-х — начале 90-х годов крушение тоталитарных и полутоталитарных режимов в странах Восточной Европы повлекло за собой глубинные изменения в общественном сознании и в языках. Резкое различие между официальным языком тоталитарного общества и языком эпохи посттоталитаризма ощущают все. Возникает естественный вопрос, как назвать одним словом официальный язык тоталитарного общества. Убедительный ответ на этот вопрос дает М.Гловиньски в книге «Nowomowa po polsku» (1991).

Книга М. Гловиньского — это собрание статей, опубликованных в 1972—1988 гг. Автор одним из первых предпринял изучение указанной проблематики. Он выделяет общие черты, свойственные языку тоталитарных обществ, именно поэтому его исследование имеет значение не только для польского языка, но и для языков всех стран, переживших период тоталитаризма.

М. Гловиньски в статье «Nowomowa» (1978) пишет: «Как назвать этот язык? Языком пропаганды — исходя из цели, которой он служит? Партийным или официальным — с точки зрения его отнесенности к соответствующим организациям? Коммунистическим — исходя из идеологических взглядов?

Недостаток этих определений заключается в том, что каждое из них обращает внимание только на одну сторону явления. Так как я ищу название нейтральное, беру термин Г.Оруэлла nowomowa (new speak), указывающий прежде всего на новизну этого языка в сравнении с языком классическим. Эта черта не может вызывать сомнения и не преувеличивает наличие его других особенностей».

Соглашаясь с мнением М. Гловиньского, я также буду использовать эквивалентный русский термин н о в о я з. Этот термин был употреблен при переводе антиутопии Оруэлла «1984 год».

2. Что представляет собой новояз — стиль языка, речь или особый язык? Сошлюсь еще раз на мнение М. Гловиньского, который считает новояз квазиязыком. Он так аргументирует свою точку зрения: «Хотя nowomowa имеет черты функционального стиля (отбор элементов, из которых складывается стиль: репертуар форм, определенная фразеология, отчетливое предпочтение в выборе лексики) и родилась в политической публицистике, она атакует и другие сферы языка, стремится подчинить их себе, становится образцом более широкого общения и претендует на универсальность». Я считаю, что термин квазиязык верно отражает основные черты новояза, подчеркивая его «ненастоящесть» ('как бы' — квази-) и претензии на универсальность (язык).

Отметим, что слово новояз употребляется и вне связи с антиутопией Оруэлла и не всегда используется для наименования официального языка эпохи тоталитаризма. Так могут называть любые языковые новшества, отличающиеся уродливостью. Ср. такое утверждение: Слово «памперс» в магазином обиходе стало уже нарицательным. Как например, слаксы, лосины и прочий «новояз» («Тверская, 13», 28.05— 03.06.93).

3. Выше было показано, что для нашего времени характерна плохая «языковая компетенция» значительной части общества. Но важно и другое: влияние тоталитарного режима и рожденного им новояза на различные сферы функционирования русского языка. Это обстоятельство (не употребляя термина новояз) отмечали многие участники почтовой лингвистической дискуссии.

В.П.Григорьев пишет: «70 лет наблюдается стремление ввергнуть язык в крепостное состояние. <...> " Дубовость" языка — непреложное языковое следствие политики, при которой " оппонентов не держали", а язык старались обратить в " идеологическую собственность" (вспомним иезуитство Сталина, " освободившего" язык от оков " надстройки" ). " Мастер и Маргарита" или Хлебников сколько лет дожидались своего часа? ».

Ю.Д.Апресян, считая, что падение речевой культуры вызвано рядом факторов, первым среди них называет такой: «семьдесят лет идеологического насилия над культурой. <...> Кургузая гласность, так и не ставшая свободой слова, дала преимущество " образованщине" — неряшливому газетному репортажу, дремучим парламентариям, государственным органчикам всех рангов. Вынужденные в условиях гласности говорить спонтанно и абсолютно не способные говорить спонтанно из-за недостатка мыслей и слов, они плодят языковые химеры, которые через радио, телевидение и газеты врываются в каждый дом».

Близкие мысли излагает В.Е.Гольдин: «Думаю, что в форме критики состояния русской речи выступает сейчас прежде всего критика общества, ставящего перед говорящими такие цели, что они подчас легче достигаются речью формальной и скудной, чем живой и богатой.

Чувство " оскудения" речи, по-видимому, вызывается, во-первых, тем, что зона официального общения с присущими ему сильными ограничениями, налагаемыми на выбор языковых средств, оказалась по известным причинам непомерно большой и угрожала поглотить всю область применения литературной речи. В опасности оказалось стилевое богатство русской речи, сокращались возможности проявления в речи личностного начала. <...> Во-вторых, во многих случаях официального общения демонстрация лояльности стала подавлять другие функции речи, повышая ценность уродливых и бессмысленных образований, лишь бы они служили символом " правоверности". Происходило " функциональное оскудение" официальной речи».

Итак, идеологическое насилие над обществом, породившее новояз (langue de bois) — одна из важнейших причин оскудения речи.

4. Многочисленные исследования свидетельствуют, что в языковых процессах, происходящих в разных странах Восточной Европы, наблюдается много общего. Показательны в этом отношении материалы нескольких международных симпозиумов: по лексикологии — Гей-дельберг, 1991; по проблемам языкового стандарта и субстандарта — Берлин, 1993; по изучению больших городов — Лодзь, 1994; по связям языка и культуры — Киев, 1994.

Изменения в языках стран Восточной Европы, вызванные изменением социально-политической обстановки в этих странах, привлекают не менее пристальное внимание ученых, чем язык тоталитарного времени. < …> Особое направление составляют работы, в которых показано существование в период тоталитаризма двух языков — официального языка и языка неофициального, направленного на осмеяние, демаскирование пустых, выхолощенных формул новояза.

5. Встает вопрос: как влияет крушение тоталитарной системы, изменения в государственном устройстве, в политике и экономике, на русский язык? Продолжает ли существовать новояз или он уступил место иным формам языкового общения? Зарождается ли новая система средств выразительности, новые типы речевой деятельности, новые виды номинаций?

Наблюдения показывают, что новояз не сразу сходит со сцены. Многие люди еще не смогли порвать его путы и начать говорить и писать свежим языком. Рефлексы новояза, особенно из сферы фразеологии, расхожих формул, лозунгов, призывов, цитат не сходят со страниц газет, с экранов телевизора. Широко употребительны они — часто в ироническом ключе — и в устной речи наших современников. Редкий разговор обходится без иронических отзвуков новояза. Вот несколько примеров из множества возможных: (1994 г., разговор двух немолодых женщин-филологов об их общей знакомой, чуждой им по духу) А. Она мне человек чужой // Б. Я это называю «два мира — две системы», (1990 г.: разговор врача 50л. с пациенткой 60л.) В. Ну как желудок? Нормально работает? П. Не жалуюсь. В. Продовольственную программу выполняет?

Пародирование, вышучивание, травестирование официальной фразеологии, лозунгов, призывов, всем известных цитат, названий марксистско-ленинских статей и книг — одно из самых частых средств выразительности в современной публицистике. Текст сугубо официальный, идеологически нагруженный, известный всем деформируется вставкой элементов иных тематических пластов, иной идеологической ориентации и приобретает пародийное звучание[162].

Особую роль в развенчании официальной политической речи играл и играет жаргон и та его разновидность, которую называют словом стеб[163]. А.Агеев пишет: «Что такое стеб, все более или менее знают; грубо, приблизительно говоря, это специфический язык, на котором общалась интеллигентская и молодежная тусовка в 70—80 годы. Андрей Вознесенский тогда писал: «Когда спекулянты рыночные /прицениваются к Чюрленису, /поэты/уходят в рыцари /черного ерничества».

<...> ерничество и стеб были тогда противопоставлены официальному политико-патетическому жаргону, а заодно и всему " великому русскому языку", позволившему себя редуцировать до партийного " новояза". Это была своеобразная культурная самооборона, весьма, впрочем, глухая и не всегда ясно осознаваемая " носителями языка" » (ЛГ, 03.08.94). Следует заметить, что ерничество и прочие виды иронизации над партийным языком в 90-е годы используются еще более широко, чем в 70—80-е годы. А. Агеев недоумевает над причинами процветания ерничества в наши дни: «Удивительно, однако, вот что. На наших глазах сменилась эпоха, ушел в прошлое контекст, в котором стеб только и мог естественно существовать и " функционировать". Вдруг некому и нечему стало противостоять, ибо партийная риторика стала частным делом отставных специалистов по " научному коммунизму". Да и единомышленники, носители языка как-то незаметно лишились культурного общего пространства. Стеб по всем расчетам должен был тихо почить в бозе. Но не тут-то было! Последние три-четыре года стали временем настоящего триумфа стеба. Стебают нынче все! Вслед за удалым " Московским комсомольцем" застебали " Независимая", респектабельная " Сегодня", гордый " Коммерсант". В журнале " Столица" перебивают друг друга два мастера просто-таки виртуозного стеба — Денис Горелов и Алексей Ерохин» (ЛГ, 03.08.94).

Феномен ерничества (предпочитаем это русское слово жаргонному стеб) на основе новояза свойственен, по всей видимости, всем языкам посттоталитарных обществ. Приведем определение стеба, данное социологами Л. Гудковым и Б. Дубиным: «Стеб — род интеллектуального ерничества, состоящий в снижении символов через демонстративное использование их в пародийном контексте...» (Знамя, 1994, № 11, 166). «В прессе почти безраздельно господствует " стеб" », — пишут те же авторы.

Языковую ситуацию, характерную для постсоветской России начала 90-х годов, интересно сопоставить с ситуацией, наблюдаемой в других странах Восточной Европы, например, в Польше. Вот как оценивает положение М. Гловиньски (высказывание 1980 г.). Подчеркивая, что влияния новояза трудно избежать, поскольку он охватывает все стороны жизни, автор указывает на наличие «обороны» со стороны говорящих, выделяет защитную реакцию, видя ее в молодежном жаргоне, гротеске, пародиях на новояз. Он пишет: «Хотел бы обратить внимание на роль новояза в современной польской языковой ситуации. Кажется несомненным, что очень трудно уберечься от его влияния, потому что он " прилепляется" к говорящему со всех сторон. <...> Новояз атакует всю языковую практику, протискивается всюду. Даже тогда, когда вызывает отпор, когда является предметом критической рефлексии. А в последнее время он все чаще становится таковым». Автор выделяет три разновидности новояза: 1) убеждающе-пропагандистская, 2) бюрократическая, 3) кичево-народная. Последняя свидетельствует о влиянии новояза на те области языковой практики, которые далеки от политики, хотя могут быть одной из форм пропагандистской деятельности. Элементы этой разновидности проявляются в языке газет. Можно добавить, что русское ерничество, соответствующее тому, что М. Гловиньски называет языковым кичем, также особенно широко распространено в языке массовых уличных шествий и сборищ, в телерекламе, молодежном и интеллигентском жаргоне и языке газет.

⇐ Предыдущая 35 36 37 38 394041 42 43 44 Следующая ⇒