См. сцену «У ворот» в первой части «Фауста» Гёте.

⇐ ПредыдущаяСтр 6 из 10Следующая ⇒

метафизического «фона», то мы должны признать свою некомпетентность в данном вопросе и невозможность каких-либо доказательств в этой ситуации. В сновидении явно прослеживается тенденция создать некую психологему, то есть выразить психологическую тему, которая каждый раз появляется в новом облике и совершенно не связана с вопросом о том, следует ли считать летающие тарелки субъективными проявлениями или они существуют на самом деле. Психологема, то есть вечная и архетипическая психологическая тема — это реальность в себе и для себя; она основана на реальных впечатлениях, которые не предполагают физической реальности НЛО, поскольку о них было известно задолго до того, как вообще зашла речь о НЛО. Концовка сна придает высказыванию женщины особый вес, подчеркивая его серьезный, даже угрожающий аспект. На коллективном уровне элемент угрозы находит свое соответствие в виде часто выражаемого опасения, будто НЛО на самом деле не столь уж миролюбивы, что возможные контакты с другими планетами способны привести к непредсказуемым последствиям. Пищей для отмеченного опасения служит сообщение (вполне правдоподобное), что компетентные инстанции в Америке препятствуют публикации некоторых сообщений на данную тему.

Не следует недооценивать проблему индивидуации, которая стала крайне серьезной и даже угрожающей именно н нашу эпоху, когда особенно широкие масштабы приобрело подавление личности массой — со всеми вытекающими отсюда деструктивными последствиями. В результате возникла мощная, фундаментальная альтернатива всей западной культуре. Несомненно, подданный государства, в котором царит диктатура, лишен личной свободы; несомненно и то, что аналогичное развитие политических процессов грозит и нам, если мы не найдем соответствующих средств защиты. Вот почему мы непосредственно сталкиваемся с вопросом о том, согласны ли мы лишиться своей личной свободы и что мы можем сделать для предотвращения подобной перспективы.

В такой ситуации обычно прибегают прежде всего к мерам коллективного порядка, не замечая, что тем самым лишь способствуют усилению господства массы — а ведь именно против него, собственно говоря, и ведется борьба.

Поскольку любая коллективная мера по своей природе приводит лишь к возрастанию удушающего воздействия массы, остается лишь одно средство: выделить, подчеркнуть личность и поднять ее достоинство. Необходимо пересмотреть весь комплекс отношений с окружающим миром, с самой жизнью, и по-настоящему признать человека во всей его целостности. Но все это должно быть предметом личностного интереса, делом личности как единственного и неповторимого существа; чтобы достигнуть цели, процесс должен начаться именно на данном уровне.

Таково вытекающее из общечеловеческой (коллективной) инстинктивной основы сообщение, которое содержится в данном сновидении и передается с его помощью рассказчику. Большие политические и социальные организации должны являться не самоцелью, а лишь временным средством. В США уже осознали необходимость ликвидации больших трестов; та же тенденция к роспуску гигантских организаций с течением времени будет повсеместно" осознана как острая потребность, ибо такие организации, превращаясь в самоцель и приобретая автономию, становятся крайне отрицательным фактором, истощающим и пожирающим человека, наподобие раковой опухоли. Они фактически держат человека под наблюдением, а сами ускользают из-под его контроля. Человеческое существо превращается в их жертву и вынуждено подчиниться безумству идеи, которая больше не приемлет собственных хозяев. Подобная опасность реальна для любых больших организаций, растворяющих человека в себе. Против этой страшной угрозы есть только одно средство: восстановление достоинства личности.

Но это жизненно важное средство не может быть пущено в ход произвольно и преднамеренно, по первому требованию, как спланированный ответ на некую хорошо осознаваемую ситуацию. Для этого человек слишком мал и немощен. Он нуждается в безотчетной вере, в побудительных мотивах, ощущаемых как метафизические по своему происхождению; все это не может быть воссоздано искусственно, только лишь благодаря добрым намерениям, объединенным на основе определенного минимума понимания. Подобная метафизически ориентированная доминанта способна установиться лишь спонтанным путем. И именно такое событие лежит в основе разбираемого сна. Высказанного мною мнения о связи отдельных деталей картины, созданной рассказчиком, с феноменом НЛО, оказалось достаточно, чтобы вызвать в нем к жизни архетипическую легенду, которая сообщает НЛО смысл нуминозного символа значимости индивида — значимости, обретшей метафизическое обоснование. Эмпирический человек далеко не умещается в границах собственного сознания. Он привлекает к себе интерес потустороннего мира; он него ждут достижений, возвышающихся над областью эмпирического с ее узкими пределами. Интерес к потустороннему миру сам идет навстречу индивиду, пробуждается в недрах его существа и требует от него проявлений, возвышающихся над областью эмпирического с ее узкими пределами. В результате человек обретает новое, более высокое достоинство, его значимость достигает космических сфер. Такая нуминозная метаморфоза не может быть плодом осознанных намерений или интеллектуальной убежденности; она возникает как отклик на потрясение, испытываемое «Я» под впечатлением от пришедших в движение архетипических сил. Подобный опыт небезобиден, ибо он часто приводит к инфляции личности: «Я» ощущает себя как бы «размножившимся» и «увеличившимся в размерах», хотя на деле оно отодвинуто на задний план; инфляция отнимает у него почву, лишает опоры, но чтобы все-таки «устоять на ногах», личность парадоксальным образом испытывает огромную потребность именно в чувстве инфляции (например, в ощущении того, что она принадлежит к числу редких избранников). Возвышению подвергается не «Я», а заменяющая его, более обширная и значимая Самость — символ всего человека в целом. «Я» любит воображать, что оно и есть человек в целом; вот почему ему так трудно избежать угрозы инфляции. Последняя настолько опасна, что человеку свойственно в страхе отступать перед подобными переживаниями и даже спасаться от них, как от болезней. Именно поэтому само понятие бессознательного воспринимается людьми с трудом, а необходимость заниматься им наталкивается на еще более резкую реакцию.

Совсем недавно — каких-нибудь несколько тысячелетий назад — разум людей находился на первобытном уровне, которому были свойственны свои «душевные катастрофы» — потеря души, одержимость и т. д., — угрожавшие единству личности, то есть «Я». Все эти опасности и угрозы еще далеко не преодолены даже в нашем цивилизованном обществе. Конечно, сегодня они уже не настолько пагубны для индивида, но этого нельзя сказать о целых национальных и социальных группах большого масштаба, о чем слишком красноречиво свидетельствует современная история. Речь идет о психических эпидемиях, уничтожающих личность. Перед лицом этой опасности есть лишь одно средство: отдаться на волю эмоции, которая, не подавляя и не уничтожая личность, ведет ее к достижению целостности, полноты. Последняя же устанавливается только в тот момент, когда «человек сознательный» объединяется с бессознательной частью собственного существа. Процесс объединения лишь в очень малой мере зависит от нашей собственной воли; в основном он происходит непроизвольно. Сознание способно в лучшем случае лишь подвести нас к границе бессознательного; достигнув ее, мы можем только ждать и наблюдать за ходом событий.

С точки зрения сознания этот психологический процесс выглядит как настоящее приключение, как поиск в духе «Пути пилигрима» Джона Баньяна¹; доктор Эстер Хардинг посвятила этой книге обстоятельное исследование², в котором показано, что описываемые Баньяном внутренние переживания, при всех различиях в языке и представлениях, вполне аналогичны тому, что испытывает современный человек, сделавший выбор в пользу «тесных врат»³. Эту книгу я рекомендую любому, кто хотел бы уяснить себе смысл понятия «процесс индивидуации». На вопрос, который мне задавали тысячи раз: «Что я могу сделать? », я знаю лишь один ответ: «Стань тем, кем ты был всегда! », иными словами — попытайся достичь той целостности, которой ты обладал, сам не зная об этом, но которую ты утратил по вине обстоятельств сознательной жизни в цивилизованном обществе. Книга Хардинг написана настолько простым и доступным языком, что любой читатель, даже не имеющий специальных знаний, может при наличии доброй воли понять ее содержание. Читая эту книгу, он поймет также, почему — хотя вопрос «что я могу сделать своими слабыми силами в сегодняшней угрожающей миру ситуации? » кажется ему таким важным — ему все-таки лучше ничего не делать и предоставить событиям идти своим путем.

Человеку свойственно воспринимать коллективные идеалы как нечто достойное особого почтения и восхваления; в связи с этим он всячески стремится внести свой вклад в развитие больших организаций, не замечая, что они служат делу уничтожения личности. Ценность группы всегда ниже средней ценности составляющих ее членов; что же говорить о группах, в большинстве своем состоящих из небокоптителей, лентяев и невежд? Ясно, что идеалы, проповедуемые подобной организацией, недорого стоят. Впрочем, согласно старой китайской пословице, лучшее из средств в нечистых руках само становится нечистым.

Сообщение, переданное летающей тарелкой нашему рассказчику, касается проблемы нашего времени, проблемы, которая жизненно важна для каждого из нас. Небесные знамения появляются для того, чтобы их видел каждый. Они призывают человека вспомнить о душе и поразмыслить над проблемой собственной целостности, ибо именно целостность человека должна стать ответом Запада на угрозу подавления личности массой.

1) Дж. Баньян (Bunyan) (1628-1688) — английский религиозный писатель.

2) Е. Harding. Journey into Self. - New York, 1956 (прим. автора).

3) Ср.: «...тесны врата и узок путь, ведущий в жизнь, и немногие находят их» — Матфей, 7, 14.

₃

НЛО

В изобразительном

Искусстве

Судьбе было угодно, чтобы в тот самый момент, когда я решился предпринять работу над настоящими заметками, мне представилась возможность ознакомиться с любопытным произведением одного художника, глубоко заинтересованного событиями современной жизни и, по его собственному признанию, охваченного фундаментальной тревогой нашего времени — всеобщим, получившим всемирное распространение паническим страхом перед возможностью катастрофического разгула деструктивных, разрушительных сил.

Правда, нужно сказать, что живопись уже давно занимается дроблением форм и «разбиванием скрижалей»¹, следуя в этом своему закону, согласно которому она выражает в видимой форме наиболее весомые и значительные тенденции эпохи. В результате создано множество произведений, из которых в равной мере изгнаны как смысл, так и чувство; произведения эти характеризуются «абсурдностью» и преднамеренным отсутствием связи со зрителем. Живопись полностью подчинилась духу разложения, одновременно провозглашая новую концепцию красоты и находя удовлетворение в отрицании любого смысла, любого чувства. Она целиком состоит из осколков, бессвязных фрагментов, дыр, искривлений, беспорядка, пересечений, проявлений инфантилизма и вульгарности, выходящих далеко за рамки обычной дилетантской неловкости и ставя-

1) См.: С. G. Jung. Picasso. - Neue Zü rcher Zeitung, CLIII: 2 (13 Nov.), 1932.

«Сеятель огня» (рис. 2)

щих под вопрос классическую истину: искусство начинается с умения. В наше время принято находить «красивой» любую, даже самую абсурдную и отталкивающую новацию в области женской моды; вот и в «современном искусстве» находят красоту, но это — «красота» хаоса. Вот что провозглашает и превозносит это искусство: блистательную мусорную кучу нашей цивилизации.

Нужно признать, что подобная позиция содержит в себе тревожный, пугающий элемент, особенно в сочетании с политическими опасностями нашей эпохи, способными привести к непредсказуемым последствиям. Можно представить себе, что в нашу эпоху «великих разрушителей» доставляет особое удовольствие быть чем-то вроде метлы, заметающей в угол мусор прошлого.

Автор картины, о которой я намереваюсь говорить, нашел в себе смелость признать наличие всеобщей и глубокой тревоги и выразить ее в своем искусстве — подобно тому, как другие отваживались или чувствовали себя вынужденными переводить в зримую форму столь же всеобщую, осознанную или бессознательную волю к разрушению. Для всех этих художников разрушение и распад, приводящие к хаосу, стали любимой темой; они предаются ей со свойственным геростратовой страсти¹ ощущением превосходства, которое не знает страха и не заботится о будущем. Но совсем иначе обстоит дело со страхом, представляющим собой признание собственной слабости: он стремится прочь от хаоса, к устойчивой и осязаемой реальности и непрерывности существования, к наполненности смыслом; одним словом, это тревога, которая стремится к культуре. Тревога эта есть признание того, что распад нашего мира вызван его собственным несовершенством, нехваткой в нем какого-то очень важного элемента, который мог бы защитить его от вторжения хаоса; фрагментарному облику прошлого чувство тревоги стремится противопоставить ощущение полноты, целостности, благополу-

1) В 365 г. до н. э. Герострат разрушил храм Артемиды в Эфесе, стремясь таким образом обессмертить свое имя (прим. автора).

Рис. 2: «Сеятель огня», картина Э. Якоби

чия. Но поскольку настоящее явно не в состоянии удовлетворить подобное стремление, современный человек лишается возможности хотя бы вообразить себя в качестве целостного существа.

Ввиду того, что человек нашего времени проникнут скептицизмом, химерические идеи, направленные на улучшение мира, резко упали в цене. Старым, не оправдавшим себя рецептам доверяют лишь частично или не доверяют вообще. Отсутствие идей глобального масштаба, способных принести пользу или хотя бы заслуживающих доверия, порождает ситуацию «чистого листа», на котором может возникнуть все что угодно. Феномен НЛО, по всей видимости, принадлежит именно к таким явлениям.

Отчасти отдавая себе отчет в наличии определенной аналогии с летающими тарелками, художник¹ в вечернем небе над городом изобразил некое округлое тело, огненный вращающийся шар. Наивное стремление к персонификации заставило его придать шару едва заметные признаки лица; шар, таким образом, превратился в голову, которая однако, отделена от тела, что подчеркивает ее независимость. Как голова, так и тело состоят из огня. Это — громадная фигура призрачного сеятеля в ночи. Но сеятель этот усыпает землю огнем; последний, подобно дождю, падает с неба. Впрочем, здесь имеется в виду, судя по всему, невидимый «философский» огонь², ибо город не охвачен пожарами и кажется спокойным. Искорки огня падают там и сям без всяких признаков целенаправленности, подобно сыпящимся семенам. Бесплотный сеятель обходит городские дома; два мира проникают друг в друга, не вступая в непосредственное соприкосновение.

«Философы», то есть старые мастера алхимии, уверяют, будто их «вода» одновременно есть «огонь». Их Меркурий — «гермафродит», воплощение «двойственности», соединение противоположностей (complexio oppositorum), вестник богов, являющийся «единым» и одновременно «совокуп-

1) Надо сказать, что он отнюдь не является «адептом» НЛО и не знаком с относящейся к этому явлению литературой (прим. автора).

2) Здесь и ниже я неоднократно обращаюсь к символам средневекового происхождения, возможно, неизвестным читателю. Необходимые исторические сведения он сможет найти в некоторых моих работах, в особенности в: С. G. Jung. Psychologie und Alchemie, 1952 (прим. автора).

ным» существом. Кроме того, это Hermes katachtonios («подземная ртуть») — Дух Земли, излучающий ясность и пылающий жаром, более тяжелый, чем металл, и более легкий, нежели воздух, отравляющий и исцеляющий, змей и орел. С одной стороны это панацея, эликсир жизни; с другой стороны он представляет смертельную угрозу для несведущих. Образованный человек прошлого (в культурном багаже которого, кстати, содержалась и алхимическая философия; ее считали даже настоящей «религией лекарей») нашел бы в анализируемой здесь картине множество скрытых намеков и без труда определил бы ее место в кругу своих понятий. Что же касается нас, то подобную картину мы воспринимаем как нечто странное, не поддающееся объяснению; наши попытки сравнивать или сопоставлять ее с другими явлениями тщетны ввиду того расхождения, которое существует между сознательной мыслью и бессознательной интенцией.

В картине запечатлена несоизмеримость двух миров, проникающих друг в друга, не соприкасаясь. Сеятель, конечно же, засевает своим огнем землю, но ему безразлично — падают ли «семена» на город или на пустынные окрестности; для всех земных существ происходящее остается незамеченным. Данную картину можно сравнить со сновидением, пытающимся втолковать человеку, что, с одной стороны, его сознание существует в разумном и обыденном мире, но с другой стороны, в непосредственной близости от него, возникает ночное и призрачное видение Homo maxim us, «человека величайшего».

Рассматривая гигантскую фигуру сеятеля как зеркальное отображение личной психологии автора, мы увидим в ней всего лишь нечто вроде психологического эквивалента брокенского призрака¹. Придерживаясь подобной точки зрения, следует предположить, что художнику присуща мания величия, вытесненная по причине той тревоги, которую она причиняет своему носителю. Вся проблема, таким образом, ограничивается патологическим аспектом, а произведение имеет смысл лишь как «добровольное признание» невротика. Тревожная мысль об апокалиптиче-

1) Гора Брокен (Гарц) в традиционных представлениях — место, где разыгрывались мистерии нечистой силы; см., в частности, сцену Вальпургиевой ночи в «Фаусте» Гёте.

ской ситуации в мире сводится к эгоцентрическим страхам существа, подверженного тайной и тщательно лелеемой мании величия — страхам, в основе которых лежит опасение, что воображаемому величию при соприкосновении с реальностью может быть нанесен ущерб. Так гора рождает мышь, а мировая трагедия оказывается не более чем комедией жалкого, тщеславного человека. Трагикомедии и маскарады этого рода известны нам слишком хорошо.

Но у нас нет достаточных оснований для того, чтобы увидеть здесь только climax a majori ad minus (сведение великого к малому). Мысль о том, что образ сеятеля полон смысла, подсказана нам не только его огромностью и необычностью, но и нуминозностью породившего его бессознательного «фона», полного символических ассоциаций. Если бы в картине не выражалось ничего, кроме чувства личного тщеславия или инфантильной потребности в самовозвеличивании, был бы уместнее выбор иного символа: лица, конкурирующего с автором в его профессии. В этом случае автор, движимый завистью к успехам конкурента, возвысил бы его в ранге и, как показывают относящиеся к аналогичным случаям наблюдения, сообщил бы тем самым особую значимость самому себе.

Но на деле в нашей картине ничего этого нет; как раз наоборот, изображенная на ней фигура, как я уже говорил, целиком архетипична. Подобно архаическому царю или богу, она бесконечно превосходит по размерам обычного человека; она сделана не из плоти и крови, а из огня; ее голова — округлой формы, подобно небесному телу или ангелу Апокалипсиса (см. Откровение, 10, 1): «над головою была радуга, и лице его как солнце, и ноги его как столпы огненные». Кроме того, голова фигуры напоминает средневековые изображения богов, олицетворяющих планеты, чьи головы выглядели как звезды. Голова отделена от тела, что подчеркивает ее независимость; в этом плане она аналогична таинственной субстанции алхимиков — философскому золоту (aurum non vulgi = «не простое золото»), «элементу-голове» (elementum capitis) или «элементу омега» (греческая буква омега идентифицировалась с головой; этот символ восходит к Зосиму Панополитанскому, III в. н. э.). Дух — это странник, который бродит по земле, сея огонь; в этом он похож на тех богов или богочеловеков, которые обходят страны, совершая чудеса, разрушая или принося исцеление. В Псалме 103 сказано, что Господь «служителями Своими» творит «огонь пылающий»; Бог сам есть «всепожирающий огонь». Этот «огонь» выражает и обозначает интенсивность чувства; это — символ Святого Духа, который в день Пятидесятницы чудесным образом изливается с неба в виде огненных языков¹.

Архаические признаки буквально переполняют картину; частично они восходят к известной автору библейской традиции, частично же проистекают из его наследственной предрасположенности к воспроизведению аналогичных, но автохтонных мыслей и представлений. Более или менее осознанное привлечение феномена НЛО проливает свет на внутреннее родство этих двух комплексов идей: один из них объясняет другой, поскольку оба имеют общее происхождение.

Интересно, что в другой картине того же автора обнаруживается мотив (выписанный в голубых и белых тонах), сопоставимый с тем, что мы уже встречали в связи со вторым сном. Речь идет о весеннем пейзаже, где голубой небесный свод оттенен серебристой дымкой. Но в одном месте тонкий покров облаков содержит округлое отверстие, сквозь которое можно видеть глубокое синее око чистого неба. Небольшое, горизонтально растянутое по обеим сторонам отверстия белое облако сообщает целому форму глаза. Внизу находится шоссе, по которому движутся весьма реалистически изображенные автомобили. Художник объяснил мне, что «сидящие в автомобилях не видят глаза». На этой картине традиционный «глаз Бога» — глаз, смотрящий с небесной высоты, — занимает место НЛО.

Во всех упомянутых символических представлениях мы встречаем архетипические образы, родившиеся отнюдь не в связи с наблюдениями над НЛО; образы эти существовали всегда. Мы располагаем историческими свидетельствами об аналогичных фактах, насчитывающими десятки, а то и сотни лет. Тридцать лет назад, когда проблемы «летающих тарелок» вообще не существовало, мне стал известен целый ряд очень похожих сновидений, например: множество маленьких солнц или золотых монет, нисходя-

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒