Лингвистическая концепция И.А. Бодуэна де Куртенэ

⇐ ПредыдущаяСтр 18 из 29Следующая ⇒

Вероятно, ни один языковед, работавший на рубеже XIX–XX вв. на территории Российской империи, не привлекал к себе столь пристального – правда, главным образом уже посмертного – внимания в мировом языкознании, как Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ (1845–1929). Носивший фамилию старинного французского рода, поляк по национальности^[68], жизнь и труды которого были связаны с целым рядом стран и городов (Казань, Юрьев (Тарту), Краков, Петербург, Варшава), он был провозглашен предтечей структурализма наряду с Ф. де Соссюром, с которым некоторое время был лично знаком (и о книге, вышедшей под именем которого, всегда хранил упорное молчание). Но хотя посвященная Бодуэну библиография насчитывает не одну сотню работ на самых разных языках, задача сжатого и вместе с тем достаточно полного изложения его общелингвистических идей всегда была достаточно сложной. С одной стороны, относительно обширное научное наследие ученого почти не включает больших обобщающих трудов, дающих адекватное представление о его общелингвистических воззрениях в целом. С другой стороны, на протяжении ряда десятилетий творческой деятельности взгляды Бодуэна в ряде случаев претерпели определенную эволюцию, что сказывалось на его подходе к тем или иным проблемам. Тем не менее, суммируя узловые моменты его концепции, обращают внимание на следующие особенности.

Уже в ранний период своей деятельности, Бодуэн разграничивал понятие человеческой речи вообще как собрания всех языков от отдельных языков, наречий, говоров и от индивидуального языка отдельного человека. Вместе с тем он отмечал необходимость отличать язык как потенциальное явление, состоящее из определенного комплекса составных частей и категорий, от языка как беспрерывно повторяющегося процесса («язык – речь – слово человеческое»). При этом у Бодуэна, как и у его современников, встречаются утверждения, что реально существуют только индивидуальные языки, а понятия национального или племенного языка – своего рода фикция.

По своей сущности язык есть чисто психическое явление. И именно психическими законами обусловлены его существование и эволюция. Вместе с тем, поскольку язык возможен только в человеческом обществе, кроме психической, у него необходимо выделять и социальную сторону: «Основанием языковедения должна служить не только индивидуальная психология, но и социология». В связи с этим Бодуэн отмечал необходимость изучать «народный язык во всей его полноте, разговорный язык (речь) всех слоев общества данного народа, не только тех, которые ходят в сермягах и зипунах, но и тех, что носят сюртуки …язык всех без исключения сословий …язык разных возрастов (детей, взрослых, стариков и т. п.) и известных состояний человека».

В языке следует различать статику, изучающую «законы равновесия языка», и динамику, исследующую «законы исторического движения языка». При этом Бодуэн подчеркивает: «Нет неподвижности в языке… В языке, как и вообще в природе, все живет, все движется, все изменяется. Спокойствие, остановка, застой – явление кажущееся; это частный случай движения при условии минимальных изменений. Статика языка есть только частный случай его динамики или скорее кинематики».

Общий принцип динамического исследования заключается в том, что «фиксируют два реально данных периода в языковом развитии и далее стараются определить, в каком направлении развивались отдельные категории звуков и вся звуковая система в целом». Отсюда вытекает повышенное внимание к описательному анализу языка – момент, по которому позднейшие историки лингвистики особенно резко противопоставляли Бодуэна младограмматической школе. Уже в своих ранних работах, созданных до основных трудов лейпцигских языковедов, он отмечал: «Крайне неуместно измерять строй языка в известное время категориями какого-либо предшествующего или последующего времени.

Задача исследователей состоит в том, чтобы подробным рассмотрением языка в отдельные периоды определить его состояние, сообразное с этими периодами, и только впоследствии показать, каким образом из такого-то и такого-то строя и состава предшествующего времени мог развиться такой-то и такой-то строй последующего… наука не должна навязывать объекту чуждые ему категории и должна отыскивать в нем только то, что в нем живет, обусловливая его строй и состав».

Именно с разработкой проблем синхронического языкознания и связан основной вклад Бодуэна в лингвистику, хотя в принципе он никогда не отказывался прямо от положения, сформулированного им в начале творческого пути: «Обыкновенно грамматики разных языков берут только известный момент истории языка, стараются представить его состояние в данный момент. Но истинно научными они могут быть, только рассматривая этот известный момент в связи с полным развитием языка». В связи с этим отмечается, что и при статическом изучении необходимо «считаться с фактом наличности, с одной стороны, пережиточных форм, унаследованных от прошлого и уже не соответствующих данному общему строю языка, с другой же стороны, явлений, предвещающих, так сказать, будущее состояние данного племенного и национального языка и еще не подходящих под современное построение этого языка».

Язык представляет собой определенную систему, части которой связаны друг с другом определенными отношениями. Это, пожалуй, второй момент, на основании которого Бодуэна провозглашали предшественником структурного подхода к языку.

Применительно к фонетике он еще в 70-е гг. XIX в. отмечал, что «физиологически тождественные звуки разных языков имеют различное значение, сообразно с отношениями к другим звукам». В дальнейшем он распространял принцип системности и на другие явления языка (в частности, морфологические и семантические), указывая, что они «укладываются сами собой в группы и разряды». Отмечая в связи с этим произвольный характер слов («подавляющее большинство слов человеческого языка – лишь случайно возникшие символы»), Бодуэн в более поздних трудах приходил к выводу, что первичной единицей анализа должно стать не слово, а высказывание, которое можно членить с двух точек зрения: фонетической (на его основе выделяются «фонетические фразы», «фонетические слова», слоги и фонемы) и морфологической(исходя из которой выделяются «сложные синтаксические единицы», «простые синтаксические единицы», которые он называет «семасиологически-морфологическими словами», и морфемы).

Введение понятий фонемы и морфемы в понятийный аппарат языкознания также признается одним из наиболее крупных вкладов Бодуэна в развитие нашей науки. Хотя применявшаяся им терминология и отдельные трактовки несколько менялись, в целом можно сказать следующее. Подразделяя «учение о звуках» (называемое им фонетикой или фонологией) на антропофонетику, психофонетику и историческую фонетику, Бодуэн определял первую как дисциплину, объектом которой является изучение физиолого-акустических явлений языка и связи между ними, а вторую – как занимающуюся фонационными представлениями в человеческой психике и их связью с морфологическими и семантическими представлениями. Первая, по мнению Бодуэна, принадлежит к языкознанию лишь опосредованно, тогда как вторая – дисциплина собственно лингвистическая. Именно ее минимальной единицей и является фонема, которую нельзя отождествлять со звуком. Понятие последней формулировалось несколько по-разному. Первоначально фонема трактовалась как этимолого-морфологическая единица, представляющая собой «сумму обобщенных антропофонетических свойств известной фонетической части слова, неделимую при установлении коррелятивных связей в области одного языка и корреспондентных связей в области нескольких языков^[69]». В дальнейшем на передний план выходит психологический момент и фонема начинает определяться как «однородное, неделимое в языковом отношении антропофоническое представление, возникающее в душе путем психологического слияния впечатлений, получаемых от произношения одного и того же звука». Впоследствии вопрос о психологической неделимости фонем был несколько уточнен и было предложено делить их на кинемы (составляющие произносительные элементы) иакусемы (составляющие слуховые элементы), что в определенной степени перекликалось с позднейшими теориями дифференциальных признаков фонем, хотя сами термины так и не вошли в понятийный аппарат лингвистической науки. При этом Бодуэн всегда подчеркивал, что важнейшей задачей фонетики является «рассмотрение отдельных звуков в связи со значением слов», поскольку существуют «взаимные отношения, основанные на связи значения со звуком» (ср. получившее широкое признание в XX в. учение о смыслоразличительной функции фонем). С другой стороны, отмечалась и тесная связь фонетики с морфологией, поскольку «морфологические сопоставления составляют исходную точку для сопоставлений фонетических».

Внимание к морфологическим проблемам языка сказалось и в выделении Бодуэном понятия морфемы. Здесь также отмечается некоторая эволюция его взглядов. В ранних работах она определяется как «любая часть слова, обладающая самостоятельною психологическою жизнью и далее неделимая с этой точки зрения (то есть с точки зрения самостоятельной психической жизни). Это понятие охватывает, следовательно, корень… всевозможные аффиксы, как суффиксы, префиксы, окончания… и т. д.». В дальнейшем он отходит от определения морфемы как части слова (поскольку сами «слова являются обыкновенно частями фактически произносимого»). Меняется и отношение к психологической реальности морфемы: если первоначально Бодуэн считал, что существуют только произносимые слова, а окончания искусственно выделяются из них для научных целей, то позднее он приходит к несколько иному выводу: «На все морфологические элементы языкового мышления – морфемы, синтагмы… – следует смотреть не как на научные фикции или измышления, а только как на живые психические единицы» (доказательством чего, по его мнению, могут служить различного рода речевые обмолвки типа «вертом хвостит»).

Переходя к проблемам языковой эволюции, можно выделить следующие моменты. Разграничивая речь и язык, Бодуэн отмечает, что развитие того и другого происходит по-разному: «Только у индивидуумов имеет место развитие в точном понимании этого слова. Языку же племени свойственно прерывающееся развитие» (отсюда даже делался вывод о том, что «язык как общественное явление развития не имеет и иметь не может. Он может иметь только историю»). Таким образом, развитие представляет собой непрерывную протяженность однородных явлений, находящихся в непосредственной причиной зависимости, тогда как история – прерывистое развитие, периоды которого связаны опосредованной причинностью, и соответствующая формула истории выглядит как? = m, т. е. «бесконечно малое изменение, произведенное в один момент, повторившись бесконечное число раз, дает известную, заметную определенную перемену», представляющую собой переход из одного состояния в другое^[70]. При этом уже в ранних работах Бодуэн разграничивает внешнюю и внутренюю историю, определяя различие между ними следующим образом: «Внешняя история языка связана с судьбами его носителей, т. е. с судьбами говорящих им индивидуумов, с судьбами его носителей. В круг ее исследований входит распространение языка, как географическое, так и этнографическое… Внутренняя же история языка занимается развитием языка самого по себе, жизнью языка, разумеется, не отвлекая его неестественным образом от его носителей, от людей, а, напротив того, понимая его всегда в связи с физическою и психическою организацией говорящего на нем народа. Но она не заботится о судьбах языка, только обращает внимание на перемены, происходящие внутри его же самого. Внутренняя история языка исследует, как народ говорит в известное время или в течение многих веков и почему так говорит, внешняя – сколько людей говорит и когда (границы языка)».

Отказавшись (как и подавляющее большинство других языковедов конца XIX – начала XX в.) от каких-либо идей стадиальности в языковом развитии и скептически относясь к традиционному делению языков на корневые, агглютинативные, флективные и др., поскольку в одном и том же языке могут быть представлены разные явления, Бодуэн вместе с тем всегда уделял достаточно пристальное внимание такому изучению языков, которое позже получило название типологического. В частности, он, с одной стороны, обращал внимание на важность сопоставительного исследования родственных языков с целью выявить общие закономерности их развития, а с другой – на выявление сходств и различий между языками независимо от существующих между ними генеалогических, исторических, ареальных и прочих связей: «Мы постоянно находим одинаковые свойства, одинаковые изменения, одинаковые исторические процессы и перерождения в языках, чуждых друг другу и исторически, и географически. С этой точки зрения мы можем сравнивать развитие языков романских с развитием языков новоиндийских, развитие языков славянских с развитием языков семитических, развитие языка русского с развитием языка коптского, развитие языка английского с развитием языка китайского и т. п.». В связи этим он подчеркивал, что «характеристики языков по известным статическим особенностям должны быть заменены характеристиками по целым линиям исторического развития, по целым линиям постепенных видоизменений, проделанных языками в течение их многовековой исторической жизни».

При характеристике причин языковых изменений Бодуэн де Куртенэ наиболее сильно расходился с ортодоксальным младограмматизмом, неоднократно повторяя тезис: «Нет никаких “звуковых законов”». Указывая, что последние являются результатом действия самых разнообразных и противоречивых факторов, в связи с чем их вообще нельзя именовать «законами» и утверждая, что «объяснение языковых явлений может быть только психологическим или в известных пределах физиологическим», Бодуэн отдавал решительное предпочтение первому фактору, проявляя обостренное внимание прежде всего к морфологическим факторам языковой эволюции. Применив независимо от младограмматиков (и раньше их! ) принцип аналогии, Бодуэн вместе с тем уже в ранних работах выделял различные факторы языкового развития: привычку (бессознательную память), бессознательное забвение и непонимание, бессознательное обобщение, бессознательное стремление к дифференциации и особенно стремление к удобству, экономии работы мускулов, нервных разветвлений мозга и т. д., в результате чего упрощаются сложные звуки и их сочетания, увеличивается регулярность морфологической системы и т. п. Допускает Бодуэн и сознательное воздействие на язык, отмечая, что, поскольку «язык неотделим от человека и постоянно сопровождает его, человек должен владеть им еще более полно и сделать его еще более зависимым от своего сознательного вмешательства, чем это мы видим в других областях человеческой жизни». Причем, по мнению Бодуэна, языковые изменения связаны с проявлением той или иной общей тенденции в развитии конкретных языков (например, для русского – ослабление противопоставлений для гласных и усиления для согласных).

Что касается вопросов компаративистики в узком смысле слова, в частности, столь волновавшей многих его современников проблемы реконструкции праязыка и степени ее достоверности, то эта тематика занимала в деятельности Бодуэна относительно мало места, а «археологический характер» подобных изысканий и свойственное их авторам «реконструкционное пенкоснимательство» вызывало у него весьма ироническое и сдержанное отношение. Последовательное отрицание шлейхеровского натурализма привело его и к отрицательной оценке как «теории родословного древа», так и «теории воли». «Здесь, как и в других разделах языкознания, – писал он, – нас поражает укоренившаяся привычка персонификации и вообще одухотворения понятия языка, человеческой речи, т. е. привычка рассматривать языки как особые существа, как “живые организмы”, в отрыве от людей. Только при таком ошибочном подходе могли возникнуть “генеалогические древа” родственных языков (Stammbautheorie) и “теория волн” (Wellen theorie). Наивно (провозглашаемая теория “генеалогического древа” основывается на представлении, что язык является существом типа животного или растения… Теория волн, расходящихся из определенных центров, теория приобретения от соседей тенденций к определенным изменениям в том или ином направлении…. вызывает у нас предположение, что язык, оторванный от человека, является текучей, жидкой субстанцией, чем-то вроде воды или даже отравляющих газов». (Впрочем, второй концепции Бодуэн все же отдавал некоторое преимущество.)

В заключение необходимо отметить, что при всем своем интересе к теоретическим проблемам языкознания Бодуэн де Куртенэ уделял достаточно много внимания и практическим аспектам научной работы. Он отдал много сил дополнению и редактированию третьего издания «Толкового словаря живого великорусского языка» В.И. Даля, участвовал (вместе с Ф.Ф. Фортунатовым, А.А. Шахматовым и другими видными языковедами той поры) в разработке проекта реформы русской орфографии, официально утвержденного уже после революции. Занимался он и политической деятельностью, в частности, отстаивая права национальных меньшинств царской России (за изданную в 1913 г. брошюру «Национальный и территориальный принцип в автономии» ученый даже был приговорен к заключению в крепости).

Сам Бодуэн, характеризуя свою научную деятельность, не без сожаления признавал, что часто в ней «высказывалось много новых мыслей, которые, однако же, оставались большей частью набросками и недомолвками без надлежащего развития». Действительно, то обстоятельство, что ни сам Бодуэн, ни его ученики не создали труда, подобного «Курсу общей лингвистики» Соссюра, вероятно, в какой-то степени уменьшило воздействие «бодуэнианства» на мировое языкознание, хотя многие его идеи оказали весьма существенное влияние на ряд выдающихся представителей науки о языке XX в

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒