V. Понятия моделирующая система и вторичная моделирующая система

Из-за своего всеобъемлющего характера оба этих понятия менее специфичны, чем прочие, о которых уже шла речь, хотя те и обнаруживают свойства, присущие также и этим двум понятиям. В связи с этим их значение заключается не столько в их метаязыковой функции, сколько в их классифицирующей роли и универсальных гносеологических положениях, наличие которых они предполагают.

Употребление обоих сложных понятий должно сигнализировать, прежде всего - как уже следует из определения " модели", - что всякий способ представления знания, а также всякий способ получения знания характеризуется как зависимый от знаковых или модельных параметров. Одновременно тем самым утверждается, что любая разновидность сознания не только зависит от знаков и знаковых систем, но и определяется - именно в соответствии с характером знаков - сочетанием этих самых знаков в составе определенных " моделей", т. е. знания (получаемые в ходе познавательной деятельности) о " мире" (включая мир знаков) заключаются в постоянной и многообразно разнонаправленной трансформации и интерпретации " знаков", " знаковых систем" и " знаковых моделей".

Основные оценки понятий " моделирующая система" и " вторичная моделирующая система" основаны на различных общих гносеологических и лингвофилософских традициях (В. Гумбольдт, Сепир-Уорф, Витгенштейн, Якобсон и многие другие), при этом, однако, не происходит явного обсуждения лежащих в основании этих традиций философских (онтологических и других) предпосылок; это, между прочим, еще раз говорит о том, что русская семиотика ориентирована не столько на теорию, сколько на эмпирию. Моделирование - это метод, пригодный как для метаязыка, так и для языка-объекта. Поскольку моделирование самым тесным образом связано со свойствами понятий " модель", " язык", " структура" и т. д., оно представляет со-

бой своего рода универсальный механизм, общая функция которого сходна (если вообще не идентична) как применительно к метаязыкам, так и к языкам-объектам, однако в силу способа проявления этого механизма функция его может быть достаточно различной. Ведь если научное моделирование понимается как сознательная " идеализация" (в философском смысле), т. е. " упрощение" под определенным (аналитическим или синтетическим) углом зрения, и это происходит в принципе применительно ко всем видам " текстов", вплоть до сложных " моделей" (т. е. их синтагматических, парадигматических и прагматических структур), то моделирование в области языка-объекта обычно понимается двояко:

1) как создание определенной структуры сознания (получение определенных знаний) относительно определенной ситуации, т. е. речь идет о стремлении проинтерпретировать определенный сегмент действительности или действительность вообще в самом широком смысле;

2) как детерминирующую (например, кодирующую) способность определенного вида знаков в отношении другого вида, например способность естественного языка служить выражением определенных (например, религиозных) структур сознания или же как способность определенных " моделей" управлять своей деятельностью или деятельностью других " моделей".

Если при том вместо простого понятия " система" предпочтение отдается сложному понятию

" моделирующая система", то это объясняется тем, что понятие " система" употребляется более конкретно, чем в теории систем. Оно может обладать двояким значением:

1) обозначать то же, что в лингвистике называется " langue" (инвентарь обладающих моделирующими свойствами элементов и правила их комбинации);

2) обозначать эксплицитно выраженный в научных целях репертуар признаков (в том числе и элементов и правил) определенного типа знаков (мифов, сказок, жестов, правил этикета и т. д., т. е. " текстов" любого рода) как эталон " более высокого порядка", с помощью которого осуществляется систематический анализ типологически специфических явлений на предмет как универсальных, так и частных закономерностей, формулируемых в виде правил.

Различение " моделирующих систем", или " первичных моделирующих систем" и " вторичных моделирующих систем", выработалось лишь в ходе научных дискуссий. Первоначально речь шла вообще только о " моделирующих системах", иногда также об " экстралингвистических" (Иванов 1962d, Лотман 1964а), " надъязыковых" или " сверхфразеологических" (Meletinskij-Segal 1971, p. 113) системах. После того как математик В.А. Успенский на летней школе в Тарту сформулировал понятие " вторичная моделирующая система" (Лотман 1967, с. 122), возникла необходимость обозначить " естественный язык", бывший до того просто " моделирующей

системой", " первичной моделирующей системой" в отличие от " экстралингвистических систем" (" текстов" в самом широком смысле), которые и были обозначены как " вторичные моделирующие системы". С этого момента " вторичными моделирующими системами" называются все системы, надстраиваемые над " первичной" или же построенные по тому же принципу, что и " первичная", т. е. использующие некоторый " язык" (Ревзин 1964, с. 433; Лотман 1967а, с. 130-131; 1967b, с. 31-32; Eimermacher 1969, с. 142-143).

Если сравнить развитие понятий до 1962-1964 гг. и после этого, обнаружится, что хотя в обеих фазах происходило образование систематического понятийного аппарата, что может рассматриваться как развитие семиотики в России, однако лишь развитие после 1962-1964 гг. - как уже подчеркивалось - приводит к появлению внутренне упорядоченной системы центральных понятий, которая - в сочетании с опять-таки центральными понятиями семиотики (" символ", " индекс", " иконический знак", " синтагматика", " парадигматика", " прагматика", " план выражения и план содержания" ) - составляет основу интеграции для понятий, выработанных формализмом (" уровень", " корреляция", " оппозиция", " эквивалентность", " переменная", " постоянная" и т. д., см. выше), во время развития семиотики в фазе между 1956 и 1961-1962 гг. (" трансформация" и др., см. выше), в теории информации (" энтропия", " избыточность" и т. д.), математике (в особенности в топологии, теории

множеств, статистике, теории вероятности) и других науках.

То, что самому этому стремлению к интеграции опять-таки присущ систематический характер, хорошо видно по тому, как используются понятия. Так, например:

1) некоторые понятия русских формалистов заменяются новыми [" синфункция" и " автофункция" - на " постоянную" и " переменную", а " семантическое ядро" - на " семы максимального или минимального веса" (Левин 1966, с. 199-200) и т. д.];

2) содержательно или функционально тождественные (или сходные) понятия (такие, как " грамматика", " язык", " алгоритм", " исчисление", " алфавит" и подобные), как правило, заменяются единым обозначением, унифицируясь или обобщаясь в некоторых случаях. Однако -как у Мелетинского и других - вводятся новые варианты понятий: ср., скажем, заглавие его книги " Поэтика [= грамматика] мифа" (Мелетинский 1976);

3) в некоторых видах текстов (например, в работах типа введения, написанных Лотманом) может по-прежнему варьироваться - однако, как правило, по стилистическим причинам -внешняя форма (т. е. план выражения) отдельных понятий; однако это либо почти не касается, либо совсем не касается содержательной стороны (плана содержания) или функциональной (прагматической) значимости этих понятий. Достаточно ясно, что и лежащий в основе этих понятий центральный семиотический материал

этими вариациями обычно не затрагивается (ср. чаще всего синонимическое употребление понятий " смысл", " значение" и " высказывание" у Лотмана).

Уже тот факт, что на основе охарактеризованной в общих чертах, внутренне упорядоченной понятийной системы возможны модификации или - как в случае с понятиями формалистов - " переводы", показывает к тому же, что в упорядоченном состоянии центральная понятийная система русской семиотики оставалась, тем не менее, достаточно открытой, чтобы быть дополненной многими новыми аналитическими понятиями, заимствованными из традиционных наук (ср. в связи с этим понятия из работ Бахтина, Бернштейна, Богатырева, Эйзенштейна, Флоренского, Фрейденберг, Линцбаха, Скафтымова, Веселовского, Жегина, Жирмунского и

др.).

Помимо того, наблюдения над употреблением понятий, а также упорядочиванием и систематизацией ядра семиотической понятийной системы показывают, что, с одной стороны, происходит унификация предмета семиотических исследований, и, с другой стороны, тенденция противодействия дальнейшему разобщению и изоляции конкретных наук проявляется прежде всего в том, что все явления рассматривались с " единой семиотической точки зрения". Это стремление, кроме того, поддерживалось наблюдением, что человек не просто живет в " мире знаков", но и в силу своей " изначальной семи-

отическои предрасположенности привязан к знаковым системам во всех (познавательных и непознавательных) процессах, связанных с восприятием, формированием структур сознания и познанием в той же мере, как и при любом виде обмена информации. Отсюда следует, что как эта зависимость от знаков, так и результаты знаковых операций (т. е., например, все то, что мы называем " культурой" ) в свою очередь могут быть исследованы лишь с помощью знаков.

Понимание явной связи между антропологически обусловленным употреблением знаков и результатами знаковых процессов, а также открывающимися благодаря семиотике как виду научной деятельности возможностями синтеза знаний составило наконец основу убеждения, что некоторая теория коммуникации или теория знания могут вывести нас на построение теории познавательной деятельности, теории сознания (его структуры и т. д.), интуиции (творчества) и культуры (ее характеристик, функции). Эти глобальные исследовательские притязания неизбежно привели в сфере практического анализа к гипотезе, согласно которой существуют универсальные элементарные составляющие, или структуры и механизмы формирования и трансформации указанных явлений, которые следует выявлять - подобно постоянным величинам на основе эквивалентных отношений - с помощью изоморфных отношений между различными знаковыми системами. Принятие этих универсалий вело - подобно тому, как это имело место в структурной лингвистике - к признанию в каче-

стве ближайшей цели поиска правил комбинации знаков, начиная с низших и вплоть до высших уровней, определяя их различную значимость и связующие функции на основании рекуррентных характеристик.

Однако основная сложность заключалась в построении достаточно дискретного метаязыка и нахождении соответствующих параметров, с помощью которых можно было бы анализировать не только формально и функционально тождественные или сходные явления, но и (что особенно важно) семантические и идеологические аспекты " вторичных моделирующих систем" (включая культуру).

Поскольку выявление параметров с помощью избранных центральных семиотических понятий, а также с помощью понятий других наук для столь всеобъемлющих целей оказалось нереализуемым, возникла необходимость выработать для решения специальных вопросов соответствующие метаязыковые вспомогательные средства, выходившие за пределы уже известного инструментария. Для этого предпринимался ряд шагов: свойства определенного множества моделировались таким образом, что их систематизация позволяла создать специальный метаязык. Далее с помощью подобного метаязыка это множество объектов систематически исследовалось с целью выработки из инвариантных структурных свойств эталона (например, в виде универсального инвентаря семантических и семиотических элементов и правил их сочетания). Далее этот эталон использовался в качестве па-

раметра " более высокого порядка", чтобы исследовать инвариантные и переменные свойства отдельного объекта (из множества всех объектов) в ходе систематического анализа. На основе подобных систематических исследований конструировались особые модели и сравнивались в ходе соответствующего типологического анализа, который позволял в результате выделять универсальные свойства знаковых систем (моделей). Эта процедура представлялась наиболее перспективной основой для реконструкции сложных функциональных моделей искусства, структура которых могла пониматься и как определенная форма сознания, и как сила, принимающая участие в организации (управлении или порождении) каждой культуры. Наряду с подобным анализом, проходившим сначала индуктивно, а затем попеременно дедуктивно и индуктивно, систематически использовались для получения семиотических знаний - не считая методов, заимствованных из частных дисциплин, - и другие универсальные методы (подобно аналогии и экстраполяции); как и изначальная семиотическая способность человека, они входят в число наиболее универсальных оснований порождения структур сознания и служат тем самым одновременно для выработки разных видов человеческих " способностей" (ср. " передачу" и " обобщение" информации).

Поскольку предполагалось, что первичные и вторичные моделирующие системы в принципе устроены одинаково, из этого следовало, что результаты, полученные на ограниченных, обо-

зримых объектах, можно экстраполировать на менее прозрачные, сложные объекты до тех пор, пока они поддаются фальсификации.

На практике это выглядело следующим образом: поскольку большинство исследователей пришли в семиотику из сравнительно-исторического языкознания и современных лингвистических направлений, то источником экстраполяции и аналогии, как правило, служил опыт лингвистики, хотя вполне возможны были - и реализовались - другие источники (например, Пятигорский опирался на семиотическую структуру буддийских текстов и т. д.)- Ср. также, например, перенос структурирующего принципа различительных признаков из фонологии в область лексической семантики и формирования мифологии. Между прочим, такой перенос интересен тем, что различительные признаки, обладающие на фонемном уровне дознаковым статусом " признаков", выступают на уровне текста в качестве " знаков". Другой случай экстраполяции - когда выработанное в лингвистике понимание иерархической упорядоченности уровней языка, организованного таким образом, что у него есть доминирующий " центр" и менее активная " периферия" (ср. значение энклитик в синтаксисе), принимается в качестве основополагающего принципа при рассмотрении структурной организации текстов.

На аналогии основан также подход, заключающийся в сочетании методов сравнительно-исторического языкознания с методами сравнительно-исторического изучения религии, ис-

пользовании результатов этимологии при изучении мифологии или в уподоблении процесса декодирования методике реконструкции в языкознании. Сходным образом обстоит дело, когда характерные черты литературы и кино сравниваются не на уровне " слова" и " кадра" - как можно было бы подумать поначалу, - а на уровне " высказывания" и " киноэпизода".

Между прочим, способ сочетания или ассоциации методов демонстрирует еще раз, что и методологическая деятельность, как и работа с понятиями, направлялась стремлением к синтезу полученных в результате изучения знаковых систем и моделей. Если же учесть, что процесс научного постижения сложных знаковых систем основывается на сочетании методов с исследовательскими результатами, полученными с их помощью, и принять, что любой текст (в особенности же художественный) также образуется в результате соединения элементарных единиц и организующих их правил, то мы явно имеем дело с аналогичными структурами, которые, несмотря на своеобразие таких видов " познавательных процессов", в равной степени являются в своей функциональной направленности культурообразующими формами порождения структур человеческого сознания, соотнесенных с миром, и создают своим образом бытия возможность " синтеза".

В связи с подобными наблюдениями семиотику (как науку) можно рассматривать в качестве логического завершения тысячелетнего развития знаковых процессов, при этом она ве-

дет себя подобно " обучающимся автоматам". Ведь семиотика направлена на знаковые системы и знаковые процессы, которыми она сама была порождена, и помимо этого она еще занимается саморефлексией. Поэтому семиотика рассматривается в качестве центральной научной дисциплины, зависящей от всех других наук, но и оказывает, в свою очередь, на эти науки обратное воздействие. В зависимости от определенных ей целей ее предметная область может оказываться шире или уже; однако в принципе глобальный подход русской семиотики значит, что любой объект может рассматриваться в качестве знака и может быть включен в любые знаковые процессы.

И все же практика семиотических исследований в России выглядит гораздо скромнее. Это объясняется главным образом тем, что исследованию подвергались - хотя круг представителей Московской и Тартуской школ в конце 50-х годов охватывал более 50 человек - лишь определенные предметные области и комплексы проблем, в зависимости от научной биографии и интересов каждого из исследователей; это видно и по тому, что в спектре действительно включенных в работу тем выделились несколько основных направлений исследований (мы не будем сейчас останавливаться на их характеристике), обусловленных постановкой проблемы и выбранного для рассмотрения фактического материала (ср., однако, Eimermacher 1974, предметный указатель и Eimermacher-Shishkoff 1977).

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что в центре исследований оказывается анализ в принципе всех возможных результатов любых видов деятельности сознания, которые могут рассматриваться в качестве " текстов" (независимо от их степени сложности). Поэтому понятно, что тематический спектр исследований охватывает широкое поле от, допустим, функциональной дифференциации нейронов головного мозга до механизмов возникновения знаковых систем и их трансформации в фило- и онтогенезе человека, а также их распад при афазии или в процессе старения, или, например, ход этих процессов от низших уровней языка до сложных структур вторичных моделирующих систем (литературные модели, модели изобразительного искусства, кино, музыки и т. д.). Если отвлечься от объемных, с сильной сравнительной частью или обобщающих работ, которые были написаны Ивановым, Лотманом, Ревзиным, Топоровым или Успенским (Eimermacher 1974), большинство исследований посвящены отдельным семиотическим аспектам естественного языка, " простых жанров" тривиальной литературы, фольклора и т. д., но также и так называемой высокой литературы, культуры отдельных исторических эпох и реконструкции определенных исторически засвидетельствованных форм сознания или моделей мира. Методологические или философские работы по семиотике - в сравнении с доминирующими эмпирическими исследованиями — относительно редки и появляются - как и работы, посвященные истории рус-

ской семиотики - лишь в середине 60-х годов (Ревзин 1964; 1971; Сегал/Сенокосов 1970; Иванов 1971; Meletinskij/Segal 1971; Лекомцев 1973; Пятигорский 1973; Gasparov 1974; Лотман 1994).

Уже по очень неполному перечню тематики видно, что простые, элементарнейшие вопросы оказываются на первом плане и тогда, когда исследование касается столь сложных феноменов, как культура. Такие исследования опираются по большей части на повторяющиеся единицы, которые благодаря их особой, часто переходящей в схематизм маркированности сразу обращают на себя внимание. В тех случаях, когда подлинный предмет изучения оказывается слишком сложным (например, определенные явления культуры), исходя из принципа экономии всегда выбирается только относительно ограниченный аспект рассмотрения и работа на этом участке ведется, как правило, с помощью организованных по бинарному принципу метаязыковых категорий. Это самоограничение основано на понимании того, что полное обследование очень сложных предметов в силу особенности их характерных черт и " открытости" списка потенциально приложимых к ним параметров практически невозможно. Это же убеждение привело и к тому, что первоначальное намерение (вызванное к жизни проблемами машинного перевода) - сконструировать реальные порождающие модели (автоматы) - через несколько лет было оставлено и исследователи решили, что более актуальной задачей является выявление свойств семиотиче-

ских объектов и выяснение их отношений в качестве основы для реконструкции своего рода семиотической компетенции, поскольку именно она и является в конечном итоге необходимым условием как для возникновения знаковых моделей, так и для их декодирования.

Подводя наконец итог развития семиотики в Советском Союзе (Московской и Тартуской школ), прежде всего можно сказать, что она - несмотря на предысторию второй половины XIX в. и в особенности в 20-е годы нашего века - совершила, привлекая результаты самых различных восточно- и западноевропейских традиций, переход от лингвистики текста 50-х годов к располагающему надежным концептуальным аппаратом научному направлению 60-х годов. Шестидесятые годы характеризовались прямо-таки взрывной, порой производящей впечатление лихорадочной, экспансией находящегося под сильным лингвистическим влиянием семиотического подхода на почти все предметы гуманитарных наук. В то время как в 60-е годы развитие шло " вширь", в 70-е годы наметилась тенденция движения " вглубь". Характерно в этом отношении также, что в 1962 г. была сформулирована " Программа семиотики", в то время как в 1973 г. -почти ровно 10 лет спустя - с учетом множества работ в качестве своего рода промежуточного итога были опубликованы " Тезисы о культуре" (правда, посвященные славянской проблематике, см.: Тезисы 1973)²¹. Итак, если сравнить развитие семиотики 50-х годов с ее дальнейшим движением вплоть до 70-х, становится ясно, что

от " текста" в узком смысле исследователи все больше смещались к " тексту" в более широком (семиотическом) смысле, т. е. продвигались от структур лингвистики текста к структурам сознания, высшей нервной деятельности и культуры (Иванов 1976; 1979а).

В первоначальном варианте опубликовано: Semiotica sovietica. Arbeiten der Moskauer und Tartuer Schule zu sekundä ren modellbildenden Zeichensysthemen (1962-1973). Aachen, 1986. S. 11-67.

Примечания

¹ Работа представляет собой переработанный вариант введения к двухтомной антологии Semiotica sovietica: Arbeiten der Moskauer und Tartuer Schule zu sekundren modellbildenden Zeichensystemen (1962 bis 1973). Aachen, 1986 (S. 11—67); ср. в связи с этим также следующие публикации: Eimermacher 1969; его же: " Мир" и " модель мира" в литературоведческих работах Московской и Тартуской школ (в этом сб.); Krylov 1989. Свое мнение о характере школы и ее истории высказали в последнее время ее участники (эти публикации подробно здесь не обсуждаются): Ю.М. Лотман и Тартуско-Московская школа. М., 1994 (статьи Б.А. Успенского, Б.М. Гаспарова, Ю.М. Лотмана, Б.Ф. Егорова, Ю.И. Левина, Г.А. Лесскиса, СЮ. Неклюдова, A.M. Пятигорского, В.Н. Топорова, Т.В. Цивьян); библиографию см.: Eimermacher 1974; Shukman 1977; Eimermacher/Shishkov 1977, Semiotica sovietica 1986; Eimermacher/Grzybek 1991; Лотман 1992/93.

² О значении Эйзенштейна в развитии семиотической мысли см.: Иванов 1976, особенно с. 56-57.

³ См. у Иванова (1976, с. 271), Hansen-Lö ve (1978) и Grü bel (1979) подтверждение того, что Флоренский уже в 1904 г. различал " символизирующее" и " символизируемое".

⁴ Бахтин, уже в 1929 г. произведший сильное впечатление своей книгой о Достоевском (Бахтин 1929), стал известен лишь благодаря переработанному варианту

этой книги (Бахтин 1963) и прежде всего благодаря книге о Рабле (Бахтин 1965) и оказывал в последующие годы мощное влияние на всю советскую семиотику. Позднее были опубликованы два важных сборника его работ (Бахтин 1975; 1979). Продолжительное и широкое влияние Бахтина в Советском Союзе, в особенности в 70-е годы, влияние, которое через семиотику, лингвистику и литературоведение испытали и продолжают испытывать и по сей день многие области культурной жизни, невозможно переоценить, оно является поэтому чрезвычайно важной областью исследований.

⁵ Выготский 1956; 1960; 1968, большая часть опубликованных в этих изданиях исследований была завершена в 1925-1930 гг.

⁶ К " запоздалой реакции" следует отнести и тот факт, что, например, протоколы Московского лингвистического кружка (по крайней мере частично) были опубликованы только в IX выпуске " Трудов по знаковым системам" (Труды IX, 1977, с. 125 и сл.).

⁷ По поводу этих, а также многих других, менее центральных, однако в целом столь же значимых понятий см. прежде всего: Чернов (1976, с. 243-293), а также Hansen-Lö ve (1978). Для точного определения понятий основополагающими в 20-е годы были прежде всего работы Ярхо (1925; 1927); о Ярхо см.: Eimermacher (1974, 47), о не получившем до сего дня признания значении Ярхо см.: Гаспаров 1969.

⁸ В России подобные опыты — правда, без компьютера — проводились уже в период с 1938 по 1944 г., см.: Ревзин/Розенцвейг 1964, с. 13 сл.; первые машинные переводы в СССР были осуществлены в 1955-1956 гг.

⁹ Существенное участие в этом принимали лучшие в России знатоки кавказских (Яковлев) и сибирских (Крейнович) языков, а также наиболее видные представители Московской и Ленинградской фонологических школ: Сидоров, Кузнецов, Аванесов, Реформатский и другие. О связи этих традиций с машинной обработкой текста см.: Арутюнова/Климов 1968, с. 155 и сл.; о развитии в этой области до 1939 г. см.: Иванов 1984.

¹⁰ О возникших с 1956 г. научных структурах, важнейшими из которых в дальнейшем оказались Сектор структурной и прикладной лингвистики (Институт языко-

знания Академии наук) и руководимый Ивановым Сектор структурной типологии славянских языков (Институт славяноведения и балканистики Академии наук), а также о проведенных математическими и кибернетическими институтами во второй половине 50-х и начале 60-х годов конференциях см.: Молошная 1962, с. 279 и сл.; Ревзин/Розенцвейг 1964, с.13 и сл.; Ревзин 1977, с. 9 и сл.; Арутюнова/Климов 1968, с. 156 и сл.; Eimermacher 1969, с. 149—150, примеч. 2; Мдивани/Реформатский 1972; Реформатский 1965; Girke/Jachnow/Schrenk 1974; Андреев/Иванов/Мельчук 1960; Мельчук 1961, ср. также: Krylov 1989.

¹¹ Более широкую известность в Советском Союзе работы формалистов получают лишь в середине 60-х годов. В то же время публикация избранных трудов Эйхенбаума, Шкловского, Тынянова, Виноградова, Жирмунского и других начинается лишь в конце 60-х и идет очень туго, больше же идет с середины 70-х.

¹² Указания на происходящее в эти годы активное усвоение чужих работ содержатся у Сегала (Segal 1974), ср. также более 40 рецензий на иностранные публикации, написанных учеными, впоследствии образовавшими группу вокруг Иванова и Топорова, для сборника, опубликованного, правда, лишь в 1962 г. (Молошная 1962, с. 188 и сл.); среди рецензируемых, в частности, работы Аллена, Эшби, Бюиссанса, Кэролла, Хомского, Косериу, Ферса, Глисона, Гринберга, Халле, Харриса, Хилла, Ельмслева, Якобсона, Куриловича, Ладо, Леви-Стросса, Малиновского, Морено, Мунена, Петровичи, Трубецкого, Вайнрайха, Уорфа. Кроме того, некоторые исследователи участвовали в подготовке выходивших с 1960 г. важнейших западных публикаций по лингвистике (Новое в лингвистике. М., 1960). Так, второй том " Нового в лингвистике" (1962) содержит обширное введение Иванова (Иванов 1962). На системные — во многом совпадающие с методикой описания в современной лингвистике — основы лингвистических взглядов Панини и других грамматистов обратил, в частности, внимание Топоров на одной из конференций в 1958 г. (Топоров 1961, с. 123 и сл.).

¹³ Иванов преподавал до 1958 г. лингвистику в Московском государственном университете, был уволен в свя-

зи с делом Пастернака и получил потом (в 1958/59 г.) место в Институте точной механики и вычислительной техники Академии наук, благодаря чему у него было достаточно времени для самостоятельных исследований. Так, например, он работал у Лурии в Институте нейрохирургии, изучая проблемы афазии (ср., в частности, Иванов 1962е), и принимал вместе с Колмогоровым участие в работе проблемной группы по математическому изучению стиха на механико-математическом факультете МГУ. Топоров до создания Сектора структурной типологии славянских языков работал в Институте славяноведения и балканистики, где руководил группой балканистики (Цивьян, Лекомцева, Судник и др.).

¹⁴ В 70-е годы Успенский стал профессором кафедры русского языка в Московском государственном университете.

¹⁵ С 1970 г. летние школы проходили нерегулярно, а после 1973/74 гг. прекратились совсем, ср.: Eimermacher ' 1969, с. 139-140; Revzina 1971; Shukman 1977, с. 22-23. После 1970 г. встречи больше не назывались летними школами, хотя в 1973 и 1974 гг. сборники тезисов конференций еще публиковались под общим заглавием Semeiotike (Semeiotike 1973; Семиотика 1974); вышедший в 1979 г. сборник назывался " Вторичные моделирующие системы" (Вторичные 1979).

¹⁶ Начиная с 1975 г.

¹⁷ Перечисленные далее пункты составлены на основании множества статей, опубликованных между 1958 и 1960 гг. Как правило, они основаны на результатах, полученных группой ученых, лидерами которой были Иванов, Кузнецов, Ревзин, В.А. Успенский (см. выше), в ходе начавшихся в 1956 г. дискуссий по машинному переводу (см. об этом также: Ревзин 1977, с. 11 —12).

¹⁸ Понятие " прагматическая обусловленность", как и " мотивированность художественного приема жизнью", — понятие функции, известное по русскому формализму и пражскому структурализму (ср., в частности: Чернов 1976, с. 272-273; Hansen-Lö ve 1978) -появляются лишь позднее у Лотмана (Лотман 1964 и др.) и в работах: Зализняк/Иванов/Топоров 1962, Иванов/Топоров 1965 и др.

¹⁹ Раннее для советской ситуации требование переиздания текстов русских формалистов выдвинули уже в 1961 г. на конференции в Горьком (см. далее) Жолковский и Щеглов (Ревзин 1961); однако их тогдашнее выступление было опубликовано лишь в 1967 г. (Труды 1967). О значении Иванова, сделавшего много для распространения работ Московского лингвистического кружка, ОПОЯЗа, Эйзенштейна, Выготского в одно только это время см.: Segal 1974, с. 23—24.

²⁰ Сформулированная Ивановым в 1962 г. программа (Иванов 1962d) была опубликована без указания автора. Однако в авторстве Иванова не может быть сомнения, поскольку существует ясная связь с его эрфуртскими тезисами 1959 г., а также такими работами, как Иванов 1965 и Иванов 1976; ср. в связи с этим также у Ревзина (1977, с. 15), который пишет относительно введения к материалам симпозиума, что они были " подготовлены" Ивановым. Эта версия, по-видимому, наиболее точно соответствует действительности, поскольку книга Ревзина перед публикацией была просмотрена Ивановым. И все же схождения с эрфуртскими тезисами Иванова и его более поздней статьей (Иванов 1965) говорят за то, что автором — разве что за исключением нескольких измененных формулировок — следует считать Иванова.

²¹ Попытки подведения промежуточных итогов в отдельных областях семиотики и до того не были редкостью, ср. хотя бы: Иванов—Топоров 1965, 1974; Пермяков 1970; Meletinskij/Segal 1971; Успенский 1970; Лотман 1970, 1972; Лекомцев 1973; Пятигорский 1973; Gasparov 1974; Ревзин 1977; Мелетинский 1979; Мифы 1980.

Литература

Андреев/Иванов/Мельчук 1960 —Андреев Н.Д., Иванов В.В., Мельчук НА. Некоторые замечания и предложения относительно работы по машинному переводу в СССР // Машинный перевод и прикладная лингвистика. М., 1960. С. 3-25.

Арутюнова/Климов 1968 - Арутюнова Н.Д., Климов Г.А. Структурная лингвистика // Теоретические проблемы советского языкознания. М., 1968. С. 154-170.

Бахтин 1929 — Бахтин М.М Проблемы творчества Достоевского. М., 1929.

Бахтин 1963 — Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1963.

Бахтин 1965 — Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле... М., 1965.

Бахтин 1975 — Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975.

Бахтин 1979 — Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

Березин 1976 - Березин Ф.М. Русское языкознание конца XIX - начала ХХ в. М., 1976.

Бернштейн 1927 — Бернштейн СИ. Эстетические предпосылки теории декламации // Поэтика. Л., 1927. Вып. III. 25—44.

Бернштейн 1973 — Бернштейн СИ. Художественная структура стихотворения Блока " Пляски осенние" // Труды по знаковым системам. Вып. IV. С. 521—545.

Богатырев 1923 — Богатырев П.Г. Чешский кукольный и русский народный театр: Сборник по теории поэтического языка, IV. Берлин; Петроград, 1923.

Богатырев 1971 — Богатырев П.Г. Вопросы теории народного искусства. М., 1971.

Бодуэн де Куртенэ 1963 — Бодуэн де Куртенэ. Избранные труды по общему языкознанию: В 2 т. М., 1963.

Брик 1927 - Брик О. Ритм и синтаксис // Новый ЛЕФ. Т. III. С. 15-20. Т. IV. С. 23-29. Т. V. С. 32-37. Т. VI. С. 33-38.

Винокур 1923 — Винокур Г. Поэтика. Лингвистика. Социология // ЛЕФ. Т. 3. С. 103-124.

Винокур 1925 — Винокур Г. Поэтика и наука // Чет и нечет: Альманах. М., 1925. С. 21—31.

Волошинов 1930 — Волошинов В.Н. (М.М. Бахтин). Марксизм и философия языка. Л., 1930.

Вторичные 1979 — Вторичные моделирующие системы. Тарту, 1979.

Выготский 1956 — Выготский Л.С. Мышление и речь. М., 1956.

Выготский 1960 — Выготский Л. С. Развитие высших психических функций. М., 1960.

Выготский 1968 - Выготский Л. С. Психология искусства. М., 1968.

Гамкрелидзе/Елизаренкова/Иванов 1977— Гамкрелидзе Т.В., Елизаренкова Т.Я., Иванов В.В. Лингвистическая тео-

рия P.O. Якобсона в работах советских лингвистов // Roman Jakobson. Echoes of His Scholarship / Ed. by D. Amstrong, C.H. van Schonefeld. Lisse., 1977. S. 91-121.

Гаспаров 1969 - Гаспаров М.Л. Работы Б.И. Ярхо по теории литературы // Семиотика. Труды по знаковым системам. 1969. Т. IV. С. 504-514.

Егоров 1982 — Егоров Б.Ф. К 60-летию Юрия Михайловича Лотмана // Finitis duodecim lustris: Сб. ст. к 60-летию Ю.М. Лотмана. Таллинн, 1982. С. 3—20.

Жирмунский 1921 — Жирмунский В. Задачи поэтики // Начала. 1921. № 1. С. 51-81.

Жирмунский 1921а- Жирмунский В. Композиция лирических стихотворений. Пг., 1921.

Зализняк/Иванов/Топоров 1962 — Зализняк A.A., Иванов В.В., Топоров В.Н. О возможностях структурного изучения некоторых моделирующих семиотических систем // Молошная Т.Н. (сост.). Структурно-типологические исследования: Сб. ст. С. 134—143. М., 1962.

Иванов 1957— Иванов В.В. Код и сообщение // Бюллетень объединения по проблемам машинного перевода. 1957. № 5. С. 48-50.

Иванов 1957а — Иванов В.В. Языкознание и математика // Бюллетень объединения по проблемам машинного перевода. 1957. № 5. С. 5-10.

Иванов 1957b — Иванов В.В. n-мерное пространство языка // Бюллетень объединения по проблемам машинного перевода. 1957. № 5. С. 51-52.

Иванов 1958 - Иванов В. В. Вопросы математической и прикладной лингвистики на VII Международном конгрессе в Осло // Бюллетень объединения по проблемам машинного перевода. 1958. № 6. С. 3—26.

Иванов 1958а — Иванов В.В. Преобразования сообщений и преобразования кодов // Тезисы конференции по машинному переводу. М., 1958.

Иванов 1959 - Иванов В.В. Теория отношений между языковыми системами и основания сравнительно-исторического языкознания // Тезисы совещания по математической лингвистике. Л., 1959. С. 5—11.

Иванов 1959а — Иванов В.В. Восприятие иностранного языка в свете теории отношений между языковыми системами // Тезисы конференции по использованию

технических средств при обучении иностранным языкам (11-16 мая 1959 г.). М., 1959. С. 17-18.

Иванов 1960 — Иванов В.В. О методах изучения истории индоевропейского праязыка и его диалектов // О соотношении синхронного описания и исторического исследования языков: Сб. ст. М., 1960.

Иванов 1961 — Иванов В.В. Дифференциально-семантические признаки слова // Тезисы докладов Межвузовской конференции по применению структурных и статистических методов исследования словарного состава языка. М,, 1961. С. 60-61.

Иванов 1961а — Иванов В.В. Машинный перевод и установление соответствий между языковыми системами // Машинный перевод. Труды /Ин-т точной механики и вычислительной техники АН СССР. Вып. 2. М., 1961. С. 47-69.

Иванов 1961b — Иванов В.В. Лингвистические вопросы стихотворного перевода // Машинный перевод. Труды /Ин-т точной механики и вычислительной техники АН СССР. Вып. 2. М., 1961. С. 369-395.

Предыдущая 2 3 4 5 6 7 8 9 10 111213 14 15 16 17 Следующая