Эстетический идеализм и концепция К. Фосслера

⇐ ПредыдущаяСтр 13 из 29Следующая ⇒

Так называемая школа эстетического идеализма, сложившаяся в Германии к началу XX в., занимала по отношению к младограмматизму не менее отрицательную позицию, чем это было характерно для взглядов Шухардта, но исходила в своей критике из несколько иных позиций (хотя некоторые точки пересечения между ними и могли наблюдаться). В определенной степени это сказалось и на терминологической стороне: Шухардт категорически настаивал на невозможности согласия с младограмматиками «до тех пор, пока мы не откажемся от термина “филология”», и подчеркивал целесообразность «говорить о языкознании, литературоведении или истории культуры как об отдельных науках», поскольку «языки, как бы далеко они ни отстояли один от другого, в научном смысле связаны между собой гораздо теснее, чем язык и литература, даже тогда, когда они принадлежат одному и тому же народу»^[54]. Представители же эстетического идеализма часто использовали для самоназвания термин «неофилология» (или «идеалистическая неофилология»), отмечая, что последнее «является своего рода знаменем». Да и сам основоположник рассматриваемой школы, профессор романской филологии Мюнхенского университета Карл Фосслер (1872–1949)^[55], был не только лингвистом, но и литературоведом, что в определенной степени сказалось на его научном мировоззрении.

Отрицательно относясь к философской базе младограмматиков – позитивизму (его вышедшая в свет в 1904 г. программная работа озаглавлена «Позитивизм и идеализм в языкознании»), Фосслер находился под сильным влиянием Гегеля, Гумбольдта и особенно итальянского философа Бенедетто Кроче (1866–1952), автора книги «Эстетика как наука о выражении и как общая лингвистика», опубликованной в 1900 г. В этой работе Кроче утверждал, что эстетика изучает выражение, а язык также состоит из неповторимых выражений, поскольку языковой акт является всегда творческим. Отсюда делался вывод о том, что лингвистика и эстетика, будучи взяты в их подлинном научном значении, представляют собой одну и ту же дисциплину и на определенной ступени должны слиться, основываясь не на логическом, а на интуитивном познании.

Основной упрек, который адресовал мюнхенский романист своим младограмматическим оппонентам, заключался в том, что последние считают своей основной целью знание и описание фактического материала, тогда как идеалисты озабочены прежде всего установлением причинной связи. Считая язык «выражением духа», Фосслер вслед за Гумбольдтом указывал, что «автономным является не язык с его звуками, а дух, который создает его, формирует, двигает и обусловливает в мельчайших частностях». Подчеркивая, что язык есть беспрерывная деятельность, Фосслер отмечает, что язык следует рассматривать как постоянное творчество. При этом первична для него индивидуальность: «…языковое выражение возникает в результате индивидуальной деятельности, но оно утверждается, если приходится по вкусу другим, если они его принимают и повторяют его, либо бессознательно, т. е. пассивно, либо точно также творчески, т. е. модифицируя, исправляя, ослабляя или усиливая, короче говоря, принимая коллективное участие. В момент возникновения или абсолютного прогресса язык есть нечто индивидуальное и активное, в момент покоя или утверждения – нечто пассивное (как в единичном, так и в общем), и в момент относительного прогресса, т. е. рассматриваемый не как творчество, а как развитие, язык есть коллективная духовная деятельность».

Исходя из сформулированных выше принципов, Фосслер упрекает «позитивистов» в том, что, рассматривая язык как нечто данное и завершенное, они производят над ним «анатомическую операцию», разлагая на якобы «естественные» единицы – предложения, их члены, слова, слоги и т. п. Между тем подобное членение является не наиболее «естественным», а просто наиболее удобным, поскольку «слоги, основы, суффиксы, слова и члены предложения являются, так сказать, суставами, по которым живая речь сгибается и движется. Но если утверждают, что звуки конструируют слоги, а эти последние – слова, а слова – предложения и предложения – речь, то тем самым… допускают нонсенс, который равносилен утверждению, что члены тела конструируют человека… В действительности имеет место причинность обратного порядка: дух, живущий в речи, конструирует предложение, члены предложения, слова и звуки – все вместе».

Отсюда К. Фосслер делает вывод о том, что, подходя к языку как к духовному выражению, следует понимать историю языкового развития как историю духовных форм выражения, т. е. историю искусств в широком смысле слова. «Грамматика – это часть истории стилей или литературы, которая, в свою очередь, включается во всеобщую духовную историю, или историю культуры». Поэтому начинать изучение языка следует со стилистики ^[56] и лишь затем переходить к синтаксису.

Последний (как, впрочем, и морфология, и фонетика) сам по себе еще не составляет науки, поскольку вообще «рассматривать язык с точки зрения установлений и правил – значит рассматривать его ненаучно». Любое языковое выражение – это прежде всего индивидуальное духовное творчество. Да и сама возможность общаться при помощи языка, согласно Фосслеру, обусловлена не общностью языковых установлений, материала, строя и т. д., а имеет место благодаря общей языковой одаренности. «Языковой общности, диалектов и т. п. в действительности вообще не существует. Эти понятия тоже возникли в результате более или менее произвольной классификации и являются дальнейшими ошибками позитивизма^[57]. Поставьте в условия контакта двух или нескольких индивидуумов, которые раньше принадлежали к самым различным “языковым общностям” и между которыми нет никаких общих языковых установлений, и они вскоре, в силу свойственной им языковой одаренности, станут понимать друг друга». Поэтому, по мнению Фосслера, язык может быть не изучен, а – используя гумбольдтовское выражение – только «разбужен». Что же касается момента «воспроизведения», то его можно приравнять к речи попугаев, у которых отсутствует творческое начало; поэтому его можно отнести к дефициту языковой одаренности, а отнюдь не превращать в самостоятельный принцип, на котором должна строиться наука.

Отрицательно относился Фосслер и к учению младограмматиков о причинах языковых изменений, отмечая, что «между фонетическим законом и аналогией идеалист не может признать качественного различия». Причиной любого языкового изменения является акцент – духовное явление, которое отнюдь не сводится к языковой стороне: «Акцент – это связующее звено между стилистикой или эстетикой и фонетикой; исходя из него, следует объяснять все фонетические изменения». Последние всегда в момент своего возникновения являются индивидуальными и отнюдь не действуют «со слепой необходимостью». Напротив, как подчеркивает Фосслер, «нет надобности в том, чтобы фонетическому изменению подчинялись люди или звуки. Ни с какой стороны изменение не является ни обязательным, ни закономерным; оно должно еще им стать».

Исходя из различения в языке абсолютного (свободного индивидуального творчества) и относительного (взаимообусловленного коллективного творчества) прогресса, немецкий ученый подразделяет языкознание на чисто-эстетическое и эстетико-историческое рассмотрение языка.

«Первое может быть только монографическим; оно исследует отдельные формы выражения сами по себе и независимо друг от друга с точки зрения их особой индивидуальности и своеобразного содержания. Второе должно суммировать и группировать. В его задачу входит исследование языковых форм различных народов и времен, во-первых, хронологически – по периодам и эпохам, во-вторых, географически – по народам и расам и, наконец, по «индивидуальностям народов» и духовному родству Здесь при сопоставительном изложении материала позитивистские методы как раз и могут быть применены со всей силой, определенностью и скрупулезностью. Подразделяется ли при этом языковой материал на фонетику, морфологию, синтаксис или нет – это вопрос договоренности; он может быть решен исходя только из практический соображений, а не теоретических».

Поскольку каждое изменение в своих истоках индивидуально и сознательно, постольку основное внимание должно быть уделено изучению стилей тех личностей, которые оказали наибольшее влияние на языковое развитие. Отсюда внимание представителей школы эстетического идеализма к изучению языка отдельных писателей, т. е. проблематике, находящейся на стыке литературоведения и языкознания («филологической» в традиционном смысле слова).

С другой стороны, в своих позднейших работах Фосслер, оставаясь на индивидуалистических позициях, стремился связать развитие языка с общественными и культурными факторами. Так, в книге «Язык и культура Франции» он утверждал, что характерной чертой старофранцузского языка является сочетание национального чувства с культурно-религиозным, что проявляется в гармонии между фонетикой и синтаксисом, среднефранцузский период отмечен наличием национального и практического сознания, в связи с чем наблюдается беспорядочное обогащение словарного состава и разнобой в фонетике и словоизменении, в новый период происходит дальнейшее обогащение словарного состава и приспособление его к «духу» французского языка и т. д. Любопытно отметить, что некоторые идеи Фосслера вызвали одобрение у главы Французской социологической школы А. Мейе, хотя, казалось бы, индивидуалистические установки немецкого романиста были коренным образом отличны от его принципов.

Хотя дальнейшее развитие языкознания XX в. пошло по иному пути, нежели тот, который отстаивался Фосслером, его концепция сохранила определенную популярность вплоть до середины XIX в., хотя начиная с 30-х гг. ее влияние стало заметно ослабевать.

Лингвистическая география

Возникновение лингвистической географии принято связывать с двумя основными стимулами, проявившимися в лингвистической науке последней трети XIX в. – новыми взглядами на проблему происхождения индоевропейских языков и новыми методами исследования диалектов. В отличие от воззрений X. Шухардта и К. Фосслера ее появление первоначально не было связано непосредственно с реакцией на учение Лейпцигской школы младограмматиков, хотя многие ее положения и были поставлены под сомнение именно в ходе лингвогеографических исследований.

Традиционно истоки зарождения новой дисциплины возводят к работе немецкого языковеда Йоганна Шмидта (1843–1901) «О родственных отношениях между индогерманскими языками», вышедшей в свет в 1872 г., т. е. за несколько лет до появления «Манифеста» младограмматиков^[58].

Будучи учеником Шлейхера, Шмидт резко разошелся со своим учителем в одном из центральных пунктов сравнительно-исторического языкознания – концепции праязыка, противопоставив ей так называемую теорию воли, основывавшуюся на принципе лингвистической непрерывности.

Исходным пунктом воззрений Шмидта являлся тезис, согласно которому говорить о цельности праязыка нельзя, поскольку изначально он представлял собой не единство, а диалектную раздробленность. Следовательно, нельзя ставить вопрос о реконструкции праязыка в целом; восстанавливать можно лишь отдельные формы и слова. Причем крайне трудно отнести их к одной эпохе^[59].

Отсюда следует, что никаких четких границ между индоевропейскими языками первоначально не существовало. Каждый из них можно рассматривать как переходный по отношению к другому, и все они связаны между собой цепью переходных явлений. При этом «географически ближе расположенные друг к другу языки имеют между собой больше сходства, чем языки более далеко отстоящие». Так, можно заметить, что существует постепенные переходы от индийских языков через иранские к славянским, от последних – к литовским (балтийским), что славянские языки содержат больше арийских черт, чем литовский, а иранский – больше общих со славянским черт, чем санскрит и т. д. «Повсюду видим мы, – резюмирует Шмидт, – постепенные переходы от одного языка к другому». Ощущаемые же в настоящее время известные границы между индоевропейскими языками – явление вторичное, вызванное утратой языков, игравших роль переходных звеньев. Поэтому индоевропейские языки следует представлять не в виде родословного древа, т. е. ветвей, отходящих от единичного ствола, а в виде цепи из различных звеньев, не имеющей ни начала, ни конца.

Согласно Шмидту, то или иное новообразование возникает в определенном центре и затем распространяется, охватывая в первую очередь географически близко расположенные языки и постепенно прекращаясь по мере отдаления от центра, подобно тому как это имеет место с волнами от брошенного в воду камня.

Выдвинутая Шмидтом концепция вызвала критические замечания, в том числе и со стороны младограмматиков, хотя один из видных представителей последних – А. Лескин – пытался доказать, что ее вполне можно согласовать со шлейхеровской схемой родословного дерева, допустив, что первоначально существовала непрерывная связь, а потом возникли разветвления и что идеи немецких лингвистов лишь отражают разные стороны истории индоевропейцев.

Однако сформулированные Шмидтом положения и принципы сыграли еще более важную роль при изучении современных диалектов, предвосхитив многие принципы лингвистической географии.

Фактическое создание этого направления диалектологии связывают с именем немецкого учителя Георга Венкера (1852–1911).

В 1876 г., т. е. спустя четыре года после выхода в свет рассмотренной выше работы Шмидта, Венкер разослал школьным учителям Рейнской области вопросник из 40 коротких фраз, содержащих 300 слов, иллюстрирующих важнейшие фонетические и грамматические особенности немецкого языка. На основе полученных данных Венкер создал брошюру «Рейнский диалект», которая вышла в свет в 1877 г. Затем Венкер расширил сферы своего исследования, результатом чего стал опубликованный в 1881 г. «Диалектологический атлас Северной и Средней Германии». После съезда филологов в Гессене, где Венкер выступил в качестве докладчика, работе над атласом был придан государственный характер и она стала производиться под общим руководством Берлинской академии наук, причем с 1887 г. ассистентом при подготовке атласа стал Фердинанд Вреде (1863–1934). Однако работа над ним затянулась, публикуемые Вреде отчеты вызывали критику (что привело даже к приостановке создания атласа) и вплоть до середины 20-х гг. XX в. он существовал в рукописном виде. Лишь в 1926–1932 гг. сокращенный «Немецкий лингвистический атлас» Венкера – Вреде был опубликован в шести томах.

Несколько по-иному складывалась судьба лингво-географических исследователей во Франции. Большую роль в их подготовке сыграла деятельность Гастона Париса (1839–1932), создавшего целую школу французских диалектологов. Развивая взгляды, высказывавшиеся в последней четверти XIX в., относительно невозможности установления четких границ между диалектами (в 1875 г. об этом писал П. Мейер в своей рецензии на работу Асколи, посвященную франко-провансальским говорам, в 1880 г. – признанный теоретик младограмматизма Г. Пауль), Г. Парис заявил о том, что диалектов как таковых вообще не существует, а имеется лишь разное географическое распределение отдельных языковых фактов; более того, по мнению Париса, даже между родственными языками провести такие жестко фиксированные границы не представляется возможным.

Одним из учеников Париса был Жюль Жильерон (1854–1926). Именно им совместно с Эдмоном (1848–1926) был создан «Лингвистический атлас Франции», публикация которого продолжалась с 1902 по 1910 г. и стала поворотным событием в истории лингвистической географии, оказав огромное влияние на ее развитие и послужив своеобразным стимулом для создания работ подобного типа в различных странах.

Главная особенность «Лингвистического атласа Франции» (состоявшего из 1920 карт, объединенных в 35 выпусков) заключалась в том, что его создатели фиксировали не выборочно диалектные формы, а язык в целом, включая и его литературную разновидность. Таким образом была создана своего рода фотография определенного этапа развития французского языка. Материалы, представленные в атласе, свидетельствовали о том, что между словами и формами существуют крайне сложные взаимоотношения, а применительно к каждому слову можно говорить о его собственной истории.

Особое значение имели данные атласа для корректировки понятия звукового закона – центрального пункта младограмматической доктрины. Выяснилось, что нельзя считать фонетические изменения результатом быстрого «фронтального» изменения звуков; напротив, последние распространяются медленно, охватывая слово за словом, причем отдельные единицы в разных областях могут отражать различные стадии этого процесса. Слова взаимодействующих говоров могут влиять друг на друга, образуя компромиссные формы. Подтвердилась также точка зрения об отсутствии четких границ между диалектами: были обнаружены переходные зоны, объединяющие черты разных диалектов, выявлены случаи перехода особенностей одного диалекта на территорию другого и т. п. Обнаружились и доказательства положения (выдвигавшегося, в частности, Г. Шухардтом) об отсутствии резко очерченных границ и между отдельными языками: так, оказалось, что некоторые особенности диалектов Северной Италии очень напоминали особенности французских и провансальских говоров, откуда был сделан вывод, что фиксированная граница между французским и итальянским определяется прежде всего наличием соответствующих литературных языков, которыми пользуются их носители, тогда как в устном общении черты одного языка постепенно переходят в черты другого.

Достижения лингвистической географии поставили вопрос и о применении их к истории языка, в частности, для решения проблемы происхождения языковых семей и выявления диалектного членения индоевропейской языковой области. Уже в XX в. ею занимался ряд крупных лингвистов (А. Мейе, М. Бартоли, В. Порциг и др.), а сами методы этого направления прочно вошли в арсенал науки о языке.

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒