ОБЩЕСТВЕННАЯ ФОРМАЦИЯ, ЯЗЫК, ДИСКУРС

1. ОБЩЕСТВЕННАЯ ФОРМАЦИЯ, ИДЕОЛОГИЯ, ДИСКУРС

В основе организации этой части работы лежат отношения между тремя сферами, которые мы определили ранее и которые вынесены в общее заглавие первой части. Сразу же заметим, что в современных условиях академической работы теоретическое разграничение этих сфер становится очень затруднительным. Это связано с тем, что помимо того, что попытка такого рода разграничения может кому- то показаться теоретически сомнительного свойства, даже вооружившись наилучшими теоретическими и политическими намерениями, исследователь стоит перед очень трудной проблемой преодоления организационных и эпистемологических препятствий, связанных с раздробленностью знаний, а особенно с принятым в академической практике вытеснением и замаскнровыванием исторического материализма. Мы на опыте убедились, как трудно, оказывается, избежать спонтанных подмен, приводящих к тому, что исторический материализм становится «социологией»; при этом теория дискурса оставляет себе «социальный аспект языка» и т.д. Даже с исследователями-марксистами случается, что они способны трезво и критически относиться к науке, которой они занимаются, и часто оказываются настолько слепы к некоторым академически-идеалистическим аспектам смежных дисциплин, что полагают возможным в своей практике заимствовать у них некоторые полезные «инструменты» непосредственно, включая и критическую деятельность.

Предлагая свою концепцию такого разграничения, мы, очевидно, сами не избегаем опасности, о которой сигнали-

Michel Р с с h е и х, Catherine F и с h s. Mises аи point et perspectives a propos de l'analyse automatique du discours. — Langages, 1975, № 37, p. 9—22. Здесь дается лишь первая, теоретическая часть статьи.

зируем, так как эта опасность сопряжена с состоянием практики современной научной работы Опираясь на самый последний вариант этой концепции (Н а г о с h с, Henry. Pecheux 1971)[47], мы утверждаем прежде всего, что сфера исторического материализма, которой мы здесь касаемся, — это идеологическая надстройка, рассматриваемая во взаимосвязи со способом производства, определяющим данную общественную формацию Работы марксистов последних лет (см. в частности Althusser 1970) показывают недостаточность рассмотрения идеологической надстройки как формы отражения «экономического базиса» — так, как будто бы идеология формировалась посредством «сферы идей» над миром вещей, экономических явлений и т п Другими словами, идеология должна характеризоваться посредством некоторой специфической «материальности», связанной с экономической материальной системой, или, в более частных терминах, функционирование идеологического уровня должно рассматриваться как предопределенное в конечном счете экономическим уровнем, соразмерно с тем, что сам идеологический уровень является одним из (неэкономических) условий воспроизводства экономического базиса, а еще точнее, производственных отношений, присущих этому базису¹ Частная особенность функционирования идеологической сферы, касающаяся воспроизводства производственных отношений, заключается в том, что можно было бы назвать интерпелляцией (требованием выполнения законов) или зависимостью личности как носителя идеологии, проявляющейся в том, что каждый, не отдавая себе в этом отчета и считая, что он действует согласно своей доброй воле, оказывается принуждаем занять свое место в одном из двух общественных классов, антагонистических по способу производства (или в таком разряде, как слой или социальная группа, примыкающая к одному из иих)². Это постоянное воспроизводство классовых отношений (экономическое и не только экономическое, как мы только что видели) материально обеспечивается существованием сложных реальных структур, которые Альтюссер назвал «идеологическими аппаратами государства» Для этих структур характерно то, что они активизируют практические механизмы, связанные с позициями или соотношением позиций, которые соотносятся с классовыми отношениями, но не копируют их в точности. В некоторый данный исторический момент классовые отношения (классовая борьба) характеризуются столкновением (и внутри самого аппарата) политических и идеологических позиций, «которые характеризуют не отдельных индивидов, а целые политические формации, вступающие в отношения антагонизма, союза или соподчинения Мы используем термин идеологическая формация, чтобы характеризовать некий элемент, могущий выступать в качестве силы, противопоставленной другим силам в идеологической ситуации, характерной для данной общественной формации в данный момент времени; таким образом, каждая идеологическая формация представляет собой сложную совокупность позиций и репрезентаций, которые не являются ни " индивидуальными", ни " универсальными", но более или менее непосредственно соотносятся с классовыми позициями, для отношений между которыми характерны конфликты» (Haroche, Henry, Р ё с h е u х 1971, 102) Теперь мы подходим к постановке вопроса об отношениях между идеологией и дискурсом. Учитывая все вышесказанное, становится ясным, что отождествлять идеологию со сферой дискурса невозможно (в противном случае это была бы идеалистическая концепция идеологии как сферы идей и речевых произведений) Область дискурса следует понимать как один из материальных аспектов того, что мы назвали идеологической «материальностью». Иначе говоря, дискурс как вид, согласно нашей концепции, принадлежит роду идеологии. Это равносильно тому, что «одной из составляющих определяемых таким образом идеологических формаций обязательно⁴ являются одна или несколько дискурсных формаций, которые определяют, что может быть и что должно быть сказано (в виде публичного выступления, проповеди, памфлета, доклада, программы и т.п.) с определенной позиции в данных обстоятельствах» (Haroche, Henry, Pecheux 1971. 102), или. говоря иначе, в некоторой системе мест внутри идеологического аппарата, вписанной в классовые отношения Теперь мы будем говорить, что каждая дискурсная формация поддерживает некоторые специфические условия производства (conditions de production)⁵, которые могут быть отождествлены, учитывая то, что только что было сказано.

Итак, «идеология превращает индивида в субъект» этот основополагающий закон Идеологии никогда не реализуется в общем, но всегда применительно к некоторому определенному комплексному сообществу идеологических формации, которые в каждую историческую эпоху классовой борьбы внутри этого сообщества играют по необходимости неодинаковую роль в воспроизводстве н преобразовании производственных отношений, что происходит по причине как их внутренних представлений (о Праве, Морали, Знании, Боге н т.п.), так и их классовых особенностей. На этом двойном основании дискурсные формации включаются в идеологические формации в качестве их составных частей Возьмем пример: религиозная идеологическая формация при феодальном способе производства представляет собой форму господствующей идеологии; она реализует «закабаление индивида в субъект» с помощью религиозного идеологического аппарата государства, специализированного в области отношений между Богом н священнослужителями в области специфических церемоний (богослужения, обрядов крещения, заключения браков, похорон и т.п.), которые под видом религиозных установлений в действительности вторгаются в юридические отношения и в экономическое производство, а следовательно, и в глубь феодальных производственных отношений. В реализации этих классовых идеологических отношений как составные компоненты участвуют различные дискурсные формации, переплетенные каждый раз в специфических комбинациях. В качестве примера рассмотрим гипотезу, которая нуждается в исторической проверке. на одном полюсе в этой ситуации стоит сельская проповедь, прочитанная представителем низшего духовенства в крестьянской среде, а на другом — проповедь священнослужителя высокого сана для высшей знати; первая нз двух дискурсных формаций подчинена второй таким образом, что основными в них выступают одни и те же «вещи» (бедность, смерть, смирение н т.п.), но отраженные в разных формах (покорность народа перед знатью / покорность знатных лиц перед Богом) или разные «вещи» (труд на земле / предназначение знати).

Подчеркнем, наконец, что дискурсная формация исторически существует внутри данных классовых отношений; она может порождать элементы, которые включаются в новые дискурсные формации, устанавливаются внутри новых идеологических отношений и вызывают к жизни новые идеологические формации. Например, можно предположить (и это тоже должно было бы служить предметом исторической проверки), что упомянутые выше дискурсные формации, исчезнув как таковые, породили компоненты, которые были «возвращены» в разных исторических формах буржуазного атеизма н приспособлены (например, в виде свода некоторых парламентских речей революции 1789 года) для господства идеологии буржуазного класса.

Здесь возникает одна трудность, с которой хорошо знакомы теоретики марксизма, — трудность, связанная с определением реальных границ реальных объектов, соответствующих вводимым понятиям (в нашем случае, например, идеологической формации, днскурсной формации н условий производства). Эта «трудность» не является следствием досадной случайности, но есть результат противоречия, существующего между природой этих понятий и сложившейся практикой спонтанного фиксирования н классифицирования, в соответствии с которой нельзя не пытаться вовлечь эти понятия в, вероятно, неизбежные вопросы типа, сколько идеологических формаций содержится в общественной формации; сколько каждая нз них в свою очередь может включать в себя днскурсных формаций и т.п. На самом деле, учитывая диалектический характер рассматриваемых реальностей, подобная дискретизация в принципе невозможна, если мы допускаем в самом определении каждого из этих объектов возможность преобразовываться друг в друга, что и разоблачает их дискретный характер как полную иллюзию.

Относительная отстраненность идеологической формации по отношению к днскурсной проникает внутрь самой дискурсной формации: она обнаруживается в обязательном воздействии на данную днскурсную формацию неднскурс- ных идеологических элементов (представлений, образов, связанных с практической деятельностью, н т.п.). Более того, они привносят внутрь днскурсной сферы расхождения, которые отражают эту отстраненность, дистанцию. Речь идет о смещении одной дискурсной формации по отношению к другой в том плане, что первая служит чем-то вроде сырья образов и представлений для другой, но как если бы дискурсная оболочка этого сырья рассеивалась перед глазами субъекта (Henry 1974). Здесь речь идет о том, что мы будем характеризовать как «забвение № I»⁶ — неотъемлемый аспект субъективной практики, связанный с речевой деятельностью субъекта. Но в то же время (и это есть другая форма того же «забвения») процесс, в результате которого порождается или воспринимается как осмысленная некоторая конкретная дискурсная цепочка, скрывается от глаз субъекта. Мы хотим сказать, что, согласно нашей концепции, порождение смысла неотделимо от отношения парафразнрования между такими текстовыми последовательностями, парафрастическое множество которых образует то, что можно было бы назвать матрицей смысла. Из этого следует, что конструирование эффектов смысла происходит, начиная с этих внутренних отношений пара- фразнровання, и что референцнальные отношения имплицируются этими эффектами⁸.

Если следовать нашим рассуждениям, то можно понять, что субъективный характер восприятия, из-за которого текст неоднозначно соотнесен со своим смыслом (с точностью до синтаксических и/или семантических неоднозначностей), — это иллюзия, необходимая для того, чтобы понимать субъекта как результат (reffet-sujet) по отношению к речевой деятельности, способствующая в этой специфической области превращению субъекта в подданного, о котором мы упоминали выше. Действительно, мы утверждаем, что «смысл» некоторой текстовой последовательности материально постижим только тогда, когда эта последовательность рассматривается с привязкой к той и / или иной дискурсной формации (что объясняет, между прочим, тот факт, что она может иметь несколько смыслов)⁹. Именно такая обязательная привязка любой текстовой последовательности к некоторой дискурсной формации, благодаря которой эта последовательность «наделяется смыслом», оказывается отторгнутой для субъекта (или самим субъектом) и скрыта для него иллюзией, что он находится у истоков смысла в том отношении, что он «извлекает» некоторый существовавший до него универсальный смысл (это, в частности, объясняет вечную дихотомию «индивидуальное / универсальное», свойственную дискурсной иллюзии субъекта). Отметим, между прочим, что эффект-субъект и такое его импровизированное толкование по отношению к речевой деятельности развивается, при остающейся неизменной сути вопроса, в теоретических разработках, опирающихся на хомскнанскую и постхомскианскую трактовку семантики (вызывающую неизбежное обращение к универсальной семантике, приведенной в действие в логике предикатов, что. по существу, сводится к решению проблемы путем аннулирования границы между дискурсным процессом и логическим выводом).

Эти уточнения позволяют понять, почему аппарат автоматического анализа дискурса (А.А.Д.) в соответствии с той концепцией теории дискурса, которую мы только что изложили, в принципе исключает идею семантического анализа одного-единственного текста. Имея это в виду, следует обратить внимание на различие, к которому мы позже вернемся, между лингвистическим анализом дискурсной последовательности и автоматической обработкой множества объектов, полученных посредством этого анализа [...].

Понимая под днскурсным процессом парафрастические отношения, реализующиеся внутри того множества, которое мы ранее назвали матрицей смысла, присущей данной дискурсной формации, мы будем считать, что процедура А.А.Д. представляет собой приблизительный набросок несубъективного анализа эффектов смысла, который рассеивает иллюзию «субъекта-эффекта» (при порождении / восприятии текста) н археологически планомерно восходит к дискурсным процессам. В своем современном состоянии процедура А.А.Д. позволяет обнаружить то, что можно назвать следами дискурсного процесса, являющегося основным объектом рассмотрения. Как мы покажем позже, трудность, которую нам здесь предстоит преодолеть, заключается в том, что парафрастическое множество (а скорее различные парафрастические множества или семантические области) прямо не соотносится с некоторой логической пропозицией (или системой логических пропозиций). Нам представляется, что это не результат случайного несовпадения, которое можно было бы сгладить, действуя более тонко: в действительности речь идет об уже упомянутой границе между логической пропозицией н дискурсным процессом — границе, которая мнимо отменяется н стихийной философией формальной логики, и позитивистским ндеоло- гизмом в лингвистике.

Как мы только что показали, дискурсные процессы, как они здесь понимаются, не могут рождаться у субъекта. Тем не менее они неизбежно реализуются в этом самом субъекте. Такое кажущееся противоречие связано на самом деле с проблемой организации субъекта и с тем, что мы называем субъектизацией. В силу сказанного необходимо уточнить некоторые неоднозначные формулировки, которые содержатся в работе 1969 г., в частности касающиеся термина «условия производства». Неоднозначность заключается в том, что термин «условия производства» обозначает влияние системы мест, к которой субъект оказывается приписанным, и одновременно «ситуацию» в конкретном эмпирическом смысле этого слова, т.е. материальное и социальное окружение субъекта, более или менее сознательно исполняемые им роли и т.п. В предельном случае «условия производства» в последнем смысле определяли бы «состояние, переживаемое субъектом» в смысле субъективной переменной («формы поведения», «представлений» и т.п.), характерной для экспериментальной ситуации. Теперь мы можем уточнить, что первое понимание противостоит второму как реальное воображаемому н что работе 1969 г. недоставало именно теории этого воображаемого, схваченного, уловленного через реальное. Такое улавливание неизбежно приводило к тому (и это происходит на самом деле), что система мест принималась за зеркальное отражение ролей, присущих некоторому социальному институту¹⁰, а термин «аппарат», введенный выше, безосновательно смешивался с понятием социального института. Иначе говоря, аппарату А.А Д не хватало и частично не хватает по сей день несубъективной теории формирования субъекта в конкретной ситуации порождения высказывания¹¹. Тот факт, что здесь, по существу, речь идет об иллюзии, не опровергает необходимости этой иллюзии, а ставит задачу по меньшей мере описать ее структуру (в форме приблизительного описания процессов порождения высказывания), а также, может быть, связать это описание с тем, что мы назвали забвением № 1.

2. ЛИНГВИСТИКА КАК ТЕОРИЯ СИНТАКСИЧЕСКИХ МЕХАНИЗМОВ И ПРОЦЕССОВ ПОРОЖДЕНИЯ ВЫСКАЗЫВАНИЯ

Итак, как было сказано выше, цель А.А.Д. заключается в выявлении следов дискурсных процессов¹² Учитывая, что отправной точкой А.А.Д. является дискурсный корпус¹³, представляется естественным, что его аппарат включает этап лингвистического анализа, так как тексты, принадлежащие этому корпусу, очевидно, составлены на «естественном языке». Кроме того, исследования по автоматической обработке текста продемонстрировали ограниченность статистического исследования линейности (ср. марковские процессы).

Однако выбор той или иной техники лингвистического анализа определяется той природой и той ролью (естественного) языка, которые мы ему предварительно приписываем Действительно, какие отношения существуют между дис- курсными процессами и языком с точки зрения теории дискурса? Общая перспектива такова: дискурсные процессы лежат в основе порождения эффектов смысла, тогда как язык представляет собой материальную субстанцию, в которой этот смысл воплощается. Эта специфическая материальность языка возвращает нас к идее противопоставления «функционирования» (в соссюровском смысле) и «функции». Описание этого материально существующего феномена составляет глобальную проблему лингвистики. Как мы увидим ниже, недостаточно рассматривать язык лишь как совокупность данных лексической, фонологической, морфологической и синтаксической систем (эта проблема акцентировалась в статье Haroche, Pecheux 1972, где речь шла о «лексическом запасе» (stock lexical)) Тем не менее уже можно использовать и эту недостаточную трактовку языка и говорить, что в таких условиях задача лингвистики состояла бы в том, чтобы описать лексику и других систем языковых правил и сделать их доступными для манипуляции без привлечения неконтролируемых семантических соображений, так как это означало бы обращение к субъективным аспектам восприятия.

Итак, несубъективный анализ эффектов смысла, который провозглашается в качестве основной цели А.А. Д., как мы только что видели, проходит этап лингвистического анализа, статус которого, как мы сейчас покажем, остается очень проблематичным. Действительно, вопрос вращается вокруг роли семантики в лингвистическом анализе. Согласно перспективе, которую мы наметили выше, неправомерно было бы в качестве исходного материала лингвистического анализа рассматривать объекты, которые должны явиться результатом сопоставления, произведенного с помощью этого анализа. Говоря иначе, лингвистический анализ, к которому прибегает А А Д. должен носить преимущественно морфосинтаксический характер и вследствие этого разрешать специфически лингвистическую процедуру делинеаризации текстов, связанную с явлениями иерархии, вложения, детерминированности Таким образом, при лингвистическом анализе неправомерно было бы привлечение «картины мира» основывающейся на универсальных, априорных семантических категориях, так как это означало бы, что в процессы функционирования языка включаются дискурс- ные процессы, которые детерминированы исторически и которые нельзя считать сопряженными с языком, если только не отождествлять язык и идеологию¹⁴.

После всего сказанного остается добавить, что условия морфосинтаксического анализа в настоящее время не вполне ясно определены и что он не исключает обращения к имплицитной семантизации Как будто бы происходит то, что при морфосинтаксическом анализе обязательно привлекаются элементы, которые обычно считаются семантическими. Впоследствии будет показано, что первоначально аппарат А.А.Д. систематически пренебрегал этим аспектом¹⁵Это объяснялось, с одной стороны, сознательно нежестким характером предлагаемых «решений» и, с другой — теоретической неотложностью борьбы с идеалистической концепцией языка, согласно которой язык понимается как средство «видения-восприятия» мира, а в предельном случае как то, что творит этот мир.

В своей крайней формулировке лингвистическая позиция, на которую опирается А.А.Д., сводится к рассмотрению синтаксиса и семантики как двух автономных и четко определенных уровней языка, а лексики и грамматики также как двух областей языка, изолированных друг от друга. Однако очевидно, что дело обстоит не так. Впрочем, лингвистический этап анализа в аппарате А.А.Д. в его современном состоянии хорошо иллюстрирует трудности, вызванные требованием такой трактовки языка: применяемые синтаксические правила «тайно» прибегают к бесконтрольному обращению к смыслу, что далеко не способствует очищению лингвистического анализа от семантики. Значит ли это, что та семантика, к которой не может не прибегать синтаксический анализ, и есть именно то, что выше было охарактеризовано как дискурсная семантика? Если бы это было так, то можно было бы сказать, что нет никакой автономности лингвистики, так как мы получили бы в конце концов лишь то, что было заложено вначале. Думаем, что дело обстоит не так. Эта ситуация нам представляется связанной с философским наследием, которое обязательно привносится грамматическими категориями, даже в их самом нейтральном, самом современном и практическом аспекте. В данный момент недостает именно теории материального функционирования языка по отношению к самому себе, т.е. систематики, которая не противопоставлена «несистематике» (как в дихотомии язык / речь), но сопряжена с разными процессами. Если договориться называть теорию материального функционирования языка термином «формальная семантика», то можно сказать, что лингвистическому анализу не хватает именно такой формальной семантики, которая ни в коей мере не совпадает с «дискурсной семантикой», упомянутой выше. Понятие «формальная семантика», заимствованное у А. Кюлиоли, которое мы далее определим как верхний уровень лингвистического анализа, могло бы занять в этом смысле специфическое место в языке, соответствующее формированию эффекта-субъекта. Если наша гипотеза верна, это означает одновременно, что А, А.Д., который пытается «пройти через эффекта-субъекта», должен заметить, где он его проходит в языке', стремление не воспроизводить этот эффект в практических процедурах объективного анализа вполне законно, н, напротив.

ошибочным было бы забывать о его существовании в самом изучаемом объекте.

Все это неминуемо подводит нас к проблеме акта производства высказывания, и здесь целесообразно сделать некоторые уточнения, принимая во внимание прием, который использует идеализм, «занимаясь» сегодня этой проблемой, и препятствия, которые из этого проистекают.

Если определить акт производства высказывания как обязательное отношение субъекта к тому, что он высказывает, то ясно наметится новая форма иллюзии прямо на уровне языка, согласно которой субъект оказывается у истоков смысла или отождествляет себя с источником смысла: дискурс субъекта организуется через референцию (прямую или скрытую) или без референции к ситуации акта производства высказывания (я-здесь-сейчас говорящего), которую он субъективно ощущает как бы точками отсчета на осях «улавливания» (на оси грамматических лиц, временной и пространственной осях). Любая речевая деятельность требует стабильности подобных «опор» для субъекта; если такой стабильности начинает не хватать, то это — «посягательство» на саму структуру субъекта и на речевую деятельность.

Выше мы упомянули о препятствиях. Речь идет о субъективистском заблуждении эмпиризма, которое переносится в лингвистическую теорию, а также о заблуждении формализма, превращающего акт производства высказывания в простую систему операций. Комментируя понятия «субъект производства высказывания» и «ситуация акта производства высказывания», П. Фьяла и К. Риду пишут: «Кроме этого, следует не сводить их к простой базе для формальных операций, а стараться каждый раз извлекать из них реальное содержание, чтобы избежать вечных ловушек формализма» (F i a I a, R i d о u х 1973, 44) В более ранней работе М. Хирсбруннер и П. Фьяла, комментируя идеи Бен- вениста, замечали по этому поводу. «По существу, семиотика и семантика являются лингвистической транспозицией философских категорий способности и деятельности. [...] И здесь опять посредничество осуществляется с помощью неоднозначного понятия " акт производства высказывания", которое определяется формально [...], но уточняется с философских позиций: " Акт производства высказывания — это приведение языка в функционирование посредством индивидуального акта его использования". Мы тут оказываемся перед основным затруднением соссюровских рассуждений, которые, как нам кажется, блокируют всю соссюровскую теорию дискурса. Безусловно, взгляд на язык только как на систему знаков сейчас уже пройденный этап, однако это было достигнуто ценой внедрения в лингвистическую теорию двух понятий, которые она пыталась отбросить, формируясь как наука: это понятия субъекта и его отношения к социальному миру Между тем — ив этом состоит парадокс, — хотя эти два понятия и заняли свое место в концептуальном аппарате лингвистики, они не получили никакого определенного теоретического статуса. Противопоставляя свободу субъекта необходимости системы языка и представляя язык посредником между субъектом и внешним миром, а субъекта постигающим мир через посредство языка и язык через посредство аппарата акта производства высказывания, Бенвенист сделал не более, чем просто перенес в лингвистику в форме лингвистической терминологии философские категории, которые, будучи далеко не нейтральными, прямо входят в " обиходный язык" идеализма» (Hirsbrunner, Fiala 1972, 26—27). Постараемся показать, как мы предлагаем вывести проблематику высказывания из этого идеалистического круга.

Затруднение некоторых современных теорий акта производства высказывания заключается в том, что эти теории чаще всего отражают обязательную иллюзию¹⁶, формирующую субъекта, т е они ограничиваются воспроизведением на теоретическом уровне этой иллюзии личности субъекта, представляя субъекта акта производства высказывания как носителя выбора, намерений, решений и т.п. в традиции Балли, Якобсона, Бенвениста (тут уже недалеко «речь»! ) ⁷

Приведенная выше отсылка к материальному функционированию синтаксических механизмов по отношению к самим себе позволяет нам следующим образом уточнить, что мы понимаем под актом производства высказывания. Будем говорить, что процессы порождения акта производства высказывания состоят в серии последовательных операций, посредством которых постепенно формируется высказывание (Гёпопсё) и основная цель которых состоит в том, чтобы установить, что сказано, «сказанное» (le «dit»), и, следовательно, отбросить то, что не сказано, — «несказанное» (le «non-dit»). Порождение акта производства высказывания сводится, таким образом, к тому, чтобы установить границы между тем, что «отобрано» и постепенно уточнено (благодаря чему формируется «универсум дискурса»), и тем, что отброшено. Таким образом, примерно вырисовывается область того, «что для субъекта было бы возможно сказать (но что он не сказал)» или «что противостоит тому, что он сказал». Эта сфера «отбрасываемого» может ощущаться более или менее сознательно, и случается, что вопросы собеседника, направленные на уточнение у говорящего того, «что он хотел сказать», заставляют его переформулировать границы и пересмотреть эту зону¹⁸. Мы предлагаем называть этот эффект «частичного затмения» «забвением № 2» н видеть в нем источник впечатления реальности замысла для говорящего («я знаю то, что я говорю», «я знаю то. о чем я говорю»).

Из всего сказанного вытекает, что центральным моментом этапа лингвистического анализа в аппарате А.А.Д. должно быть изучение маркеров акта производства высказывания, что вносит существенную модификацию в концепцию языка Прежде всего, лексика не может рассматриваться как «запас лексических единиц», простой список морфем вне связи с синтаксисом, напротив, она должна рассматриваться как структурное множество элементов, взаимосвязанных с синтаксисом. Во-вторых, синтаксис больше не представляет собой нейтральную область чисто формальных правил, а рассматривается как способ организации (специфический для данного языка) следов меток-ориенти- ров акта производства высказывания. С этой точки зрения синтаксические конструкции имеют «значения», которые должны быть установлены.

Учитывая такую перспективу, интересно уточнить связь между двумя типами «забвений», которым мы приписали соответственно номера 1 и 2: какие отношения существуют между множеством парафрастических последовательностей, формирующих эффекты смысла, и тем, «что не высказывается», т.е. между понятиями, которые оба остаются вне игры.

3. ЯЗЫК, ИДЕОЛОГИЯ, ДИСКУРС

Рассмотрим то, что мы обозначили соответственно как «забвение № 1» и «забвение № 2». Как видно, эти два типа забвения существенно отличаются друг от друга. Мы констатируем, что субъект может сознательно проникать в зону № 2, что он в действительности и делает; дискурс постоянно возвращается к самому себе, предвосхищая производимое воздействие и учитывая несогласованности, которые вносятся в его дискурс дискурсом другого¹⁹. В той мере, в какой субъект корректирует самого себя в том, о чем он говорит, чтобы развить «то, что он думает» и выразить свою мысль наиболее адекватным образом, можно говорить, что функционирование зоны № 2, которая относится к процессам порождения высказывания, носит характер подсознательного / сознательного. Напротив, забвение № 1, зона которого недоступна субъекту, именно по этой причине является составляющей субъективности в языке. В связи с этим можно предположить, что отторжение, характерное для этого типа забвения (относящегося одновременно и к самому дискурсному процессу и к интердискурсу, с которым этот процесс соотносится через отношения противоречия, подчинения или вторжения), относится к явлениям бессознательной природы в том смысле, в каком идеология по своей сущности бессознательна к самой себе (а не только самоотвлечена в постоянном ускальзывании самой от себя...). См., в частности: Haroche, Pecheux 1972, 67—83.

Противопоставление между двумя типами «забвения» находится в связи с уже упомянутым противопоставлением между, с одной стороны, конкретной эмпирической ситуацией, в которой оказался субъект и для которой характерно воображаемое отождествление другого с собой (другой — это другое «я», причем «другой» с маленькой буквы), и, с другой — процессом интерпелляции-субъектизации субъекта, соотносящегося с тем, что Ж. Лакан метафорически обозначает как «Другой» с большой буквы: в этом смысле монолог есть частный случай диалога и субъектизации.

Иными словами, мы утверждаем, что отношение между двумя типами «забвения» сводится к отношению между (несубъективными) условиями существования субъективной иллюзии, с одной стороны, и субъективными формами ее реализации — с другой.

Используя фрейдистскую терминологию, различающую подсознательное-сознательное, с одной стороны, и бессознательное — с другой, мы ни в коей мере не претендуем на разрешение проблемы отношений между сферами идеологии, бессознательного и дискурса: мы только хотим отметить, что дискурсная формация организуется и ограничивается внешними по отношению к ней факторами, следовательно, факторами, которые в ее решках строго не формулируются, так как они ее определяют. Но мы подчеркиваем, что эти факторы внешнего влияния на ее организацию не должны ни в коем случае смешиваться с субъективным пространством акта производства высказывания, воображаемым пространством, которое обеспечивает субъекту возможность перемещения внутри системы переформулирования таким образом, чтобы он постоянно мог возвращаться к тому, что он формулирует, корректируя себя при этом через «рефлексивное или подсознательное отношение к словам, которое нам позволяет их воспринимать как отражение " вещей" », согласно формулировке М. Сафуана в работе «О структуре в психоанализе» (Safouan 1968, 282). Термин подсознательное, как известно, восходит к первому фрейдистскому тезису и исчезает как таковой во втором. Между тем в значительной мере в рамках второго тезиса осуществлялось лакановское переосмысление фрейдизма, на которое мы здесь ссылаемся. В другой работе мы вернемся к этой теоретической «некогерентности», чтобы ее объяснить, проработать и сгладить.

Такое «неравноправие» двух типов «забвения» соответствует отношению подчинения, которое можно охарактеризовать следующими словами: «Неутверждаемое предшествует тому и управляет тем, что утверждается» (ср С и - lioli, Fuchs, Pecheux 1970).

Кроме того, не следует упускать из. виду, что отторжение, характерное для забвения № 1, регламентирует в конечном счете отношение между «сказанным» и «несказанным» в забвении № 2, в рамках которого структурируется дискурсная последовательность. Это нужно понимать в смысле Лакана, согласно которому «любой дискурс — это затемнение бессознательного».

Заключая введение общих понятий, обратим внимание еще на два дополнительных заблуждения, которых следует избегать, по поводу термина «дискурс», в том употреблении, в каком он фигурирует в выражении «теория дискурса». Первое заключается в смешении дискурса с речью (в соссюровском смысле): дискурс в этом случае должен был бы интерпретироваться как реализация в форме вербальных актов субъективной свободы, «избегающей предписаний системы» (языка). В качестве возражения против такой интерпретации мы еще раз выскажем утверждение, что теорию дискурса и процедуры, которые она использует, неправомерно отождествлять с «лингвистикой речи». Другое заблуждение противостоит первому в том отношении, что оно истолковывает понятие дискурса в обратном смысле, понимая под ним социальное дополнение к содержанию высказывания, т.е. особый элемент системы языка, которым «классическая лингвистика» должна была бы пренебречь. При такой трактовке уровень дискурса должен был бы включаться в язык в форме, например, компетенции особого рода, свойства которой варьировались бы в зависимости от социальной позиции субъекта. Это сводилось бы к идее о существовании нескольких языков, если понимать буквально верное в политическом отношении, но дискуссионное в лингвистическом, высказывание, что «патрон и служащие не говорят на одном языке».

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒