Постсовременный мир в новой системе координат

⇐ ПредыдущаяСтр 38 из 40Следующая ⇒

Постсовременное общество открывает новую эпоху netории, в которой значительную роль могут играть цивилизационные модели незападного мира. Формирование новой транснациональной культуры протекает параллельно с процессами дехристианизации североатлантической цивилизации, неоиндустриальной трансформации Тихоокеанского кольца, а также распространения деструктивных феноменов различной этиологии, в совокупности ведущих к образованию своеобразного саморазрушающегося социума (Глубокого Юга). Складывающийся на планете Новый мир все явственнее обозначает себя как Pax Oeconomicana, в котором значимую роль играет специфическая виртуальная неоэкономика, делающая упор на финансово-правовом регулировании хозяйства и общества. Доминирующая система координат этого мира — геоэкономическая. Место прежних, биполярных конфигураций глобального сообщества занимает гексагональная модель человеческого универсума.

Мир на рубеже II и III тысячелетий стремительно преображается. Новым содержанием наполняются не только политика, международное право, экономика, но и идеология, культура. Цивилизация Нового времени пребывает в состоянии системного кризиса, последовательно охватывающего ее основополагающие институты, саму систему мироустройства. Меняется весь привычный порядок вещей, перестраивается соподчиненность международных систем управления, иерархия основных центров силы. Судя по всему, человечествр находится на пороге новой исторической эпохи.

Радикальные изменения в жизни мирового сообщества проявились, в частности, в резком нарушении сложившегося ранее биполярного баланса сил» стратегическом поражении коммунизма, распаде Восточного блока и СССР, изменении де-факто правил применения силы в международных отношениях, драматичном падении влияния ООН, интенсивном развитии транснациональных структур, тихоокеанской революции, распространении по планете метастаз Глубокого Юга, в масштабных геоэкономических сдвигах. На наших глазах образуются влиятельные экономические коалиции, а с ними и новая властная иерархия. Наряду с тенденцией к утверждению монополярного мира во главе с США век уходящий содержит семена цивилизационного контрнаступления мирового «третьего сословия», не в последнюю очередь из-за изменения удельного веса бывшего Третьего мира в глобальном сообществе.

Прежние формы экономической деятельности, понимаемой как конструктивные действия по обустройству материальной сферы бытия, отчасти размываются феноменом неоэкономики, склонной рассматривать экономические рычаги в качестве средства господства и инструмента (мерила) свободы, особого рода действенной, агрессивной информации. Ведущим типом экономической практики явно становится финансово-правовое регулирование, последовательно подчиняющее себе прочие виды хозяйственной деятельности, налагая на них специфический «налог», постепенно превращая экономику Нового времени в совокупный источник расширенного перераспределения мирового дохода, геоэкономических рентных платежей.

Новая экономика проявляет свой властный потенциал, преобразуя привычную национально-государственную схему мироустройства в геоэкономический континуум, основывающийся на иерархии различных видов экономической практики, связанных с мировым разделением труда (производство природных ресурсов, промышленная деятельность, производство интеллектуальных ресурсов, высокотехнологичное производство, финансово-правовое регулирование и т. д.). На основе этой схемы формируется и реальность «нового регионализма» — геоэкономических ареалов, различающихся с точки зрения доминирующего там стиля хозяйственной деятельности, Североатлантического, Тихоокеанского, Евразийского, «Южного», трансна-ционадьного...

Часть I. Мир постмодерна ломает горизонт истории

Мир XX в. заставляет вспомнить смутные и баснословные времена переселения народов, лежащие в основании современной цивилизации. Исходный рубеж столетия был также ознаменован волнами массовой миграции миллионов людей, зримо подтвердив обретенную человеком власть над земными просторами. Теперь век завершается, демонстрируя неведомые ранее возможности мгновенного «перемещения событий», глобального информационного мониторинга, прямой и действенной проекции властных решений практически в любой регион Земли, обеспечивая единство рода человеческого уже не только в пространстве, но и в реальном времени. К тому же многие угрозы и вызовы, вставшие в полный рост на пороге третьего миллениума от Рождества Христова, также носят глобальный характер.

Возможно, однако, что сближение столь отдаленных по времени эпох содержит в себе нечто большее, чем просто внешнюю аналогию. На пороге XXI в., как и две тысячи лет назад, мир находится в состоянии нарастающей культурной растерянности. Социальный бульон, бурлящий ныне на планете, явно готов породить на свет некий могучий организм — новое мироустройство, открыв постсовременную эру всемирной истории. Пружина и внутренняя логика траектории уходящего века — исчерпание исторического пространства Нового времени, фатальный кризис его цивилизационной модели. Нестабильность, изменчивость социального калейдоскопа парадоксальным образом становится наиболее устойчивой характеристикой современности. Происходит интенсивная трансформация общественных институтов, изменение всей социальной, культурной среды обитания человека и параллельно — его взглядов на смысл и цели бытия.

Картография Нового мира

Новая мировая ситуация, ее открывающиеся горизонты и глубины несомненно стимулировали интенсивное развитие общественных наук, проведение многочисленных и разнообразных социальных исследований на протяжении практически всего уходящего столетия.

Начало современного этапа дискуссий, в немалой степени подкрепленных энергией информационного взрыва, можно, пожалуй, датировать периодом пятидесятых годов. В то десятилетие почти одновременно возник разговор об окончании периода Нового времени (Р. Гвардини, 1954), развернулись дебаты о выходе на арену аналога исторического третьего сословия — Третьего мира (А. Сови, 1952), вырос интерес к горизонтам альтернативных социальных моделей и темпам развития стран коммунистического лагеря (феномен «спутника», 1957). В результате Бандуигской конференции возникает новое понимание Третьего мира уже как «третьей силы» на планете (Ж. Баландье, 1955), создается Движение неприсоединения, утвердившееся затем на конференции в Белграде (1961). Для оценки происходящих перемен, значимого на них воздействия формируется такой влиятельный ареопаг североатлантической элиты, как Бильдер-бергский клуб (1954).

Практически в те же годы формулируются, кристаллизуются разнообразные оригинальные интеллектуальные концепты, меняется сам язык, семантика социального анализа и проектирования. Появляется, например, деполитизированная модель индустриального общества (Р. Арон, У. Ростоу), заложившая основу для политологической концепции конвергенции. Спустя некоторое время возникает концепт нового индустриального общества (Дж. Гэлбрайт). Наконец, вводится в обиход тезис о грядущем постиндустриальном обществе (Д. Рисмен, 1958), постепенно утверждается понятие социального Постмодерна как основы для оценки текущего состояния мира (П. Дра-кер, 1957, а ранее — А. Тойнби, 1939, 1947). Все эти социальные мелодии и напевы подхватываются и активно аранжируются, развиваются, оркеструются в последующие десятилетия.

В конце 1960-х и начале 1970-х гг. на передний план выдвигаются уже преимущественно схемы и понятия, оценивающие распахнувшуюся историческую перспективу как провозвестие нового постиндустриального мира (Д. Белл, 1967, А. Турен, 1969), перерастающие впоследствии в параллельные концепции информационного общества (Е. Масуда, Дж. Несбит) или общества услуг (А. Кинг, Б. Шнайдер). Предпринимаются попытки утвердить оценку ситуации и в категориях постмодерна (А. Этциони, 1968, и К. Райт Миле, 1970, Ж. Бод-рийар, 1970, а затем Ф. Лиотар и др.). Одновременно разгораются дискуссии о дальних горизонтах цивилизации, о кардинальной смене стратегий развития как индустриального, так и Третьего мира, о глобальных проблемах, стоящих перед человечеством, о многополярной структуре политического космоса, о необходимости введения в мировую политику так или иначе принципов real-politik, а затем — несмотря на Вьетнам и Чехословакию — разрядки и элементов нового международного экономического порядка. Тогда же возникает разговор о пересмотре всей конструкции существовавшего мироустройства, впервые отчетливо прозвучавший, пожалуй, на IV Генеральной Ассамблее Всемирного Совета Церквей (Швеция, 1967).

Необходимость «искать пути понимания нового мира со множеством до сих пор скрытых граней, а также познать сквозь дымку неуверенности, как управлять новым миром» приводит к созданию целого ряда интеллектуальных центров и международных неправительственных организаций, среди которых в начале 1970-х гг. (после публикации инициированного им коллективного прогностического исследования «Пределы роста») особое внимание привлекает Римский клуб (1968), созданный во многом благодаря подвижническим усилиям Аурелио Печчеи и Александра Кинга.

Одновременно на основе «Нобелевского симпозиума» формируется Международная федерация институтов перспективных исследований (IFIAS, 1972), а в результате сложных и продолжительных переговоров по линии «Запад — Восток» (в которых принимали активное участие такие значимые фигуры, как Макджордж Банди и А. Н. Косыгин) создается междисциплинарный Международный институт прикладного системного анализа (IIASA, 1972), в деятельности которого участвуют ученые противостоящих политических блоков. Подобный характер носил и Международный совет по новым инициативам в сотрудничестве между Востоком и Западом (Венский совет).

В рамках процесса детанта начинаются переговоры по безопасности и сотрудничеству в Европе, приведшие в 1975 г. к подписанию Хельсинкских соглашений, ведутся переговоры по Договору о системах противоракетной обороны (1972) и контролю над стратегическими и наступательными вооружениями. Появляется на свет Трехсторонняя комиссия, объединившая влиятельных лиц, перспективных политиков и ведущих интеллектуалов США, Европы, Японии.

В эти годы Збигнев Бжезинский одним из первых выдвигает в качестве непосредственной стратегической цели, к которой должен стремиться Запад, тезис о создании системы глобального планирования и долгосрочного перераспределения мировых ресурсов. В целом же рубеж 1960-1970-х гг. был охарактеризован рядом исследователей как «вступление в фазу новой метаморфозы всей человеческой истории» (3. Бжезинский) или даже как «великий перелом» (Р. Диес-Хохлайтнер).

Новизна и радикальность происходящих на планете в 1970-1980-е гг. перемен стимулировали интенсивные дискуссии о характере и образе возникающей реальности. В социальной философии и стратегическом планировании неожиданно стал ощущаться заметный концептуальный вакуум, связанный с определенным дефицитом ценностных ориентиров, которые устояли бы под натиском перемен. Не исключено, что ряд серьезных политических и экономических просчетов был допущен именно из-за неверного прочтения социальных карт наступающей эпохи.

Подобная ситуация естественно усиливала интерес к эффективному стратегическому прогнозу и анализу, повышала роль общественных наук, являясь не только социальным, но также интеллектуальным вызовом эпохи (не говоря уже о его духовном содержании). Однако, вопреки ожиданиям, теоретическая мысль продемонстрировала изрядную растерянность и неадекватность требованиям времени, упустив из поля зрения нечто качественно важное, определившее в конечном счете реальный ход событий. И тому были свои веские причины.

На протяжении ряда десятилетий общественные науки (а равно и стратегический анализ, прогноз, планирование в этой сфере) были разделены как бы на два русла. Интеллектуальная деятельность коммунистического Востока, отмеченная печатью явного утопизма, оказалась в прокрустовом ложе догмы и конъюнктуры (прикрытом к тому же пеленой расхожей мифологии и лишенных реального содержания лозунгов), а следовательно, не готовой к неординарному вызову времени. Но ведь и западная социальная наука, особенно североамериканская футурология, связанная в те годы с именами Дэниела Белла и Маршалла Маклюена, Германа Кана и Олвина Тоффлера, Джона Несбита и Фрэнсиса Фукуямы, также в значительной степени пребывала в плену стереотипов постиндустриальной политкорректности, обобщенных в образах эгалитарной глобальной деревни и благостного, либерального конца истории.

Впрочем, все эти иллюзии и клише имели единое фундаментальное основание: в сущности, они являлись двумя вариантами единой идеологии Нового времени, базируясь на ее ценностных установках и парадигме прогресса. Но так уж сложилось — именно этот фундамент и подвергся существенному испытанию на прочность в конце XX в., именно данная концептуалистика и переживает ныне серьезный кризис. В то же время в недрах европейской по преимуществу социологии уже в тот период назревал серьезный поворот, связанный с критической оценкой самих начал современного общества, переходом к анализу новой реальности как самостоятельного исторического периода, эры социального Постмодерна. И, что отнюдь не то же самое, — к ее рассмотрению с позиций философии и культурологии постмодернизма.

Впрочем, наметившееся к 1990-м гг. смещение акцентов, конечно же, не означает, что скептицизм в отношении ключевых сценариев развития постиндустриального мира не высказывался и раньше.

Правда, обширная, но зачастую чрезвычайно конъюнктурная критика постиндустриализма в странах «реального социализма» в значительной мере осталась «вещью в себе». Теперь, однако, все большее понимание встречает пессимистический взгляд на глобальную ситуацию, нередко свойственный политикам и ученым, внимательно изучавшим ситуацию, складывающуюся в неблагополучных ареалах Третьего мира. Пристальный интерес вызывают также идеи восточ-ноазиатского стратегического анализа и планирования². Со смешанным чувством, но и с неожиданным интересом перечитываются работы прошлых лет, связанные с альтернативными направлениями западной социальной мысли, например опыт критического анализа постиндустриализма «новыми правыми», взгляды ряда европейских социальных философов и футурологов, например авторов, поднимавших тему грядущего «нового средневековья», либо неординарные концепции таких несхожих исследователей, как Наум Хомски и Линдон Ляруш, либо даже некоторые предвидения авторов «контркультур-ного» направления (работы Мерилин Ферпосон, Пола Рассела), исследователей транскультурной перспективы (Теодор Роззак) и др.В целом же стоит, наверное, согласиться с ретроспективно прозорливым М. С. Горбачевым, заявившим на конференции «Мир XXI века» Сеул, март 1994 г.), что «мы сегодня скорее понимаем, каким новый порядок не должен быть, чем знаем, каким он станет». Действительно, характер происходящих перемен трактуется исследователями самым различным образом: то как торжество идей либерализма в планетарном масштабе, либо, напротив, как начало периода глобальной смуты. И для таких выводов существуют достаточно серьезные основания.

В 1990-е гг. после исчезновения с политической карты СССР, вопреки многочисленным прогнозам и ожиданиям, глобальная ситуация отнюдь не стала более благостной. Напротив, став другой, она обнажила какие-то незалеченные раны, незаметные прежде провалы и изломы. Мир словно бы заворочался, привстал на дыбы... На фоне неумолимо приближающегося fin de millennium, кажется, меркнут многие несбывшиеся мечты и ложные зори. Сохранение миропорядка между тем становится все более актуальной, но и более трудновыполнимой задачей. Наряду с рациональным оптимизмом в духе фукуямовского «окончания истории» начал приоткрываться сумеречный горизонт какого-то, казалось бы, навсегда изжитого, первобытного ужаса перед ее разверзающимися глубинами.

Различные интеллектуальные и духовные лидеры заговорили о наступлении периода глобальной смуты, о грядущем столкновении цивилизаций, о движении общества к новому тоталитаризму, о реафной угрозе демократии со стороны неограниченного в своем «беспределе» либерализма и рыночной стихии... События последнего десятилетия, когда столь обыденными для нашего слуха становятся словосочетания «гуманитарная катастрофа» и «принуждение к миру», явно разрушают недавние футурологические клише, предвещая весьма драматичный образ наступающего XXI в.

В, Х1 энциклике папы Иоанна Павла II «Евангелие жизни» (март 1995 г.) современная цивилизация подверглась интенсивной и суровой критике как колыбель специфической «культуры смерти». Государства западного мира, констатирует Иоанн Павел II; изменили своим демократическим принципам и движутся к тоталитаризму, а демократия стала всего лишь мифом и прикрытием безнравственности. Во время своей поездки в Мексику глава Римско-католической церкви говорил о «взывающих к небу» социальных грехах современного мира, о господстве насилия, неравноправии, расовой дискриминации, жажде богатства и власти, которые нельзя искоренить без уяснения и ликвидации «структурных корней эксплуатации и угнетения». Прибыль и законы рынка стали обладать каким-то абсолютным авторитетом в ущерб достоинству личности². Или другой пример, если не исторического пессимизма, то отчетливой обеспокоенности. Известный, а главное — хорошо информированный финансист Джордж Сорос в статье «Свобода и ее границы», опубликованной в начале 1997 г. в американском журнале Atlantic Monthly, приходит к следующему настораживающему и для многих, вероятно, неожидан ному из данных уст выводу: «Я сделал состояние на мировых финансовых рынках и тем не менее сегодня опасаюсь, что бесконтрольней капитализм и распространение рыночных ценностей на все сферы жизни ставят под угрозу будущее нашего открытого и демократического общества. Сегодня главный враг открытого общества — уже (не коммунистическая, но капиталистическая угроза».

Таким образом, на наших глазах происходит серьезная переоценка ситуации, складывающейся на планете, пересмотр актуальных по сей день концептов, уверенно предлагавшихся еще совсем недавно прогнозов и решений, их ревизия с неклассических, фундаменталистских, радикальных, эсхатологических, экологических и качественно новых мировоззренческих позиций. Новый международный порядок постепенно начинает восприниматься не столько как оптимистичная схема грядущего мироустройства, но скорее как постмодернистская idea fix века XX (не без стойкого привкуса утопизма), на протяжении всего уходящего столетия в различных обличиях смущавшая умы и охватывавшая народы.

Глобализсщия-2

Социальная организация предшествовавшего периода достигла своей вершины, глобализации (хотя это определение и не получило B тy пору распространения) где-то между Берлинской конференцией, формализовавшей раздел обитаемого пространства планеты, и Первой мировой войной, обозначившей пограничную линию прежнего миропорядка. Той войной, после которой, собственно, и возникла тема нового порядка, как по-своему неизбежная череда версий новой, планетарной конструкции, идущей на смену Новому времени. В ее | ли версальском варианте с приложением в виде Лиги Наций; российской схемы перманентной революции и планов создания всемирного коммунистического общества; корпоративной, фашистской моде-, ли социального мироустройства, в той или иной мере реализованной' в те годы в Италии, Испании, Португалии, Финляндии, Румынии, Болгарии; германского краткосрочного, но глубоко врезавшегося в историческую память человечества Ordnung'a; ялтинско-хельсинкско-го «позолоченного периода» XX в., увенчанного ООН и прошедшего под знаком биполярной определенности...

И наконец, в конце века возникла устойчивая тема Нового мирового порядка с заглавной буквы в русле американоцентричных схем современной эпохи. (Отражая, впрочем, не только наличествующие тенденции истории, но и попытки подправить их политически мотивированной стратегией глобального обустройства.) «Это поистине замечательная идея — новый мировой порядок, в рамках которого на
роды могут объединиться друг с другом ради общей цели, для реализации единой устремленности человечества к миру и безопасности, свободе и правопорядку, -- заявлял в 1991 г. 41-й президент США
Джордж Буш, добавляя при этом: — Лишь Соединенные Штаты обладают необходимой моральной убежденностью и реальными средствами для поддержания его (нового миропорядка. — А. Я.)». А в
1998 г. на торжествах, посвященных 75-летию журнала «Тайм», нынешний, 42-й президент США Уильям Клинтон уточнил: «Прогресс свободы сделал это столетие американским веком. С Божьей помощью... мы сделаем XXI век Новым американским веком»..

Однако история, которая есть бытие в действии, в своих построениях оказывается шире умозрительных социальных конструкций, непредсказуемее политически мотивированных прогнозов. Все чаще возникает вопрос: не станет ли американский век очередной преходящей версией иллюзорного нового мира, еще одной утопией, скрывающей истинное, глубоко драматичное развитие событий на планете. И наряду с моделью исторически продолжительного северо-центричного порядка (во главе с Соединенными Штатами) сейчас с пристальным вниманием рассматривается пока еще смутный облик следующего поколения сценариев грядущего мироустройства. Среди них: перспективы контрнаступления мобилизационных проектов; господство постхристианских и восточных цивилизационных схем; шансы на развитие глобального финансово-экономического кризиса с последующим кардинальным изменением основ социального строя; вероятность радикального отхода некоторых ядерных держав от существующих «правил игры»; будущая универсальная децентрализация либо геоэкономическая реструктуризация международного сообщества... Существуют и гораздо менее распространенные в общественном сознании ориенталистские схемы обустройства мира эпохи Постмодерна — от исламских, фундаменталистских проектов до конфуцианских концептов, связанных с темой приближения «века Китая».

Зримо проявилась также вероятность глобальной альтернативы цивилизационному процессу: возможность распечатывания запретных кодов мира антиистории, освобождения социального хаоса, выхода на поверхность и легитимации мирового андеграунда.

Эпилог модернизации — калейдоскоп событий XX в.— как бы повторяет в сжатом виде структурные черты европейской истории последнего тысячелетия, но теперь уже в глобальном масштабе. Исторические вехи уходящего со сцены второго миллениума: в его начале — фактический распад государственной системы предшествовавшего периода и своеобразная «приватизация власти» (что нашло в то время выражение в феномене кастелянства); затем — аграрная революция, сопровождавшаяся устойчивым демографическим взрывом (в современном мире ее аналогом, кажется, служит знаменитая «зеленая революция»). Началась эпоха географических открытий, проявились связанные с ней миграция, торговая и колониальная экспансия и т. п. Последовала мутация привычных форм экономической практики, возникли все усложнявшиеся схемы денежно-финансового обращения, произошли промышленная и социальная революции... И наконец, стало явью повсеместное, глобальное присутствие цивилизации, по-своему завершившее второй тысячелетний круг истории современного мира.

Крушение сословного социального порядка — наряду с невиданным развитием производительных сил — сформировали новый облик западноевропейского общества и теперь, казалось бы, могли инициировать удивительную трансмутацию всего международного сообщества, основываясь на достигнутом уровне процветания, универсальных принципах Нового времени: liberte, egalite, fratemite. Однако этого не произошло, и история пошла другим путем.

Вместо наступления эры глобального инновационно-промышленного триумфа и социальной универсализации Ойкумены случился какой-то исторический сбой, и век XX — время мировых войн и революций — стал, возможно, самым неровным, трагичным веком двухтысячелетней истории современного мира, обозначив как пик человеческого могущества, так и некий глубокий изъян в самом механизме цивилизации, одновременно поставив человечество перед нелегким выбором маршрута своей будущей судьбы.

Нынешний кризис исторического проекта Нового времени в значительной степени смешал карты, нарушил зарождавшуюся гармонию, и во чреве существующего миропорядка возник темный зародыш грядущей глобальной смуты...

Становление европейского Модерна происходило в контексте обширной периферии, принимавшей волна за волной его экспансию, его избыточное население (неизбежное следствие сельскохозяйственного, промышленного развития) и одновременно поставлявшей материальные ресурсы для «котла прогресса». Но модернизация предопределила также практическое исчерпание окружающего пространства, а демографическая экспансия обрушивается теперь из внешних зон на историческую родину цивилизации Модерна, трансформируя прежнюю общемировую картину в постмодернистскую мозаику.

Возможно, однако, что наряду с другими вескими причинами (зерно которых — искус привилегированного, «островного» статуса североатлантической Ойкумены) именно препоны, воздвигаемые на пути этого новейшего переселения народов, одностороннее открытие границ более для капиталов и товаров, чем для людей — то есть утверждение национально-государственной, а заодно и новой, региональной сословности, — явились ключевыми факторами, затормозившими наступление последней прогнозируемой фазы внутреннего кода мира Модерна.

Искусственное пролонгирование неравенства в масштабе планеты позволило сохранить и даже упрочить североцентричную модель разделения результатов труда, использовать проклюнувшуюся универсальность мира для глобального перераспределения ресурсов и доходов, выстраивая на морях и континентах изощренную геоэкономическую конструкцию. Иначе говоря, имеет место некоторый исторический парадокс — на гребне процесса универсальной модернизации произошло устойчивое социальное расслоение мира. Круг эпохи как бы замкнулся (а вектор истории — надломился). И под сенью нынешней глобализации на планете Земля утверждается очередной вариант весьма иерархичной топологии человеческого универсума.

Современные трактовки глобализации нередко являются своего рода fables convenues. Так, глобальная экономика не есть некое универсальное предприятие стран и народов планеты. В этой области существует много расхожих штампов и мифов, которые не вполне подтверждаются статистикой уходящего века, а иной раз прямо противоречат ей. Например, что касается якобы последовательного роста внешнеторгового оборота по отношению к производству или доли вывоза капитала от ВВП либо движения трудовых ресурсов в течение XX века. На самом же деле и удельный вес внешнеторгового оборота, и доля вывоза капитала достигли пика непосредственно перед Первой мировой войной. Затем динамика этих показателей шла по синусоиде, дважды снижаясь после мировых войн и снова приблизившись к максимуму лишь в середине текущего десятилетия.

На планете, судя по всему, происходит не столько социально-экономическая конвергенция (коррелятом которой могло бы служить политическое и социальное единение глобального сообщества, чего также не наблюдается), сколько унификация определенных правил игры, повсеместная информатизация, обеспечение прозрачности экономического пространства... И венчает этот процесс наиболее впечатляющее проявление нынешней глобализации, ее главный образ и символ — мировая коммуникационная сеть.

Кроме того, имеет место сложный и многозначительный процесс, который можно было бы охарактеризовать как «новый регионализм»: формирование макрорегиональных пространств на фоне геоэкономического расслоения мира, умножение социально-экономических коалиций и союзов (подобно тому как в свое время мир разделили границы военно-политических блоков). Но главное — это все-таки находящаяся в становлении система глобального управления, во-первых, ресурсами планеты, но также — всей экономической деятельностью на ней. Понятно, что цели и методы подобной структуры не могут ограничиваться лишь хозяйственной сферой.

Одновременно складывается впечатление, что в рамках современной модели глобальной экономики критическое преимущество получают скорее оптимизационные схемы, способствующие извлечению дополнительных выгод из неравновесности мировой среды, — а также родственные им по духу валютно-финансовые комбинации, — нежели процесс радикального преобразования производственных механизмов, ныне лишенный своего, столь характерного для последних столетий, исключительного статуса.

Действительно, ведь основным источником исторически небывалого материального богатства, наполнявшего мир и общество Нового времени, были все-таки не столько культура накопления или умелое использование капитала и не эксплуатация, сопровождавшаяся присвоением прибавочной стоимости либо ограблением.колоний, 1 но прежде всего инновационные скачки, творческое изобилие, перманентно преображавшее производственные схемы и механизмы. Между тем мировое сообщество, судя по ряду признаков, постепенно возвращается к доминированию такого, казалось бы, отошедшего I в прошлое, неофеодального алгоритма построения хозяйственной жизни, который позволяет устойчиво существовать, планомерно взимая своеобразную ренту (или сверхприбыль, или, если угодно, налог, | «дань») с социально-экономической неоднородности мира.

В результате всех этих процессов перед человечеством открылись неведомые ранее социальные перспективы и был, по сути, заложен фундамент иной исторической эпохи... <...>

⇐ Предыдущая 31 32 33 34 35 36 373839 40 Следующая ⇒