Французская социологическая школа и ее основные положения

⇐ ПредыдущаяСтр 15 из 29Следующая ⇒

Признанным главой рассматриваемого направления считается ученик Ф. де Соссюра Антуан Мейе (1866–1936), долгое время возглавлявший (в должности «непременного секретаря») Парижское лингвистическое общество.

В отличие от «лингвистических диссидентов», взгляды которых были рассмотрены в предыдущем разделе, А. Мейе по своему научному мировоззрению был прежде всего представителем классической компаративистики, в значительной степени обобщив и завершив ее достижения. В этом отношении воззрения французского ученого имели много общего с положениями младограмматической концепции, хотя в некоторых вопросах он и расходился со своими лейпцигскими коллегами. Достаточную открытость проявлял Мейе и по отношению к самим «диссидентам»: он отмечал (хотя и с оговорками) новаторство многих мыслей весьма далекого от него К. Фосслера, широко пользовался методами лингвистической географии (ему принадлежит, в частности, специальная работа «Индоевропейские диалекты», в которой он одним из первых ввел в обиход компаративистики понятие изоглоссы и проанализировал сущность и виды инноваций), уделял много внимания проблемам субстрата и т. п. Однако вместе с тем эта «открытость» имела свои пределы: она не должна была ставить под сомнение основные методологические принципы сравнительно-исторического метода. Так, анализируя процессы языкового смешения и признавая, что «нельзя… отрицать возможности появления в особо благоприятных условиях действительных смешений», он вместе с тем – в противоположность Г. Шухардту или итальянским неолингвистам – однозначно констатировал: «В действительности до сих пор еще не встречалось случая, когда можно было бы объявить морфологическую систему данного языка результатом смешения морфологических систем двух разных языков. Во всех случаях, которые приходилось наблюдать до настоящего времени, мы имели дело с непрерывной традицией одного языка. Этот язык мог принять в себя большее или меньшее число заимствований, которые могли повлиять в той или иной мере на словообразование; он мог передаться от поколения к поколению или быть воспринятым другим народом, утратившим собственную речь, – но при всех обстоятельствах продолжается единая непрерывная традиция морфологической системы этого языка». И этот факт явно радует правоверного компаративиста: «Мы смогли установить, пользуясь сравнительным методом, историю ряда языков, потому что могли уверенно объяснить всякую новую систему как результат развития одной определенной старой системы. Если же нам придется учитывать две исходные системы и их взаимодействие, современная методика окажется непригодной. Необходимость непрестанно выбирать между двумя рядами исходных форм приведет к такому произволу, что, по существу, ничего нельзя будет доказать. К счастью, несмотря на все гипотезы такого характера, языковеды еще ни разу не сталкивались с подобным затруднением».

Пределы «научного новаторства», присущего Мейе, наглядно показывает его отношение к «Курсу общей лингвистики», подписанному именем его покойного учителя Ф. де Соссюра, уважение к которому он сохранял на всю жизнь. Высоко оценив эту книгу, не возражая против ряда выдвинутых в ней положений (различие языка и речи, многие моменты трактовки сущности языкового знака^[65] и т. п.), он никогда не соглашался с наиболее принципиальным положением соссюровской концепции – о противопоставлении синхронии и диахронии и провозглашении их объектами двух разных наук. «Есть только одна грамматика, описательная и историческая одновременно» – этому тезису глава Французской социологической школы оставался верен до конца жизни.

Касаясь же вопроса об отличиях Мейе от наиболее ортодоксальных «истористов» – представителей младограмматического направления, обычно выделяют следующие моменты.

Если лейпцигские ученые при рассмотрении индивидуальной и социальной сторон языка явно отдавали предпочтение первой, то их французский коллега – в полном соответствии со своими социологическими убеждениями – настаивает на противоположном. «Язык, – пишет он, – точно подходит под определение, данное ему Дюркгеймом. Язык существует независимо от говорящих на нем индивидов, и хотя он не имеет реального бытия вне совокупности этих индивидов, он внеположен им благодаря общему характеру. Свидетельством этого является то, что никто из говорящих не властен изменить язык… Признаки внеположности индивиду и принудительного характера, которыми Дюркгейм определяет социальное явление, обнаруживаются в языке с полной очевидностью». Уточняя и развивая это положение, Мейе констатирует: «Язык существует… только в нервных (двигательных и чувствительных) центрах каждого отдельного лица. Но те же ассоциации навязаны всем членам группы с такой силой, какой не знает ни один социальный “институт”…Язык, будучи, с одной стороны, принадлежностью отдельных лиц, с другой стороны – навязывается им; благодаря этому он является реальностью не только физиологической и психической, но прежде всего социальной.

Язык существует лишь постольку, поскольку есть общество, и человеческие общества не могли бы существовать без языка».

Соответственно Мейе относил и саму лингвистику к социальным наукам, откуда логично следовал вывод, что одной из задач языкознания должно стать установление взаимоотношений между структурой общества и структурой языка, с одной стороны, и отражений изменений первого во втором – с другой. Отсюда внимание, уделяемое в его трудах социальным факторам языковых изменений, которые в первую очередь сказываются в области семантики, где соответствующие сдвиги, помимо сугубо языковых причин, могут обусловливаться изменением обозначаемого предмета, наличием социальных групп в пределах данной языковой среды и т. п.

Более широко, чем младограмматики, трактовал Мейе и проблему фонетических изменений. Вполне разделяя «принцип постоянства фонетических законов, что точнее было назвать регулярностью фонетических соответствий», он вместе с тем оговаривал, что «количество всех особых факторов, которые, не нарушая действия фонетических законов, затемняют их постоянство, безгранично». Кроме традиционной для младограмматиков аналогии, называются, в частности, и такие «возмущающие факторы», как «слова, имеющие особое произношение» (детские, типа «папа», «мама», формулы вежливости), заимствования (особенно из близкородственных языков и диалектов, трудно отличимые от исконной лексики), явления, связанные с изменением языка (фактор субстрата) и др. Однако, соглашаясь с тем, что «почти у каждого слова своя собственная история», французский лингвист отнюдь не считает это причиной для отказа от фундаментальных принципов компаративистики, заключая: «Но это все же не мешает вскрывать и определять те изменения, которые… охватывают артикуляционную систему в целом.

Ничто из этого не противоречит принципу постоянства фонетических законов, т. е. изменений, затрагивающих артикуляцию безотносительно к смыслу; этот принцип сводится только к тому, что, когда при усвоении языка младшими поколениями какой-либо артикуляционный прием сохраняется или видоизменяется, это его сохранение или видоизменение имеет место во всех тех случаях, где данная артикуляция применяется одинаковым образом, а не в одном каком-либо слове. И опыт показывает, что дело происходит именно так». При этом, поскольку «общество, как правило, решительно противится введению в язык индивидуальных новшеств», необходимо учитывать, что «как в отношении фонетики, так и в отношении морфологии общие формулы развития обусловлены обстоятельствами, общими для всех людей или по крайней мере для отдельных типов цивилизаций» (хотя при этом и оговаривается, что пока «нет еще достоверных данных относительно того, каким образом устанавливается эта всеобщность»).

Что же касается одного из центральных вопросов сравнительно-исторического языкознания второй половины XIX в. – проблемы праязыка и его реконструкции, – то здесь Мейе не столько отошел от младограмматиков, сколько довел присущий представителям последнего «скептицизм» до логического завершения: «Реконструкция не восстанавливает язык таким, каким он был в жизни; никакая реконструкция не сможет представить “общий язык” таким, каким он был в живой речи. Восстановление Шлейхером индоевропейского праязыка при помощи исторически засвидетельствованных языков этого семейства было гениальным нововведением; но составление текста на этом реконструированном праязыке было грубой ошибкой. Сравнение дает систему сопоставлений, на основании которой можно построить историю языковой семьи; однако это сравнение не дает нам реального языка со всеми присущими ему выразительными средствами».

Если А. Мейе вошел в историю языкознания в большей степени не как теоретик, а именно как компаративист (его лингвистическое наследие насчитывает 24 книги и около 540 статей, но среди созданных им многочисленных трудов нет собственно общелингвистической монографии типа, например, «Принципов истории языка» Г. Пауля), то его ученик и фактический преемник Жозеф Вандриес (1875–1960), также бывший по основной специальности индоевропеистом, прежде всего известен как автор книги «Язык. Лингвистическое введение в историю», вышедшей в 1921 г. и представлявшей собой своего рода учебник по введению в языкознание, написанный с позиций Французской социологической школы.

Как и его учитель, Вандриес был хорошо знаком с той концепцией, которая представлена в «Курсе общей лингвистики» Ф. де Соссюра и пользовался некоторыми его формулировками (ср. его слова: «Самое общее определение, которое можно дать языку, – это назвать его системой знаков»). Отмечает он и возможность подходить к языку как с точки зрения «преемственности», т. е. исторического развития, так и синхронически. Однако у него нет ни жесткого противопоставления того и другого подхода (и тем более провозглашения примата синхронии над диахронией), ни тезиса о необходимости изучать язык «в себе самом и для себя». Из двух сторон соссюровской концепции – «социологической» и «структурной» – Вандриесу, подобно Мейе, гораздо ближе была первая, а то, что Соссюр несколько пренебрежительно назвал «внешней лингвистикой» и, по существу, вывел за пределы языкознания в собственном смысле слова, стало наиболее оригинальной и самостоятельной частью книги французского ученого, в значительной степени предвосхитившего позднейшую социолингвистику.

Подобно Мейе, Вандриес многократно указывает на социальную природу языка: «Язык образовался в обществе. Он возник в тот день, когда люди испытывали потребность общения между собой… Язык есть общественное установление… Только изучая социальную роль языка, можно составить себе представление о том, что такое язык… В любой общественной группе вне зависимости от ее свойств язык играет важнейшую роль. Он – самая крепкая связь, соединяющая членов группы, в одно и то же время он – символ и защита группового единства; …он – средство общения между членами группы, условный знак принадлежности к группе».

В отличие от подавляющего большинства своих коллег второй половины XIX – начала XX в. (включая Соссюра), вообще считавших вопрос о происхождении языка нерелевантным для науки, Вандриес останавливается и на этой проблеме, в какой-то степени продолжая традиции философской мысли XVIII в., в частности Жан Жака Руссо, на которого он даже ссылается. Предполагая, что первоначально «язык мог возникнуть в чисто эмоциональной форме», ученый отмечает, что в дальнейшем звуковые реакции (ритмически сопровождавшие ходьбу или работу; крик, выражавший эмоции) стали приобретать символическое значение, обретя роль сигнала. Закрепление их «происходило по законам, управляющим всяким обществом (например, во время каких-либо коллективных церемоний они одинаково воспроизводились всеми, принадлежащими к данной группе)». «И мало-помалу благодаря возрастающей частоте социальных сношений в конце концов установился в своем несравненном богатстве этот сложный аппарат, служащий для выражения чувств и мыслей, всех чувств и всех мыслей».

В области компаративистики Вандриес, как и Мейе, скептически относился к возможности реконструкции праязыка: «Индоевропейский язык, восстанавливаемый учеными, лишен какой бы то ни было конкретной реальности; это… только система соответствий… Самое большее, что мы знаем об этом языке, сводится к принципам его грамматического строя; никто не может говорить на этом языке, но всякий лингвист должен знать, какие были грамматические категории в этом языке, как они в нем выражались, каково было значение его суффиксов и окончаний».

Работы А. Мейе и Ж. Вандриеса были хорошо известны их коллегам в других странах и пользовались достаточно широкой популярностью. Однако ведущим в лингвистике первой половины XX в. представляемое ими направление так и не стало, поскольку на передний план в этот период выдвигались проблемы изучения структурных характеристик языка.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒