Если же Бенн и обращается к дольнику, как в стихотворении «Четвертичный период» (1946), то это уже менее монтажный разорванный дольник с более прозрачным синтаксисом.

⇐ ПредыдущаяСтр 10 из 10

Важный этап в развитии этой формы у Бенна – автопародия «Глядя на все эти годы» (1944). Бенн называл ее автопародией на себя образца 1928 г.

Ü berblickt man die Jahre

Ü berblickt man die Jahre
von Ur bis El Alamein,
wo lag denn nun das Wahre,
Kabbala, der Schwarze Stein -,
Perser, Hunnen, Lascaren,
Pfeile, Fahnen und Schwert -
ü ber die Meere gefahren,
von den Meeren versehrt?

Wasser- und Sonnenuhren -
welche Stunde gemeint?
Welche Gestirne fuhren
hä uptlings - Alles vereint?
Welche Wassercascade
bis in die Trä ume erscheint -:
jene Uhr als Dryade,
aus der es trä nt und weint.

Waffen mit Lorbeer gereinigt
brachten den Sieg ins Haus,
Stirn und Lorbeer vereinigt
ruhten die Helden dann aus,
Lorbeer, Marmor, Pylone,
Gordon und Prinz Eugen,
goldene Stä dte, Zione -:
thanatogen.

Palmen bei Christen, bei Heiden,
frü hester Schö pfungsrest,
Palmen bei Myrten und Weiden
beim Laubhü ttenfest,
Palmen an Syrten, an Kü sten
kö niglich hoch und rein -,
doch dann wandern die Wü sten
in Palmyra ein.

Ü berblickt man die Jahre,
ewig wü hlende Flut
und die dunkle Barke, die Bahre
mit Helden, Heeren und Blut,
und die Sonnen- und Wasseruhren
schatten und rinnen es ein:
alles deine Figuren,
Kabbala, Schwarzer Stein.

Отрицательное отношение к этой торжественной форме доходит до того, что Бенн пишет ею… альбомное стихотворение «Верксхаген» (1947), и забывает о ней на долгие годы.

Но незадолго до смерти он опять возвращается к ней и вновь не перенимая ее один в один, но видоизменяя ее. Итогом этих изменений стала «Меланхолия» (1954) – во многом итоговое стихотворение Бенна вообще.

3.3. Я, Слово, Бог в поздней лирике Бенна и в поэзии барокко

С конца 30-х гг. в творчестве Бенна начинают доминировать четверостишия. Бенн отходит от своего барочного монтажного стиля в сторону более привычной для немецкой поэзии эстетики XVIII-XIX вв., главным ориентиром для него становится Гете.

Однако поздних стихах Готфрида Бенна идет постоянный диалог Я с Богом и миром, так что иногда складывается впечатление, что читаешь не поэта-интеллектуала и нигилиста из ХХ века, а религиозного лирика из века XVII.

Впрочем, религиозная тематика иногда у Бенна маскируется философской. Так, в знаменитом стихотворении «Целое» (1936) вместо Бога выступает философское понятие:

Im Taumel war ein Teil, ein Teil in Trä nen,
in manchen Stunden war ein Schein und mehr,
in diesen Jahren war das Herz, in jenen
waren die Stü rme - wessen Stü rme - wer?

Niemals im Glü cke, selten mit Begleiter,
meistens verschleiert, da es tief geschah,
und alle Strö me liefen wachsend weiter
und alles Auß en ward nur innen nah.

Der sah dich hart, der andre sah dich milder,
der wie es ordnet, der wie es zerstö rt,
doch was sie sahn, das waren halbe Bilder,
da dir das Ganze nur allein gehö rt.

Im Anfang war es heller, was du wolltest
und zielte vor und war dem Glauben nah,
doch als du dann erblicktest, was du wolltest,
was auf das Ganze steinern niedersah,

da war es kaum ein Glanz und kaum ein Feuer,
in dem dein Blick, der letzte, sich verfing:
ein nacktes Haupt, in Blut, ein Ungeheuer,
an dessen Wimper eine Trä ne hing.

Для Бенна Бог – это Слово. Истину из Евангелия от Иоанна он всегда переживал особенно глубоко. В стихотворении «Слово» (1941) явление глагола описывается как небесное озарение:

Ein Wort

Ein Wort, ein Satz -: aus Chiffren steigen
erkanntes Leben, jä her Sinn,
die Sonne steht, die Sphä ren schweigen,
und alles ballt sich zu ihm hin.

Ein Wort - ein Glanz, ein Flug, ein Feuer,
ein Flammenwurf, ein Sternenstrich -
und wieder Dunkel, ungeheuer,
im leeren Raum um Welt und Ich.

Слово, предложение… Из шифров восстают

Познанная жизнь, внезапный смысл,

Солнце останавливается, сферы молчат

И все жмется к нему.

Слово – блеск, полет, огонь,

Всполох пламени, след звезды,

И снова ужасающая тьма

В пустом пространстве вокруг мира и Я.

Вот знаменитое стихотворение «Потерянное Я» (1943):

Verlorenes

Verlorenes Ich, zersprengt von Stratosphä ren,
Opfer des Ion −: Gamma-Strahlen-Lamm −,
Teilchen und Feld −: Unendlichkeitschimä ren
auf deinem grauen Stein von Notre-Dame.

Die Tage gehn dir ohne Nacht und Morgen,
die Jahre halten ohne Schnee und Frucht
bedrohend das Unendliche verborgen −,
die Welt als Flucht.

Wo endest du, wo lagerst du, wo breiten
sich deine Sphä ren an −, Verlust, Gewinn −:
ein Spiel von Bestien: Ewigkeiten,
an ihren Gittern fliehst du hin.

Der Bestienblick: die Sterne als Kaldaunen,
der Dschungeltod als Seins- und Schö pfungsgrund,
Mensch, Vö lkerschlachten, Katalaunen
hinab den Bestienschlund.

Die Welt zerdacht. Und Raum und Zeiten
und was die Menschheit wob und wog,
Funktion nur von Unendlichkeiten −,
die Mythe log.

Woher, wohin – nicht Nacht, nicht Morgen,
kein Evoë, kein Requiem,
du mö chtest dir ein Stichwort borgen −,
allein bei wem?

Ach, als sich alle einer Mitte neigten
und auch die Denker nur den Gott gedacht,
sie sich den Hirten und dem Lamm verzweigten,
wenn aus dem Kelch das Blut sie rein gemacht,

und alle rannen aus der einen Wunde,
brachen das Brot, das jeglicher genoß −
o ferne zwingende erfü llte Stunde,
die einst auch das verlorne Ich umschloß.

Здесь очень много от семнадцатого века – и библейская образность с упором на демоническое начало и соединение научного и лирического через использование терминов. У Ангелуса Силезиуса («Херувимский странник», IV, 132) отыскивается и параллельное место к третьей строфе Бенна:

Verlust und Gewinn

Der Tod ist mein Gewinn, Verlust das lange Leben,

Und dennoch dank ich Gott, daß er mir dies gegeben.

Ich wachs und nehme zu, solang ich hier noch bin:

Darum ist auch gar wohl das Leben mein Gewinn.

Реальность у позднего Бенна объявляется несуществующей, совсем как в барочной поэзии – мирские удовольствия. Этому посвящено стихотворение «Действительность» (1952):

Wirklichkeit

Eine Wirklichkeit ist nicht vonnö ten,
ja es gibt sie garnicht, wenn ein Mann
aus dem Urmotiv der Flairs und Flö ten
seine Existenz beweisen kann.

Nicht Olympia oder Fleisch und Flieder
malte jener, welcher einst gemalt,
seine Trance, Kettenlieder
hatten ihn von innen angestrahlt.

Angekettet fuhr er die Galeere
tief im Schiffsbauch, Wasser sah er kaum,
Mö wen, Sterne – nichts: aus eigener Schwere
unter Augenzwang entstand der Traum.

Als ihm graute, schuf er einen Fetisch,
als er litt, entstand die Pieta,
als er spielte, malte er den Teetisch,
doch es war kein Tee zum Trinken da.

Интересно, как в конце стихотворения появляется мотив натюрморта, важнейший для Бенна. Финал стихотворения имеет трехчастную структуру. Первая строка последней строфы отражает дорелигиозное существование человека, символом здесь выбран фетиш, вторая – религиозное, и символом его становится религиозное искусство, а именно Пьета, третья – пострелигиозное, когда новым богом становится искусство, не имеющее практической, прикладной ценности, то, что по слову Гумилева (Бенн вполне мог быть знаком с его творчеством, в его библиотеке есть стихи многих поэтов Серебряного века – Блока, Есенина, Маяковского) – «ни съесть, ни выпить, ни поцеловать».

Здесь чувствуются отголоски бенновского увлечения Кальдероном, которым он увлекся, прочитав эссе Курциуса «Георге, Гофмансталь и Кальдерон» ДАТА.

Итогом философских размышлений и религиозных исканий Бенна в режиме четверостиший становится стихотворение «Только две вещи» (1953):

Nur zwei Dinge

Durch soviel Formen geschritten,

durch Ich und Wir und Du,

doch alles blieb erlitten

durch die ewige Frage: wozu?

Das ist eine Kinderfrage.

Dir wurde erst spä t bewuß t,

es gibt nur eines: ertrage –

ob Sinn, ob Sucht, ob Sage –

dein fernbestimmtes: Du muß t.

Ob Rosen, ob Schnee, ob Meere,

was alles erblü hte, verblich,

es gibt nur zwei Dinge: die Leere

und das gezeichnete Ich.

«Указанное Я» здесь несомненно имеет религиозный подтекст, хотя Бенн сознательно здесь искажает барочную и вообще религиозную перспективу – когда указания идут сверху, у Бенна указание «Ты должен» идет не сверху, а издалека. Это Я – единственное, что не подвержено тотальному упадку и разрушению.

3.4. «Каталогизирующие верлибры» Г. Бенна как барочные тексты

Отношения Готфрида Бенна с верлибром весьма интересны. Наибольшее значение он имел для него в раннем периоде – времен «Морга», а также в позднем, начиная с 1940-х гг., что связано с его некоторым разочарованием в рифме (см. цитату из беседы «Издатель и автор»), приведенную выше. Однако спорадически верлибры появляются на всем протяжении его творчества даже в эпоху доминирования восьмистиший в 20-е и четверостиший в 30-е.

Верлибры Бенн использует как правило затем, чтобы передать в тексте как можно больше реалий, неукладывающихся в традионные размеры. Это позволяет ему создавать такие тексты, как «1886», где перечисляется множество событий, произошедших в год его рождения:

Ostern am spä testen Termin,
an der Elbe blü hte schon der Flieder,
dafü r Anfang Dezember ein so unerhö rter Schneefall,
dass der gesamte Bahnverkehr
in Nord- und Mitteldeutschland
fü r Wochen zum Erliegen kam.

Paul Heyse verö ffentlicht eine einaktige Tragö die,
Es ist Hochzeitsabend, die junge Frau entdeckt,
dass ihr Mann einmal ihre Mutter geliebt hat,
alle lä ngst tot, immerhin
von ihrer Tante, die Mutterstelle vertrat,
hat sie ein Morphiumflä schchen:
»stö re das sanfte Mittel nicht«,
sie sinkt zurü ck, hascht nach seiner Hand,
Theodor (dü ster, aufschreiend):
»Lydia! Mein Weib! Nimm mich mit Dir«! –
Titel: »Zwischen Lipp’ und Kelchesrand.«

England erobert Mandelai,
erö ffnet das weite Tal des Irawaday dem Welthandel;
Madagaskar kommt an Frankreich;
Russland vertreibt den Fü rsten Alexander
aus Bulgarien.

Der Deutsche Radfahrbund
zä hlt 1500 Mitglieder.
Gü ssfeld besteigt zum ersten Mal
den Montblanc
ü ber den Grand Mulet.
Die Barsois aus dem Perchinozwinger
im Gouvernement Tula,
die mit der besonders tiefbefahnten Brust,
die Wolfsjä ger,
erscheinen auf der Berliner Hundeausstellung,
Asmodey erhä lt die Goldene Medaille.

Die Registertonne wird einheitlich
auf 2, 8 cbm Raumgehalt festgesetzt;
Ü bergang des Raddampfers zum Schraubendampfer;
Rü ckgang der Holzschiffe;
ü ber das chinesische Kauffahrteiwesen
ist statistisch nichts bekannt;
Norddeutscher Lloyd: 38 Schiffe, 63000 t,
Hamburg – Amerika: 19 Schiffe, 34200 t,
Hamburg – Sü d: 9 Schiffe, 13500 t.

Turgenjew in Baden-Baden
besucht tä glich die Schwestern Viardot,
unvergessliche Abende,
sein Lieblingslied, das selten gehö rte:
»wenn meine Grillen schwirren«
(Schubert),
oft auch lesen sie Scheffel’s Ekkehard.

Es werden entdeckt:
der flü gellose Vogel Kiwi-kiwi in Neuseeland,
der augenlose Molch in der Krainer Tropfsteinklamm,
ein blinder Fisch in der Mammuthhö hle von Kentucky.
Beobachtet werden:
Schwinden des Haarkleides (Wale, Delphine),
Weisslichwerden der Haut (Schnecken, Kö cherfliegen),
Panzerrü ckbildung (Krebse, Insekten) –
Entwicklungsfragen,
Befruchtungsstudien,
Naturgeheimnis,
nachgestammelt.

Kampf gegen Fremdwö rter,
Luna, Cephir, Chrysalide,
1088 Wö rter aus dem Faust
sollen verdeutscht werden.
Agitation der Handlungsgehilfen
fü r Schliessung der Geschä fte an den
Sonntagnachmittagen,
sozialdemokratische Stimmen
bei der Wahl in Berlin: 68535.
Das Tiergartenviertel ist freisinnig,
Singer hä lt seine erste
Kandidatenrede.
13. Auflage von Brockhaus’
Konversationslexikon.

Die Zeitungen beklagen die Auffü hrung
von Tolstoi’s »Macht der Finsternis«,
dagegen ist Blumenthal’s »Ein Tropfen Gift«
eines langen Nachklangs von Wohllaut sicher;
»Ü ber dem Haupt des Grafen Albrecht Vahlberg,
der eine geachtete Stellung in der hauptstä dtischen
Gesellschaft
einnimmt,
schwebt eine dunkle Wolke«,
Zola, Ibsen, Hauptmann sind unerfreulich,
Salambo verfehlt,
Liszt Kosmopolit,
und nun kommt die Rubrik
»Der Leser hat das Wort«,
er will etwas wissen
ü ber Wadenkrä mpfe
und Fremdkö rperentfernung.

Es taucht auf:
Pithekanthropos,
Javarudimente, -
die Vorstufen.

Es stirbt aus:
der kleine Vogel von Hawai
fü r die kö niglichen Federmä ntel:
ein gelber Flaumstreif an jedem Flü gel, –
genannt der Honigsauger.

1886 –
Geburtsjahr gewisser Expressionisten,
ferner von Staatsrat Furtwä ngler,
Emigrant Kokoschka,
Generalfeldmarschall v. W. (†),

Kapitalverdoppelung
bei Schneider-Creuzot, Krupp-Stahl, Putiloff.

или «Санкт-Петербург – середина столетия», где широкими мазками, с множеством тщательно выписанных деталей, обрисовывается картина жизни столицы Российской империи середины XIX в.

Но если мы взглянем и на другие его верлибры, например, на тексты «Морга» (о них мы подробно писали в п. 3.1) или поздние parlando-верлибры (написанные в разговорной манере), мы увидим, что основным их содержанием будет перечисление некоторых реалий, относящихся к одной области, будь то будни патолоанатома в ранний период или светский разговор о (не-)прочитанных книгах или встреченных людях. Книги и другие светские темы всплывают одна за другой, и также быстро уходят с горизонта стихотворения, чтобы уступить место самому важному – мыслям о смерти, в стихотворении Was schlimm ist:

WAS SCHLIMM IST

Wenn man kein Englisch kann,
von einem guten Kriminalroman zu hö ren, der nicht ins
Deutsche ü bersetzt ist.

Bei Hitze ein Bier sehn,
das man nicht bezahlen kann.

Einen neuen Gedanken haben,
den man nicht in einen Hö lderlinvers einwickeln kann,
wie es die Professoren tun.

Nacht auf Reisen Wellen schlagen hö ren
und sich sagen, daß sie das immer tun.

Sehr schlimm: eingeladen sein,
wenn zu Hause die Rä ume stiller,
der Café besser
und keine Unterhaltung nö tig ist.

Am schlimmsten:
nicht im Sommer sterben,
wenn alles hell ist
und die Erde fü r Spaten leicht.

Показательно в этом смысле стихотворение «Встречавшиеся люди» (Menschen getroffen):

Menschen getroffen

Ich habe Menschen getroffen, die,
wenn man sie nach ihrem Namen fragte,
schü chtern – als ob sie gar nicht beanspruchen kö nnten,
auch noch eine Benennung zu haben −
„Frä ulein Christian“ antworteten und dann:
„wie der Vorname“, sie wollten einem die Erfassung erleichtern,
kein schwieriger Name wie „Popiol“ oder „Babendererde“ −
„wie der Vorname“ – bitte, belasten Sie Ihr Erinnerungsvermö gen nicht!
Ich habe Menschen getroffen, die
mit ihren Eltern und vier Geschwistern in einer Stube
aufwuchsen, nachts, die Finger in den Ohren,
am Kü chenherde lernten,
hochkamen, ä uß erlich schö n und ladylike wie Grä finnen
und innerlich sanft und fleiß ig wie Nausikaa,
die reine Stirn der Engel trugen.

Ich habe mich oft gefragt und keine Antwort gefunden,
woher das Sanfte und das Gute kommt,
weiß es auch heute nicht und muß nun gehen.

Типы людей здесь каталогизируются почти так же, как церкви в Петербурге XIX в., а в конце следует демонстративный отказ от вывода, морали – реалии предоставляются читателю сами по себе, и ему надлежит сделать собственные выводы на основе собранных поэтом-беспристрастным наблюдателем фактов.

Эти каталогизирующие, энциклопедические верлибры несомненно несут на себе отголосок поэтики барокко. Как отмечает Д. Веллерсхоф в первой из основательных критических работ, посвященных Бену «Готфрид Бенн: фенотип нашего времени»: «Поздние прозаические тексты Бенна, прежде всего, «Птолемеец» оснащены всяческими курьезами, ветошью знаний, случайными заметками и любопытным образом напоминают барочные кунсткамеры» (издание 1986, 121). На наш взгляд, это утверждение вполне верно и для его поздних верлибров – факты следуют тут один за другим, подобно экспонатам в кунсткамере – часто их объединяет просто какая-то необычность или характеристичность для избранной Бенном темы, никакой финальной морали не следует, особенно это заметно в концовке «Встречавшихся мне людей», где лирический герой прямо отказывается от выводов:

Я часто себя спрашивал и не находил ответа,

Откуда берется все нежное и хорошее,

И сегодня я этого не знаю, и мне уже пора.

Единственный вывод здесь – memento mori.

Глава 4. Барокко в прозаических произведениях Г. Бенна

4.1. «Итака»: драма о мученике науки

В раннем прозаической сценке «Итака» Бенн совмещает два сюжета из XVII в. – рационализм и драму о мученике. Как мы писали во 2-й главе, этот текст во многом написан в диалоге со сциентистской традицией Бэкона и Декарта.

Студенты из «Итаки» Бенна ведут ожесточенный спор с профессором, разделяющим традиционные бэконовские ценности:

Профессор

< …> Но ведь наш предмет имеет столь явные практические тенденции: сыворотка крови и сальварсан[219] – это же не спекуляция?

Лутц

Так значит, вы работаете ради того, чтобы фрау Майер могла на два месяца дольше ходить на рынок или чтобы шофер Краузе на два месяца дольше водил свое авто? И потом – маленькие люди, борющиеся со смертью, кому это интересно. Не надо, господин профессор, все сваливать на тягу к причинности (Kausaltrieb) – это ничего не меняет[220].

Интересно, что здесь у Бенна при обсуждении вопроса о значении науки, возникает вопрос о причинности, важнейшей философской категории, споры о которой разгорелись с особой силой именно в XVII в.

И далее никакие аргументы профессора не принимаются взбунтовавшимися студентами. Причем наука критикуется именно за то, что считал ее заслугой Бэкон – за утилитаризм:

Профессор

< …> Сто лет естественных наук и развившейся из них техники, как они все-таки изменили жизнь. Сколько духа в этой спекуляции, предавшей трансцендентальное и обратившейся к оформлению материального, чтобы удовлетворить новые потребности самообновляющейся души! Нельзя ли уже сейчас говорить о homo faber вместо прежнего homo sapiens? Быть может, все спекулятивно-трансцендентальные потребности с течением времени облагородятся, очистятся и совсем утихнут в работе по оформлению земного? Не оправдывают ли себя естественнонаучные исследования и процесс обучения с такой точки зрения?

Кауцкий

Разве что если вы хотите основать гильдию водопроводчиков. < …>

В финале же сценки студенты как бы реализуют афоризм, восходящий к Бэкону, буквально, доводя его до абсурда. В крайне прямолинейном понимании студентов абстрактная сила Бэкона оказывается силой вполне конкретной, физической и грубой:

Рённе

< …> О, дурман голубем овевает мое сердце: смеется – смеется – Итака! – Итака!..

О, останься! Останься! Не дай мне вернуться назад!

О, какой шаг, шаг нашедшего дорогу домой, когда отцветают все миры, сладкие и тяжелые. (Подходит к профессору и хватает его за грудки)

Профессор

Но, господа, что у Вас на уме? Я охотно пойду Вам навстречу. Уверяю Вас, в будущем я буду указывать коллегам на то, что мы не преподаем истину в последней инстанции, что нужно слушать коллег-философов. Я выскажу все, что есть сомнительного в нашей науке… (переходя на крик) Господа, послушайте! Мы как-никак ученые-естественники, мы мыслим трезво. Что делать в ситуациях, до которых, скажем так, сегодняшнее устройство общества еще не доросло? Мы всё-таки врачи, не будем слишком полагаться на разум. Никто не узнает, что здесь произошло. На помощь!

На помощь!

Убивают! Убивают!

Лутц (тоже хватая его)

«Убивают! Убивают! » Ройте себе могилу! В полевой грязи. Мы пройдемся мозгами по этому выводку!

Профессор (задыхаясь)

Ах, вы зеленые юнцы с вашей тусклой зарей! Вас утопят в крови, и бандиты будут завтракать и пить за свое здоровье на ваших могилах! Вначале уничтожить север. Вот она, победа логики! Повсюду бездна: ignorabimus, ignorabimus!

Лутц (нанося ему многочисленные удары головой)

«Ignorabimus! » Вот тебе за ignorabimus! Ты не слишком тщательно изучил материал! Изучи тщательнее, если хочешь учить нас! Мы молодежь. Наша кровь взывает к небу и земле, а не к клеткам и червям. Да, мы уничтожим север. Холмы юга уже набухли. Душа, распростри крылья, да, душа! Душа! Мы хотим мечты. Мы хотим дурмана. Мы призываем Диониса и Итаку!

Бросается в глаза здесь карикатурность образа профессора, в условиях приближающейся опасности готового отказаться от признания всесилия своей науки в пользу философии. Однако при всей гротескности сценки, она содержит в себя весьма серьезную философскую проблематику, занимавшую Бенна на всем протяжении его творчества.

Важнейшее для дальнейшего творчества Бенна открытие здесь – введение писательского alter ego Рене, который в дальнейшем станет героем многих новелл.

4.2. Цикл новелл о Рённе и концепция «жизнь есть сон»

«Меня никогда не оставляло ощущение, что этой реальности не существует», - говорил Бенн. Особенно остро он чувствовал это в Брюсселе (во время службы в германской оккупационной армии в ходе 1-й мировой войны), где он не знал языка и поэтому чувствовал себя в полной, почти трансцендентной изоляции.

Первая новелла, «Мозг» появляется незадолго до начала войны.

Практически с первых строк в ней создается настроение полусонного созерцания, в котором находится герой. Маковые поля, упоминаемые во втором абзаце, могут намекать на наркотическое опьянение, примерно к этому времени относятся кратковременные опыты Бенна с опиумом.

Рядом с реальностью посюсторонней, которую меланхолически описывает герой, незримо присутствует реальность потусторонняя, надмирная. «Нечто, идущее сверху, заставляет меня почувствовать слабость» (32)

Обходя вечером пациентов, рассказчик Ренне замечает: «все они из какой-нибудь родины, все они из сна, полного грез» (34), подчеркивая их сновидческую природу.

Значительную часть новеллы Ренне проводит лежа, в созерцательном- полусонном состоянии.

Размышления о сновидческой природе сущего сочетаются у него с рефлексиями по поводу бренности, хрупкости человеческого:

Я обязательно должен исследовать, что со мной могло произойти...
Что, если бы щипцы во время принятия родов чуть сильнее надавили на виски?
А что, если бы меня били все время по голове по одному и тому же месту?
Что было бы с мозгами? (пер. Раисы Шиллимат)[221]

Затем Бенн пишет еще 4 новеллы, объединяющиеся в одноименный цикл. Вторая новелла, «Завоевание», написана уже в Брюсселе. И опять с первых же строк задается сновидческий модус, seine Augen risen den weissen Schein der Strasse an sich. Бенн играет здесь с двумя значениями слова Schein – здесь это не только блеск, подразумевающийся по контексту, но и кажимость, мнимость. Герой все земное поверяет через небесное «белую яркость дороги … сравнил с низким слоистым облаком в небе» (ДЖ, 42).

Герой одержим тотальным, почти декартовским сомнением, пересчитывая даже количество конечностей у животных: «Корова стоит себе в поле, четыре ноги – раз, два, три – да, четыре, бесспорно» (ДЖ, 43).

В новелле «День рождения» Бенн формулирует принципы своей прозы вообще: «Я люблю собирать такие вот мелкие наблюдения; они любопытны, хотя, разумеется, это сущие пустяки, малый вклад в великое дело науки, в познание реальности, да-да! » (57). Ироническая интонация этого заявления заставляет вспомнить о профессоре из сценки «Итака», вероятно, именно его пародирует здесь Рённе.

Однако от частных наблюдений Рённе иногда переходит и к критике цивилизации вообще: «Каким был путь человечества, если привел сюда? Оно пожелало упорядочить то, чему подобало бы оставаться игрой. И осталось игрой, так как ничего реального нет» (60). Но тут же от общего возвращается к частному – самому себе, и главному декартовскому вопросу о существовании «я»: «Сам он реален? Нет; он – лишь возможность, любая» (60).

В дальнейшем Рённе появляется еще в эссе/рассказе «Походы Александра в опьянении» (1927).

«Рённе погиб под Сталинградом» - шутит позднее Бенн в переписке с Ёльце.

4.3. «Проблемы поэзии» - нормативная поэтика «барочного экспрессионизма»

«Свобода – удобный повод для оправдания лени», - писал Готфрид Бенн в своих набросках к программной лекции «Проблемы поэзии». Возможно, именно поэтому он задумал написать своеобразный свод правил, в каком-то смысле нормативную поэтику экспрессионизма.

Отказываясь выстраивать эту поэтику в позитивном ключе, описывать, как должно выглядеть современное стихотворение, Бенн описывает то, чего современному поэту должно избегать. В одном из набросков к тексту Бенн цитирует слова Элиота о том, что любой поэт в ars poetica может лишь объяснить, систематизировать собственные поэтические опыты. Любопытным поэтому представляется проследить, как Бенн сам следовал своим поэтологическим принципам.

Вот его основные положения. Во-первых, следует избегать романтической структуры, при которой вначале описывает пейзаж, а затем поворот к автору – так же и я, мол.

Симптом первый. Воспевание, описание в стихах. Пример: стихотворение под названием «Жнивье».

Начало:

На голом поле за моим окном, —

Там, где еще вчера волна пшеницы

Бежала вдаль за летним ветерком, —

Остатки зерен склевывают птицы.

В таком духе идут три строфы, а в четвертой и последней автор обращается к собственному Я:

И мнится мне, что жизнь моя не здесь…

и т. д.

Таким образом, есть два объекта: вначале неживая природа, которую воспевают-описывают, а затем переход к автору, который чувствует себя подобным образом. Стихотворение с разделением, с противопоставлением воспеваемых внешних обстоятельств и воспевающего Я, внешних иллюстраций и внутренних ощущений. Документальная запись собственных«переживаний» сегодня выглядит крайне примитивно. Если автор не последует чеканной формулировке Маринетти — detruireleJedanslalitt-te-ratur (изгнать Я из литературы) — он неизбежно будет сегодня устаревшим.

Во-вторых, следует избегать слов «как», «как будто», «подобно». Второй симптом — КАК. Соблаговолите подсчитать, сколько раз в стихотворении попадается «как». «Как», «как будто», «словно», «как если бы» — все это вспомогательные конструкции, по большей части бессодержательные. Моя песня льется, как золотой солнечный свет — На медной крыше солнца круг, как бронзовая бляха — Песня моя трепещет, как пленная флейта — Как цветок в тихой ночи — Бледный как полотно — Любовь расцветает, как лилия. Такие «как» — сравнения — разрывы в живой ткани, чужеродности, — НЕ первичные высказывания. По словам Бенна, они сравнивают и тем самым разрушают видение. Это вторжение в стихотворение повествовательного элемента, с которым Бенн постоянно боролся.

Эту проблему Бенн решает за счет слов-композитов, вместо того, например, чтобы сравнивать звезды с цветами калины – он добавляет к слову «звезды» эпитет schneeballbluetengross, «размером с калиновый цветок»

Третий симптом не такой вредоносный. Обратите внимание, сколь часто в стихах встречаются цвета. Красный, пурпурный, опаловый, серебристо-переливчатый, бурый, зеленый, апельсинный, серый, золотой — автор, похоже, добивается особой пышности, живописности, упуская при этом из виду, что вся эта палитра — всего лишь банальные слова, которые лучше оставить для физиков-оптиков и глазных врачей.

С этой проблемой он справляется схожим образом, что и с предыдущей. Бенн крайне редко употребляет названные им заезженные цветообозначения (за исключением синего, который он сам объявляет исключением, и красного), он использует составные слова либо редкие либо им самим образованные вроде dunkelhelllila, olivengruen.

В-четвертых, следует избегать «серафического тона». Вот как сам Бенн конкретизирует это понятие:

Когда вдруг в стихи врываются и начинают клубиться шелесты ручьев, арфы и восхитительные ночи, и тишина и бесконечные (они же безначальные) цепи явлений и вращение сфер, когда возникает жажда подвига, вызов звездам, творение новых богов и прочие вселенские порывы — по большей части это дешевые спекуляции на слабостях чувствительного читателя. Серафический тон — не преодоление земного, но бегство от земного. Большой поэт — прежде всего большой реалист, очень близкий к действительности — он погружен в реальность, приземлен, он — цикада, афинское насекомое, родившееся, согласно легенде, из земли. Эзотерическое и серафическое он с величайшей осторожностью размещает на твердых реалистических опорах.

По мнению Бенна, так никакой трансценденции в стихотворении достичь невозможно.

Эту проблемы Бенн решает за счет редкого именования Бога – зачастую в его стихах он предстает в завуалированном виде – Он, Темный и пр.

Положения «Проблем лирики» формировались у Бенна в напряженном диалоге с литературной традицией, и, в частности, с ее скурпулезнейшим исследователем Э.Р. Курциусом.

C Курциусом Бенн познакомился уже после Второй мировой войны, благодаря тому, что оба они сотрудничали с одним и тем же издательством. Впрочем, и до этого Курциус упоминается в «Речи о Стефане Георге» (1934) Бенна в числе ученых из круга Георге – т.е. его работы были Бенну знакомы и раньше. С 1949 г. между ними завязывается оживленная переписка, крайне продуктивная для Бенна. В одном из писем, опубликованных в томе его избранной переписки [Benn 1960], он благодарит Курциуса за статью «Георге, Гофмансталь, Кальдерон», где великий филолог фактически провозглашает немецких поэтов рубежа веков последними носителями романского, кальдероновского, барочного духа:

Если Гофмансталь хотел связать свой христианский театр с какой-нибудь великой традицией, то это могла быть только традиция Кальдерона. < …> У Средневековья и барокко Гофмансталь перенимает не местный исторический колорит, а вневременную европейскую мифологию < …> Гофмансталь был последним поэтом старой Европы [Curtius 1954b: 151].

Бенн пишет, что благодаря этой статье он «впервые проникся благоговением к Кальдерону и Испании»[222]. Думается, что и связь между романским и германским искусством, отмеченная Курциусом, также должна была прийтись по нраву Бенну с его любовью к романскому началу, ведь, например, в эссе «Франция и мы» он прямо противопоставляет германское и романское начала в искусстве, причем явно предпочитая последнее:

Француз испытывает потребность в форме, и в этом структура его внутреннего мира. < …> Во Франции же форма важна в первую очередь как потребность в соглашении, которое затрагивает всех людей страны < …>. Ее романскому и готическому искусству были свойственны дух аффекта и стремление к законченности, завершенности.

Германское же начало бичуется Бенном почти с ницшеанским пафосом:

Нация без шарма, великие мысли, но всё в целом – уродливое и гиперборейское, нет ясности, закругленности форм, латинской классичности [Бенн: 267-268].

Переписка Бенна с Курциусом имеет важнейшее последствие – 15.06.49 г. последний пишет Бенну: «Чтение[223] побудило меня отослать Вас к моей книге «Европейская литература и латинское Средневековье» < …> В этой книге Вы найдете главу «Богиня Природа», которая, может быть, заслуживает Вашего интереса». Бенн, очевидно, проявил интерес к этой книге: ответное письмо не сохранилось, но 5.01.50 г. Курциус пишет после визита молодого поэта Георга Рудольфа Линда, их общего с Бенном знакомого:

Сегодня меня посетил Линд, которого Вы так дружелюбно принимаете. Если я его правильно понял, Вы хотели бы взглянуть на мою книгу о Средневековье? Честно говоря, я этого совсем не ожидал. Но я тотчас же попрошу моего издателя Вам ее выслать. Быть может, Вы найдете в главе о Богине Природе что-нибудь, что вас заинтересует.

Курциус так настаивал на том, чтобы Бенн прочел главу «Богиня Природа» потому, что именно там он указывает на источник текста Гете, цитировавшегося Бенном. Речь идет о гетевском «Фрагменте о природе» (1792), первоначально опубликованном в «Тифуртском журнале» без подписи. В своем эссе «Гете и естественные науки» (1932) Бенн пишет об этом тексте как совершенно оригинальном сочинении самого Гете, возможно, вдохновленном философией Фалеса [Benn 1987: 380]. Курциус же придерживается мнения, устоявшегося в филологических кругах после статей Ф. Шульца (1938) и Ф. Дорнзайфа (1939):

Георг Кристоф Тоблер (1757-1812) перевел гекзаметрами орфический гимн [к Природе]. В разбавленном и смягченном виде этот перевод – с добавлением цитат из Шефтсбери – и есть фрагмент из «Тифуртского журнала» [Curtius 1954a: 117]

Тем не менее, Бенн не стал вносить в свое эссе, переиздавашееся после войны коррективы в связи с новыми филологическими открытиями. Но чтение Курциуса все-таки не прошло для него даром. Оно побудило Бенна в свою очередь показать Курциусу черновик своего программного доклада «Проблемы лирики» (1951). Вполне возможно, что именно под впечатлением от книги Курциуса и переписки с ним идея доклада у Бенна окончательно кристаллизовалась. Детально ознакомившись по книге Курциуса с принципами поэтики предшествующих эпох, Бенн задумал «Проблемы лирики» как своего рода нормативную поэтику модернизма, пытаясь осознать современную ему литературу как цельную эпоху в историко-литературном ключе.

В этом докладе Бенн ссылается на работу Курциуса, говоря о судьбе рифмы в истории поэзии:

В лирике существует еще очень много важных вопросов, например, один из важнейших, – рифма. Гомер, Сафо, Гораций, Вергилий рифмы не знали, она появляется у Вальтера фон дер Фогельвейде и трубадуров. Для тех, кто заинтересуется историей рифмы, могу порекомендовать фундаментальное исследование Курциуса «Европейская литература и латинское Средневековье» [Бенн: 399-400].

Бенн имеет в виду здесь главу «Дух и форма» из этой монографии Далее Бенн пускается уже в собственное, крайне важное для него рассуждение о взаимоотношениях рифмы и верлибра (напомним, Бенн впервые прославился именно как верлибрист, однако лучшие его стихотворения, начиная с 20-х гг. – рифмованные, хотя и от верлибра он никогда не отказывался насовсем):

У Гете я обнаружил удивительное замечание: «Клопшток избавил нас от рифмы», сегодня можно сказать, что свободные метры и ритмы, которыми мы обязаны тому же Клопштоку и Гельдерлину, в руках посредственности еще отвратительнее, чем традиционная рифмованная продукция. В любом случае рифма — это внутренний организующий принцип стихотворения [Бенн: 400].

Даже вывод о современном состоянии стиха Бенн делает с оглядкой на литературно-исторические построения Курциуса:

С тех пор [со времен появления рифмы – Н.К.] наблюдается известная исчерпанность рифмы, в тысячах стихотворений мелькают одни и те же рифмы, и увидев одну, уже почти знаешь другую. Некоторые поэты пытаются освежить рифму, используя иностранные слова или имена собственные, но все это – полумеры, причем не очень действенные. Из книги Курциуса я узнал, что такая ситуация складывается в литературе не впервые, вот, например, он пишет: «провансальские поэты перенапрягли рифму, и из этих стихов с вычурно-виртуозной рифмой (у Бенна – in der virtuosen Schaustellung seltener Reime, дословно «с виртуозной броскостью редких рифм» - Н.К.) уходила музыка и [почти – вставка переводчика – Н.К.] испарялся смысл» [Бенн: 400].

В главе «Дух и форма» фундаментальной монографии Курциуса стоит буквально следующее:

Провансальские поэты перенапрягли рифму, особенно Арнаут Даниэль. и из этих стихов с насильственно виртуозной (virtuosgewaltsam) броскостью редких рифм уходила музыка и испарялся смысл [Curtius 1954a: 393].

Как видим, опустив одно имя собственное и упростив одну формулировку, Бенн в целом довольно точно воспроизводить мысль Курциуса.

Текст доклада Бенна Курциус выверял вплоть до опечаток, будучи согласным с основным его содержанием[224]:

Я прочитал Ваш доклад с утонченным наслаждением, и не хотел бы изменить в нем ни слова. Для печати замечу лишь следующее: Вы верно исправили gaia на gaya. Однако нужно еще добавить субстантив scienza. Gaia означает просто «веселая» < …> должно быть «Аполлон», а не «Апполлон»[225].

Несмотря на то, что Бенн мало что меняет в своем докладе после слов Курциуса, даже слово «Gaia» остается там в неизменном виде, без субстантива «scienza», влияние Курциуса в этой работе весьма заметно. В «Проблемах лирики» Бенн цитирует не только работу Курциуса, но и переписку с ним, причем это настолько важно для него, что с цитаты из письма Курциуса он начинает свой доклад. Приведем это начало:

Когда воскресным утром, а иногда и в середине недели, вы разворачиваете литературное приложение к газете и обнаруживаете, как правило, на одном и том же месте страницы, в правом нижнем или левом верхнем углу, нечто, бросающееся в глаза – потому что в рамке и напечатано в разрядку, – это и есть стихотворение. < …> Имена производителей подобных стихотворений по большей части не очень известны, они мелькают, а затем исчезают из литературных отделов газет, и происходит так, как сформулировал это профессор Эрнст Роберт Куртиус[226], когда я, состоя с ним в дружеской переписке, похвалил одного его студента как человека очень одаренного[227]. Профессор ответил: «О эти молодые люди, они как птицы: по весне поют, а с наступлением лета замолкают» [Бенн: 386].

Замечание, процитированное здесь Бенном, имело место в письме Курциуса от 28.01.50:

Я безуспешно пытаюсь распространить мнение, согласно которому немецкая литература – не резервация для германистов. < …> Единственным моим достижением стало то, что все приписанные к Боннскому университету молодые поэты стали приходить ко мне. Один из них – господин Линд, о котором Вы так дружелюбно высказываетесь. Что касается его таланта, я хочу добавить, что, по моему опыту, все они – нормальное явление полового созревания < …> Они ведут себя как птички, которые весной поют, а летом прекращают.

Эта тема, поэзия младшего поколения, также сближает Бенна и Курциуса. Оба они при всей своей укорененности в традиции все же интересовались явлениями современной литературы. В частности, и Бенн и Курциус одобрительно высказывались о деятельности Райнера Мария Герхардта[228], лидера «фрайбургского круга» поэтов и его журнала «Фрагменты».

К одному из писем Бенну Курциус приложил свою рецензию на первый выпуск журнала «Фрагменты», который он написал для цюрихской газеты Die Tat, где он не скупится на комплименты, сопоставляя ее с классической антологией поэзии экспрессионизма: «Со времен «Сумерек человечества» Курта Пинтуса мне не известно ни одного столь освежающего модернистского манифеста, как это издание». О побудительных мотивах этой статьи Курциус пишет в письме от 02.08.51 г.:

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 7 8 910