Готфрид Бенн и философия XVII в.

⇐ ПредыдущаяСтр 7 из 10Следующая ⇒

Важнейшим аспектом барочно-экспрессионистского мировоззрения Г. Бенна является его интерес к философии XVII в., «барочной философии», как ее называл Г. Цисарж. Термин этот может вызвать определенные нарекания, т.к. он не является вполне устоявшимся, но если ли мы посмотрим повнимательнее на работы, посвященные философии XVII в., практически всех крупнейших мыслителей этого времени так или иначе называли барочными – прежде всего Лейбница, но также и Декарта и Спинозу.

Готфриду Бенну были крайне близки как рационалистические тенденции Нового времени в лице Декарта и Ф. Бэкона (хотя порой он вступал в полемику с этой линией), так и с пантеизмом Спинозы. Вера в объективное, естественнонаучное знание сочетается у Бенна с его глубокой убежденностью в одухотворенности мира, с тем, что он движется неким сверх-рациональным интеллектом, и размышления о природе этого интеллекта становятся едва ли не главной темой лирики Бенна, начиная с 20-х гг. И корни этого противоречия, как нам представляется, лежат именно в его восприятии двух разнонаправленных тенденций философии XVII в.

Для первого, экспрессионистского периода его творчества, характерен напряженный, подчас конфликтный диалог с самыми основами европейского рационализма. Уже в 1910 г. он пишет в эссе «Под корой головного мозга»: «Любое знание есть лишь ошибка в ряду других ошибок» [141]. И в дальнейшем отношения с рационализмом и главным его детищем – естественными науками у Бенна складывались довольно непросто. Вспомним биографический факт – Бенн, будучи медиком, всегда подчеркивал свою любовь к естественным наукам и к медицине, в частности. В бенноведении традиционно считается, что и тему своей диссертации он выбрал именно с вызовом теоцентрическому мировоззрению с позиций рационализма и позитивизма. Он писал об эпилепсии, традиционно считавшейся священной болезнью, с сугубо медицинской точки зрения. Его первый литературный успех, цикл стихотворений «Морг», также обязан его медицинским занятиям – тем «двести девяносто семи телам – извозчики, проститутки, безымянные утопленники, которые доктор медицинских наук Готфрид Бенн вскроет в период между 25 октября 1912 года и 9 ноября 1913 года» «в подвале клиники Вестенд в районе Берлина Шарлоттенбург»[142]. Однако в письме к другу[143], приводимом в недавней биографии Х. Хофа «Готфрид Бенн: человек без памяти» Бенн признается, что «медицина оставила его внутренне опустошенным». Своей местью медицине он называет раннюю драматическую сценку «Итака».

Этот текст представляет собой явную пародию на сциентизм Р. Бэкона. Мысли из Meditationes Sacrae и «Нового Орлеана» Бэкона, прежде всего, его самая знаменитая идея «знание – сила», встречают у Бенна жесткую критику.

Прежде всего, Бенн критикует идею утилитаризма познания. Для Бэкона, напомним, это краеугольный камень его философии: «Наука – это < …> богатое хранилище и сокровищница, созданные во славу творца всего сущего и в помощь человечеству»[144]. Как отмечает автор предисловия к русскому изданию собрания сочинений Бэкона А.Л. Субботин: «В отличие от античных и средневековых ценностей Бэкон утверждает новую ценность науки. Она не может быть целью самой по себе, знанием ради знания, мудростью ради мудрости. Конечная цель науки — изобретения и открытия. Цель же изобретений — человеческая польза»[145].

Студенты из «Итаки» Бенна ведут ожесточенный спор с профессором, разделяющим традиционные бэконовские ценности. Никакие аргументы профессора не принимаются взбунтовавшимися студентами. Причем наука критикуется именно за то, что считал ее заслугой Бэкон – за утилитаризм.

В финале же сценки студенты как бы реализуют афоризм, восходящий к Бэкону, буквально, доводя его до абсурда. В крайне прямолинейном понимании студентов абстрактная сила Бэкона оказывается силой вполне конкретной, физической и грубой:

Лутц (нанося ему [профессору] многочисленные удары головой)

«Ignorabimus! » Вот тебе за ignorabimus! Ты не слишком тщательно изучил материал! Изучи тщательнее, если хочешь учить нас! Мы молодежь. Наша кровь взывает к небу и земле, а не к клеткам и червям. Да, мы уничтожим север. Холмы юга уже набухли. Душа, распростри крылья, да, душа! Душа! Мы хотим мечты. Мы хотим дурмана. Мы призываем Диониса и Итаку!

При всей гротескности сценки, она содержит в себя весьма серьезную философскую проблематику, занимавшую Бенна на всем протяжении его творчества. Это конфликтное сосуществование с самыми основами современной науки продолжается у Бенна не только в ранний период, но и на протяжении всего творчества. Так, в одной из заметок 1948 г. мы читаем: «чем больше собираешь опытных данных, тем к меньшим результатам в итоге приходишь»[146]. Таков печальный итог размышлений Бенна о науке и рациональном способе познания.

Другой важнейший вопрос философии XVII в., занимающий важнейшее место и в творчестве Бенна – это проблематика человеческого «я». Крайне важна здесь для Бенна философия Декарта, особенно принцип радикального сомнения. Бенн доводит этот принцип до крайности, сомневаясь в могуществе познающего «Я». И само «Я» становится у него в центр напряженного размышления. При этом Бенн ссылается на другого писателя и философа XVII в. – Паскаля. Вместе с последним он объявляет «я» ненавистным, и в одном из стихотворений приводит соответствующее выражение из французского оригинала – moi haï ssable.

Это выражение взято из 587-го фрагмента «Мыслей» Паскаля. Приведем этот фрагмент целиком:

Мое «я» заслуживает ненависти (Le moi est haï ssable). Вы, Митон, его прикрываете, но не можете убрать совсем. И потому вы все равно заслуживаете ненависти.

Отнюдь нет, ведь я так обязателен и любезен со всеми, что у людей нет причин меня ненавидеть. Это верно — если бы во мне только и было ненавистного, что те неприятности, которые я причиняю людям.

Но если я ненавижу свое «я» потому, что грешно ему становиться средоточием всего, то я всегда буду его ненавидеть.

Одним словом, «я» наделено двумя свойствами. Оно греховно само по себе, желая сделаться средоточием всего. Оно неудобно для других, желая поработить их, ибо каждое «я» — враг для всех остальных и хотело бы стать для них тираном. Вы можете искоренить неудобство, но не греховность.

Поэтому вы не внушите любовь к нему тем, кто ненавидит его греховность. Вы внушите любовь к нему только грешникам, которые не видят в нем своего врага. И так вы останетесь греховны и будете нравиться только грешникам[147].

При этом вопрос поиска и самоопределения «Я» у Бенна всегда связан с поисками и определениями «не-Я», Другого, Бога, что также вполне соответствует «барочному» мировидению, не мыслящему дольний мир без горнего.

Во многих стихотворениях Бенна, начиная с 20-х гг., фигурирует некое «Я» с большой буквы, «Я» как философская категория (стихотворения «Позднее «Я», «Потерянное «Я» и др.) Это «Я» бессмысленно отождествлять с авторским «Я». Скорее, лирическим героем этих стихотворений становится единственное «Я», которое с точки зрения религиозного человека достойно написания с большой буквы – «Я» Бога, или, если воспользоваться все же более близкой Бенну философской терминологией[148], «Я» Абсолюта. Поэт и литературовед Е. Головин, автор одного из самых глубоких отечественных эссе о Бенна, писал об этом «Я» как о фундаментальном открытии Бенна. В несколько хаотической, но весьма образной манере эссеист говорит об этом так: «Здесь центр Готфрида Бенна, его радикальное открытие: «чувство «я». Проблема занимала его всю жизнь. Не «что такое «я», не зачем «я», не «строение «я», но «чувство «я». < …> Просто поэт чувствует (курсив автора – Н.К.) родственную неделимость общего пространства стихотворения, космическое единство далеких эпох и пейзажей. < …> «Я» - дано неизвестно кем и чем, его нельзя обрести, но легко потерять. < …> Так или иначе, область «я» в наше время – это область прошлого, далекого прошлого, мифа»[149].

По мысли Е. Головина, все сводится к античности: «Он [Бенн] был человеком греческого мифа, искренне не понимая, почему он врач двадцатого столетия. Его не интересовали психология, социология, сложности с людьми. Кто он, откуда он? Именно он, а не другой человек, другие люди». Однако, признавая интерес Бенна к античности и его пренебрежение к социологии, к общему «социологическому знаменателю» (der soziologische Nenner[150]), нужно отметить, что Е. Головин несколько недооценивает роль религии и психологии в становлении Бенна.

Таким образом, в творчестве Бенна обнаруживаются следующие характерные черты, сближающие его с философией XVII в.:

· рационалистическое / научное мировоззрение и его критика

· критическое осмысление человеческого «Я»

· проблематика божественного и его соотношением с человеком.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 678 9 10 Следующая ⇒