Осень Средневековья: история повседневности

Воссоздание истории мировой культуры - одна из дискуссионных проблем науки. Существует немало противоречивых точек зрения на исторический процесс развития культуры. Одни считают неправомерным вообще отделять историю культуры от гражданской истории, считая, что все культурные явления органично вплетены в события эпохи, зависят от них и потому нераздельны. Никакой истории культуры нет, есть одна история - таков вывод. Это приводит к фактографии, сопутствующей изложению истории различных эпох.

Но такой подход постепенно изживает себя как устаревший и не соответствующий научному познанию сложных процессов культурного развития.

Другие отождествляют историю культуры с историей создания произведений и распространением стилей в искусстве; историей науки и техники; историей философии различных периодов.

Й. Хейзинга предлагает свое видение истории культуры. Для него важно понять, как жили люди в те отдаленные времена, о чем думали, к чему стремились, что считали ценным. Он хочет представить " живое прошлое", по крупицам восстановить " Дом истории". Задача весьма заманчивая, но необычайно трудная. Ведь нередко бывало так, что прошлое изображалось как " плохо развитое настоящее", полное невежества и суеверий. Тогда история заслуживала лишь снисхождения. Й. Хейзинга принципиально придерживается иной точки зрения. Для него важен диалог с прошлым, понимание умонастроений, потому в подзаголовке его труда " Осень Средневековья" следуют очень важные уточнения - " исследования форм жизненного уклада и форм мышления в XIV и XV веках во Франции и Нидерландах”.

Й. Хейзинга ставит в исследовании мировой культуры задачу особой сложности: увидеть средневековую культуру на последней жизненной фазе и представить новые побеги, постепенно набирающие силу. " Закат и Восход" - вот общий контур этой концепции истории культуры. Это две картины мира, существующие в целостной системе культуры. Они вступают в диалог между собой. Обращаясь ко времени, которое на пять веков моложе нашего, " нам хочется знать, - пишет Й. Хейзинга, - как зародились и расцвели те новые идеи и формы жизненного уклада, сияние которых впоследствии достигло своего полного блеска" [252]. Изучение прошлого вселяет в нас надежду рассмотреть в нем " скрытое обещание" того, что исполнится в будущем.

Для него интересна " драматургия форм человеческого существования": страдание и радость, злосчастие и удача, церковные таинства и блестящие мистерии; церемонии и ритуалы, сопровождавшие рождение, брак, смерть; деловое и дружеское общение; перезвон колоколов, возвещавших о пожарах и казнях, нашествиях и праздниках. В повседневной жизни различия в мехах и цвете одежды, в фасоне шляп, чепцов, колпаков выявляли строгий распорядок сословий и титулов, передавали состояние радости и горя, подчеркивали нежные чувства между друзьями и влюбленными.

Обращение к исследованию повседневной жизни делает книгу Й. Хейзинги особенно интересной и увлекательной. Все стороны жизни в период Средневековья выставлялись напоказ кичливо и грубо. Картина средневековых городов возникает как на экране. Повседневная жизнь возбуждала и разжигала страсти, проявлявшиеся то в неожиданных взрывах грубой необузданности и зверской жестокости, то в порывах душевной отзывчивости, в переменчивой атмосфере которых протекала жизнь средневекового города.

Непроглядная темень, одинокий огонек, далекий крик, неприступные крепостные стены, грозные башни дополняли эту картину. Знатность и богатство противостояли вопиющей нищете и отверженности, болезнь и здоровье отличались особенно резко. Свершение правосудия, появление купцов с товаром, свадьбы и похороны возвещались громогласно. Жестокое возбуждение, вызываемое зрелищем эшафота, нарядом палача и страданиями жертвы, было частью духовной пищи народа. Все события обставлялись живописной символикой, музыкой, плясками, церемониями. Это относилось и к народным праздникам, и религиозным мистериям, и великолепию королевских процессий. " Необходимо вдуматься, - отмечает Й. Хейзинга, - в эту душевную восприимчивость, в эту впечатлительность и изменчивость, в эту вспыльчивость и внутреннюю готовность к слезам - свидетельству душевного перелома, чтобы понять, какими красками и какой остротой отличалась жизнь этого времени" [253].

Так начинает Й. Хейзинга в книге главу " Яркость и острота жизни".

Повседневность как предмет исторического исследования будет привлекать впоследствии французского ученого Ф. Броделя, основателей школы " Анналов" М. Блока, Ж. Ле Гоффа, Л. Февра. В отечественной науке такой подход характерен для творчества М.М. Бахтина, А.Я. Гуревича, А.М. Панченко. Но в те годы, когда писал Й. Хейзинга, изображение повседневности считалось " беллетризацией" истории.

Однако трудно было представить, как можно иначе передать психологическую атмосферу эпохи, создать образ века рыцарской любви и роскоши, великих доблестей и мерзких пороков, надежд и утопий, благочестия и жестокости. Жизнь была столь неистова и контрастна, отмечает Й. Хейзинга, что она распространяла смешанный запах " крови и роз". Люди этой эпохи - гиганты с головами детей, мечутся между страхом и наивными радостями, между жестокостью и нежностью. Таковы черты состояния духа и мироощущения времени.

" Осень Средневековья" насыщена историческими фактами, событиями, именами, географическими названиями, делающими повествование обоснованным и реальным. И есть еще одна особенность - это книга о родной культуре Й. Хейзинги: Бургундии 15 века, Фландрии, Нидерландских графствах. Это своеобразная культурная археология, извлекающая из-под древних пластов и наслоений " обломки" прежней жизни, чтобы сделать ее понятной для современников, когда далекое становится близким, чужое - своим, безразличное - дорогим, объединяясь в единый ствол культуры.

Средневековое общество и все его церемониалы отражали строгую иерархию сословий, которая по смыслу и значению воспринималась как " богоустановленная действительность". Социальная структура общества была стабильна, закреплена профессиональными занятиями, положением в системе господства и подчинения, наследовалась от поколения к поколению, имела четкие нормы и предписания в одежде и поведении.

Духовенство, аристократия и третье сословие, составляли незыблемую основу общества. Кроме того, существовало еще, по крайней мере, двенадцать категорий состоящих в браке; четыре придворные группы - хлебодар, кравчий, стольник, кухмейстер; служители церкви - священник, диакон, служки; монашеские и рыцарские ордена.

Аристократии надлежало осуществлять высшие задачи управления, заботу о благе; духовенству - вершить дело веры; бюргерам - возделывать землю, заниматься ремеслом и торговлей. Но третье сословие еще только набирало силу, поэтому ему не отводится значительного места в культуре.

Общественным мнением Средневековья владеет " рыцарская идея". С ней связывают предназначение аристократии, добродетели и героические подвиги, романтическую любовь к Прекрасной Даме, далекие походы и турниры, доспехи и воинские доблести, риск для жизни, верность и самоотверженность.

Конечно, в рыцарском идеале было немало далекого от реальности, изобилующей примерами жестокости, высокомерия, вероломства, корыстолюбия. Но это был эстетический идеал, сотканный из возвышенных чувств и пестрых фантазий, освобожденный от своих греховных истоков. Именно рыцарскому идеалу средневековое мышление отводит почетное место, он запечатлен в хрониках, романах, поэзии и житиях.

Рыцарский идеал соединялся с ценностями религиозного сознания - состраданием и милосердием, справедливостью и верностью долгу, защитой веры и аскетизмом. Странствующий рыцарь свободен, беден, не располагает ничем, кроме собственной жизни. Но есть еще одна черта, необычайно важная для понимания рыцарства как стиля жизни.

Это - романтическая Любовь. Рыцарь и его дама сердца, благородные подвиги во имя любви, преодоление страданий и препятствий, демонстрация силы и преданности, способность переносить боль в состязании и поединке, когда наградой был платок возлюбленной, - все эти сюжеты отмечены в литературе того времени. " Эротический характер турнира требовал кровавой неистовости" [254], - писал Й. Хейзинга. Это был апофеоз мужской силы и мужественности, женской слабости и гордости, и таким он прошел через века. Изысканная вежливость, преклонение перед женщиной, не претендующее на плотские наслаждения, делает мужчину чистым и добродетельным. Возникает эротическая форма мышления с избыточным этическим содержанием, отмечает Й.Хейзинга. " Любовь стала полем, на котором можно взращивать всевозможные эстетические и нравственные совершенства" [255], - пишет он в главе " Стилизация любви". Благородная, возвышенная любовь получила название " куртуазной", в ней сочетались все христианские добродетели.

Но облагороженная эротика не была единственной формой любви. Наряду с ней в жизни и литературе существовал и иной стиль, который Й. Хейзинга называет " эпиталамическим". Он обладал более древними корнями и не меньшей жизненной силой. Для него были характерны страстная безудержность на грани бесстыдства, двусмысленность и непристойность, фаллическая символика и насмешки над любовными отношениями, скабрезные аллегории, доходящие до грубости. Этот эротический натурализм отразился в комическом жанре повествований, песенок, фарса, баллад и сказаний. Искусство любви, соединявшее чувственность и символику, определялось целой системой установленных норм, ритуалов и церемоний.

Особое значение придавалось символике костюма, оттенкам цветов и украшений. Это был язык любви, который лишь комментировался различными высказываниями. Все эти формы любовных отношений сохраняют свою жизненную и культурную ценность еще долгое время за пределами Средневековья, отмечает Й. Хейзинга.

В противовес Любви, воплощающей жизненную силу, в средневековой культуре возникает образ Смерти. Ни одна эпоха, - пишет Й. Хейзинга, - не навязывает человеку мысль о смерти с такой настойчивостью, как XV столетие. Три темы объединяются в острое переживание страха смерти: во-первых, вопрос о том, где все те, кто ранее наполнял мир великолепием; во-вторых, картины тления того, что было некогда человеческой красотой; в-третьих, мотив Пляски Смерти, вовлекающей в свой хоровод людей всех возрастов и занятий. Возникает представление о Зеркале Смерти в религиозных трактатах, поэмах, скульптуре и живописи. На надгробиях появляются изображения тел в смертных муках; иссохших, с зияющим ртом и разверстыми внутренностями. Смерть внушает страх и отвращение, мысли о бренности всего земного, когда от красоты остаются лишь воспоминания. Смерть как персонаж была запечатлена в пластических искусствах и литературе " в виде апокалипсического всадника, проносившегося над грудой разбросанных по земле тел; в виде низвергающейся с высот эринии с крылами летучей мыши; в виде скелета с косой или луком и стрелами; пешего, восседающего на запряженных волами дрогах или передвигающегося верхом на быке или на корове" [256]. Возникает и персонифицированный образ Пляски Смерти с идеей всеобщего равенства. Смерть изображается в виде обезьяны, передвигающейся неверными шажками и увлекающей за собой папу, императора, рыцаря, поденщика, монаха, малое дитя, шута, а за ними все прочие сословия. Человеку надлежало помнить о смертном часе и избегать искушений дьявола. Среди смертных грехов значились нетвердость и сомнение в вере; уныние из-за гнетущих душу грехов; приверженность к земным благам; отчаяние вследствие испытываемых страданий; гордыня по причине собственных добродетелей.

Смерть как неизбежный конец всего живого воспринимается с той же неумолимостью, как свет обращается во тьму. Средневековая культура насыщена религиозными представлениями, а христианская вера почитается как главная духовная ценность. " Нет ни одной вещи, ни одного суждения, которые не приводились бы постоянно в связь с Христом, с христианской верой" [257], - пишет Й. Хейзинга. Атмосфера религиозного напряжения проявляется как невиданный расцвет искренней веры. Возникают монашеские и рыцарские духовные ордена, которые впоследствии вырастут в громадные политические и экономические комплексы и финансовые державы. В них создается свой уклад жизни, принимаются обеты послушания, устанавливаются ритуалы и церемонии посвящения.

Й. Хейзинга сравнивает деятельность этих сообществ с мужскими союзами, существовавшими в более древние времена, в эпоху родового строя. Эти союзы имели военные и военно-магические задачи, их деятельность тщательно скрывалась от женщин, они имели свои места собраний, обряды и традиции. Религиозные ордена имели строгую иерархию чинов и званий, предусматривали торжественные обеты, обязательное посещение богослужений и праздничных ритуалов. " Жизнь была проникнута религией до такой степени, что возникала постоянная угроза исчезновения расстояния между земным и духовным" [258], - отмечает Й. Хейзинга. В праздничной символике был обязательным религиозный элемент, светские мелодии часто использовались для церковных песнопений. Происходило постоянное смешение церковной и светской терминологии для обозначения предметов и явлений, для выражения почтения к государственной власти. Сюжеты на библейские темы заполнили искусство и литературу, возведение храмов было главным событием в градостроительстве, богословские трактаты и споры заполняли духовную жизнь.

Вместе с тем религиозная избыточность неизбежно растворялась в повседневности, сочетаясь с богохульством, профанацией веры. Церковные праздники проходили в атмосфере необузданного веселья, сочетались с игрой в карты, бранью и сквернословием. Участники религиозных процессий болтали, смеялись, горланили песни, приплясывали. Посещение церкви было предлогом для показа нарядов, назначения свиданий. Ироничное отношение к духовенству - весьма распространенный мотив в средневековой литературе. Такова была оборотная сторона благочестия. Для постижения духа Средневековья большое значение имеют основные формы проявления житейской мудрости в обычной повседневной деятельности. Среди них Й. Хейзинга рассматривает обычай давать имена событиям и неодушевленным предметам. Войны, коронации, а также военные доспехи, драгоценности, темницы, дома и обязательно колокола получают свои имена и названия. Были распространены сентенции, изречения, девизы, пословицы и поговорки. В них кристаллизовалась мудрость, отлитая в нравственный образец. В повседневном обиходе их сотни, все они точны и содержательны, ироничны и добродушны. Их используют как наставления и способ разрешения споров. Пословицы сразу же разрубают узлы: стоит припомнить подходящую пословицу - и дело сделано, пишетЙ. Хейзинга.

Эмблемы, гербы, пристрастие к генеалогии можно сопоставить со значением тотема. Львы, лилии, розы, кресты становятся охранительными символами, запечатлевая фамильную гордость и личные надежды.

Средневековое сознание охотно обобщало отдельные эпизоды жизни, придавая им прочность и повторяемость. Особые опасения вызывала у обывателя мрачная сфера жизни, связанная с нечистой силой, нарушающей установленный жизненный порядок.

Демономания, ведовство, чародейство, заговоры, колдовство охватывают Средневековье как эпидемии. Несмотря на преследования и казни, они сохранялись длительное время. Черная магия, дьявольские наваждения, суеверия, предзнаменования, амулеты и заклинания - широко представлены в средневековом фольклоре и литературе.

Франко - бургундская культура позднего Средневековья отразилась в различных видах и жанрах искусства. Больше всего она известна последующим поколениям по изобразительному искусству. Однако Й.Хейзинга, считает, что живопись и скульптура дают несколько иллюзорную и потому одностороннюю картину, ибо из них улетучиваются горечь и боль эпохи.

Наиболее полно все беспокойства и страдания, радости и надежды запечатлены в словесном, литературном творчестве. Но письменные свидетельства не исчерпываются литературой. К ним добавляются хроники, официальные документы, фольклор, проповеди. Особую художественную ценность имеют алтари в храмах, церковная утварь и облачения, вымпелы и корабельные украшения, воинские доспехи, костюмы придворной знати, ремесленников и крестьян. Вышивка, инкрустация, кожаные изделия, посуда, гобелены и ковроткачество, карнавальные маски, гербы и знаки, амулеты и портретная миниатюра - все это отличалось высоким художественным мастерством.

Музыка приобретала особое значение, ибо включалась в богослужения, побуждала к созерцательности и набожности. Звучание органа усиливало молитвенное состояние человека, вызывало эстетическое наслаждение.

Таковы некоторые черты эпохи Осени Средневековья.

Но важно помнить, что Й. Хейзинга написал книгу об Осени Средневековья, о завершении одного исторического периода и начале новой эпохи. " Зарастание живого ядра мысли рассудочными и одеревенелыми формами, высыхание и отвердение богатой культуры - вот чему посвящены эти страницы" [259].

Интересно исследовать смену культур, приход новых форм. Этому автор посвящает последнюю главу. Старым жизненным взглядам и отношениям начинают сопутствовать новые формы классицизма. Они пробиваются среди " густых зарослей старых посадок" далеко не сразу и приходят как некая внешняя форма. Новые идеи и первые гуманисты, каким бы духом обновления ни веяло от их деятельности, были погружены в гущу культуры своего времени. Новые тенденции проявлялись в непринужденности, простоте духа и формы, обращении к античности, признании языческой веры и мифологических образов.

Идеи грядущего времени до поры до времени еще облачены в средневековое платье, новый дух и новые формы не совпадают друг с другом. " Литературный классицизм, - подчеркивает Й. Хейзинга, - это младенец, родившийся уже состарившимся" [260].

Иначе обстояло дело с изобразительным искусством и научной мыслью. Здесь античная чистота изображения и выражения, античная разносторонность интересов, античное умение выбрать направление своей жизни, античная точка зрения на человека означали нечто большее, нежели " трость, на которую можно было всегда опереться". Преодоление чрезмерности, преувеличений, искажений, гримас и вычурности стиля " пламенеющей готики", стало именно заслугой античности. Ренессанс придет лишь тогда, когда изменится " тон жизни", когда прилив губительного отрицания жизни утратит всю свою силу и начнется движение вспять; когда повеет освежающий ветер; когда созреет сознание того, что все великолепие античного мира, в который так долго вглядывались, как в Зеркало, может быть полностью отвоевано.

Этими надеждами Й.Хейзинга заканчивает свою книгу.

" Осень Средневековья" принесла автору европейскую известность, но и вызвала неоднозначные оценки среди коллег-историков. Достаточно вспомнить критику книги О.Шпенглера " Закат Европы", чтобы сопоставить умонастроения, распространенные в исторической науке. А ведь обе эти работы были изданы почти в одно и то же время.

Й. Хейзинга прежде всего " историк рассказывающий", а не теоретизирующий, он сторонник живого видения истории. Такой подход многих не удовлетворял, его упрекали в недостатке методологии, в отсутствии серьезных обобщений. Некоторых не устраивало стремление Й. Хейзинги представить историю в фактах повседневной жизни, описать эмоциональные переживания, свойственные людям Средневековья. Он включался в полемику с историками, отстаивал свой подход, продолжал его и в последующих сочинениях.

Можно с уверенностью утверждать, что Й. Хейзинга как историк опередил время, ибо его идеи были восприняты и поддержаны в научных исследованиях Школы «Анналов».

Несомненной заслугой Й. Хейзинги является изучение кризисных, переходных эпох, в которых одновременно сосуществуют прежние и новые тенденции. Их трагическое сцепление беспокоит и наших современников. Драматические сценарии, " богатый театр лиц и событий", исследованный в Средневековье, дает нам ключ к пониманию последующих исторических эпох.

Он расширил диапазон исторической науки, включив в описание анализ форм мышления и уклад жизни, произведения искусства, костюм, этикет, идеалы и ценности. Это и дало ему возможность представить наиболее выразительные черты эпохи, воспроизвести жизнь общества в ее повседневном бытии.

Религиозные доктрины, философские учения, быт различных сословий, ритуалы и церемонии, любовь и смерть, символика цветов и звуков, утопии как " гиперболические идеи жизни" дали ориентир в исследовании истории мировой культуры.

Культура как Игра

Оригинальная концепция культуры как Игры развернута в труде Й.Хейзинги «Homo Ludens» (1938), что в переводе означает " Человек играющий". Родовая, или всеобщая, характеристика человека выражена в таких суждениях: Homo sapiens - человек-разумный; Homo faber - человек-создающий. Такие определения распространены в науке.

Й. Хейзинга, не отвергая их, избирает иной аспект, считая, что " человеческая культура возникает, развертывается в игре и как игра" [261]. Книга имеет подзаголовок " Опыт определения игрового элемента культуры". Здесь важно каждое слово. Опыт - предполагает обращение к огромному историческому материалу, а игра как явление культуры анализируется " средствами культурологического мышления" [262]. Необходимо упомянуть, что специфика культурологического метода исследования - одна из дискуссионных тем современной науки, и Й. Хейзинга дает возможность определить отличие его от других подходов.

Книга состоит из 12 глав, каждая из которых заслуживает самостоятельного анализа. В них раскрываются такие проблемы: 1)природа и значение игры как явления культуры;

2)концепция и выражение понятия игры в языке;

3)игра и состязание как функция формирования культуры. В этих главах определяется теоретическая концепция игры, исследуется ее генезис, основные признаки и культурная ценность игры в жизни народов различных исторических эпох.

Затем Й.Хейзинга переходит к анализу игры в различных сферах культуры:

4) игра и правосудие; игра и война; игра и мудрость; игра и поэзия; игровые формы философии; игровые формы искусства. 5)Заканчивается эта книга рассмотрением игровых элементов в стилях различных культурных эпох - в Римской империи и Средневековье, Ренессансе, барокко и рококо, романтизме и сентиментализме.

6)В заключительной XII главе " Игровой элемент современной культуры" автор обращается к западной культуре XX в., исследуя спортивные игры и коммерцию, игровое содержание искусства и науки, игровые обычаи парламента, политических партий, международной политики. В современной культуре он обнаруживает приметы угрожающего разложения и утраты игровых форм, распространение фальши и обмана, нарушения этических правил. Но к этому мы еще вернемся.

Необходимо вначале определить основные контуры культурологической концепции Игры.

Исходный тезис заключается в том, что " Игра старше культуры", ибо животные вовсе не " ждали" человека, чтобы он научил их играть - утверждает Й. Хейзинга. Все основные черты игры можно наблюдать у животных. Всякая игра имеет определенные правила, выполняет определенные функции, приносит удовольствие и радость.

Человеческий мир значительно увеличивает функции Игры, расширяет диапазон проявлений. Игра как разрядка жизненной энергии; как вид отдыха; как тренировка перед серьезным делом; как упражнение в принятии решений; как реализация стремлений к состязанию и соперничеству и поддержания инициативы - таковы лишь некоторые аспекты объяснения необходимости Игры в жизнедеятельности человека.

Однако эти подходы еще не дают ответа на вопросы:

как Игра становится элементом культуры?

Как она закрепляется культурой?

Какие виды и формы Игры характерны для культуры?

Для ответа на эти вопросы Й.Хейзинга анализирует главные признаки Игры.

1)Всякая Игра есть прежде всего свободная деятельность. Игра по принуждению, по приказу становится навязанной, лишается главного смысла и назначения. Для игры необходимо свободное время, она не диктуется обязанностью, а определяется желанием, личным настроением. Можно вступить в игру, но можно и не делать этого, отложить ее на неопределенный срок.

В повседневной жизни игра возникает как временный перерыв. Она вклинивается в жизнь как занятие для отдыха, создавая настроение радости.

2)Ее цели прямо не связаны с пользой, выгодой, материальным интересом. Она обретает смысл и значение, благодаря собственной ценности. Человек дорожит этим состоянием, вспоминая наслаждение, которое он пережил во время игры, желает вновь испытать те же чувства.

3)Игра обособляется от обыденной жизни местом действия и продолжительностью. Она разыгрывается в определенных рамках пространства.

4) Игра не может длиться бесконечно, у нее есть свои рамки начала и конца. Она имеет замкнутый цикл, внутри которого происходит подъем и спад, завязка и финиш. Поэтому в игру вступают, но ее и заканчивают.

5)Устойчивость и повторяемость игровых форм определяют их место в культуре. " Будучи однажды сыгранной, она остается в памяти как некое духовное творение или ценность, передается далее как традиция и может быть повторена в любое время" [263], - пишет Й.Хейзинга.

6) Любая игра протекает внутри определенного пространства, которое должно быть обозначено. Арена цирка, игральный стол, волшебный круг, храм, сцена, экран, судное место - все это особые территории, " отчужденные" земли, предназначенные для совершения игрового действа. Внутри игрового пространства царит собственный, безусловный порядок. Это очень важный признак игры. Он имеет непреложный характер, запрещающий нарушать правила игры.

7)Всякое отклонение от установленного порядка в игре воспринимается игроками как вероломство, обман. Правила игры обязательны для всех без исключения, они не подлежат сомнению, пересмотру или оценке. Если их нарушают, игра становится невозможной. Нарушители правил изгоняются из игры с позором и наказанием. Игра - это святое и играть надо " честно и порядочно" - таковы ее внутренние законы.

8) Игра всегда требует сообщества, партнерства. Группировки, корпорации, ассоциации обладают способностью к самосохранению и консервации, обособляясь от прочего мира, используя игровые формы для укрепления своей сплоченности. " Клуб идет игре, как голове шляпа" [264], - отмечает Й. Хейзинга.

9) Для того чтобы усилить принадлежность к игре, используются ритуалы и церемонии, тайные знаки, маскировка, эстетическое оформление в виде особого костюма, символики. Участие в игре имеет свой сценарий, драматическое действие; оно разыгрывается как спектакль с завязкой, кульминацией и развязкой.

Как писал В.Шекспир, - «весь мир театр, и люди в нем актеры».

Категория игры может рассматриваться как одна из фундаментальных в исследовании духовной жизни. Для науки о культуре, - пишет Й. Хейзинга, - важно понять, что именно означают образные символы в играх различных народов. Проникнуть в тайные и явные смыслы игры - задача культуролога.

Хейзинга предлагает следующее определение игры как феномена культуры: «Игра есть добровольное действие либо занятие, совершаемое внутри установленных границ места и времени по добровольно принятым, но абсолютно обязательным правилам, с целью, заключенной в нем самом, сопровождаемое чувством напряжения и радости, а также сознание " иного бытия", нежели " обыденная жизнь" »[265].

В этом определении объединены все основные признаки игры. Культура возникает в форме игры, первоначально она разыгрывается и тем самым закрепляется в жизни общества, передается от поколения к поколению. Так было во всех архаических, традиционных обществах. Но по мере развития культуры, игровой элемент может вытесняться на задний план, растворяться в сакральной сфере, кристаллизоваться в науке, поэзии, праве, политике. Возможно и изменение места игры в культуре: она может вновь проявиться в полную силу, вовлекая в свой круг и опьяняющий вихрь огромные массы. " Священный ритуал и праздничное состязание - вот две постоянно и повсюду возобновляющиеся формы, внутри которых культура вырастает как игра и в игре" [266].

10)Игра всегда ориентирована на удачу, выигрыш, победу, радость и восхищение. В этом проявляется ее состязательный характер. В игре наслаждаются одержанным превосходством, торжеством, триумфом. Результатом выигрыша может быть приз, почет, престиж. Ставкой в игре становится золотой кубок, драгоценность, а так же Прекрасная Дама, королевская дочь, пост президента. Люди соперничают в Игре, состязаясь в ловкости, искусности, но при этом соблюдая определенные правила.

Й. Хейзинга описывает судебный процесс как состязание, словесный поединок, азартную игру, спор о вине и невиновности, оканчивающийся чаще победой суда, нежели поражением. Правосудие всегда совершается в особо отведенном месте; оно отгорожено от повседневной жизни, как бы выключено из нее. " Это настоящий магический круг, игровое пространство, в котором временно упраздняется привычное социальное подразделение людей" [267]. Судьи на время становятся выше критики, они неприкосновенны, облачены в мантии, надевают парик. Тем самым подчеркивается их причастность к особой функции правосудия. Судебный процесс опирается на жесткие правила, нормы кодекса, согласно которым отмеряется наказание. Богиня правосудия всегда изображалась с весами, на которых взвешивалась вина подсудимого. В архаических обществах суд совершался по жребию, как проявление божественного решения.

Состязание может принимать форму пари, обета, загадки. Но во всех вариантах оно остается игрой, в основе которой лежит уговор действовать согласно установленным правилам.

Поскольку игра обнаруживается во всех культурах, всех времен и народов, это позволяет Й. Хейзинге сделать вывод, что " игровая деятельность коренится в глубинных основах душевной жизни человека и жизни человеческого общества" [268]. Религиозный культ сопровождался всегда священной игрой ритуалов, обрядов, церемоний, символов. Поэзия возникла в игре как словесное состязание. Музыка и танец были изначально были игровым действием. Философия, наука также имели игровые формы. Военные действия разворачиваются по сценарию, содержат игровые элементы.

Й.Хейзинга делает вывод: " Культура в ее древнейших фазах " играется". Она не происходит из игры, как живой плод, который отделяется от материнского тела; она развивается в игре и как игра" [269]. Но может быть это утверждение справедливо для древних эпох, а характерно ли оно для более позднего исторического периода?

Он отмечает тенденцию постепенного, но неуклонного уменьшения игрового элемента в культуре последующих столетий. Колизей, амфитеатры, ипподромы в Римской империи, турниры и церемониальные шествия в Средневековье, праздничные карнавалы и маскарады Ренессанса, стиль барокко и рококо в Европе, парады модного костюма и париков - вот те немногие новые формы, которые вошли в европейскую культуру в минувшие века.

В XX в. на первое место в игре выдвинулся спорт. Состязания в силе, ловкости, выносливости, искусности становятся массовыми, сопровождаются театрализованными зрелищами.

Но в спорт все больше проникает коммерция, он приобретает черты профессионализма, когда дух игры исчезает. Всюду процветает стремление к рекордам. Конкуренция, соперничество охватывают экономическую жизнь, проникает в сферу искусства, научную полемику. Массовые развлечения, сенсации, скандалы тоже имеют игровые формы. Массовые зрелища, сопровождаемые салютами, приветствиями, лозунгами, внешней символикой, маршами получили широкое распространение в культуре ХХ века.

Й. Хейзинга объясняет это вступлением полуграмотной массы в духовное общение, девальвацией моральных ценностей и слишком большой скоростью их распространения, благодаря технике и организации. В массовом сознании преобладают злые страсти, которые подогреваются социальной и политической борьбой, вносят фальшь в любое состязание. " Во всех этих явлениях духа, добровольно жертвующего своей зрелостью, - заключает Й. Хейзинга, - мы в состоянии видеть только приметы угрожающего разложения. Для того чтобы вернуть себе достоинство и стиль, культура должна идти другими путями" [270].

Фундамент культуры закладывается в благородной игре, она не должна терять свое игровое содержание. Подлинная культура требует честной игры, порядочности, следования правилам. " Для того чтобы игровое содержание культуры могло быть созидающим или развивающим культуру, оно должно быть чистым. Оно не должно состоять в ослеплении или отступничестве от норм, предписанных разумом, человечностью или верой" [271]. Оно не должно быть ложным сиянием, историческим взвинчиванием сознания масс с помощью пропаганды и специально " взращенных" игровых форм. Нравственная совесть определяет ценность человеческого поведения во всех видах жизнедеятельности, в том числе и в Игре.

Следует подчеркнуть, что книга «Homo Ludens» была написана в годы наступления в Европе фашизма. " Тоталитаристским неоварварством" [272] назвал это время известный ученый С.С.Аверинцев. Исследуя культурологическую концепцию игры Й.Хейзинги, он сравнивает ее с романом немецкого писателя Германа Гессе " Игра в бисер". Оба принадлежали к одному поколению, были близки по либерально-гуманистическим взглядам на культуру. Й. Хейзингу и Г. Гессе роднит общее восприятие действительности того периода, когда в Европе возник культ пропаганды, лжи, насилия, человеконенавистнической травли. Они отказывают этим явлениям в праве называться культурой.

Фашистский режим очень широко использовал игровые формы - факельные шествия и многотысячные митинги, награды и знаки отличия, парады и марши, спортивные состязания и юношеские сообщества. На все это тоталитарные государства не жалели денег и времени.

Й. Хейзинга публикует свою книгу " как протест против лживой игры, против использования игровых форм в антигуманных целях, в защиту " настоящей" игры. Противопоставить игру кризису, игрой спасти культуру - вот цель этого произведения”[273], - справедливо отмечает исследователь его творчества Т.А. Кривко-Апинян.

Книга Й. Хейзинги вышла более чем 60 лет назад, но она не утратила своей актуальности, Прошлое " осыпается" позади нас, чем дальше он него мы уходим, но оно кристаллизует вечные проблемы и вечные ценности, предостерегая от повторения трагических ошибок.

Диагноз кризиса культуры

Трактат Й. Хейзинги " В тени завтрашнего дня", имеющий подзаголовок " Диагноз духовного недуга нашей эпохи", был опубликован в 1935 г. и переведен на многие языки мира, многократно переиздавался. В России он был издан впервые только в 1992 г.

Эпиграфом этой книги стало изречение: " У этого мира есть свои темные ночи, и их много" - в этом скрыт символический и пророческий смысл книги. В ней есть и посвящение: " Моим детям". Оно тоже воспринимается как обращение ученого к будущим поколениям. В основу этой книги был положен доклад, прочитанный в 1935 г. в Брюсселе.

В предисловии Й. Хейзинга пишет, что, невзирая на все признаки упадка и разложения современной культуры, он считает себя оптимистом, ибо верит в возможность исцеления. Для этого нужно хранить мужество, верить и выполнять свой долг. Есть своя символика и в самом названии книги: что означает “тень завтрашнего дня", а не утра, полдня или вечера? Можно предлагать разные толкования.

Предыдущая 37 38 39 40 41 42 43 444546 47 48 49 50 51 52 Следующая