ПРИНЦИП АНАЛОГИИ В СЕМИОТИЧЕСКИХ РАБОТАХ ВЯЧ. ВС. ИВАНОВА И В.Н. ТОПОРОВА

Оценить по достоинству научную деятельность Вячеслава Всеволодовича Иванова и Владимира Николаевича Топорова, учитывая ее огромный размах¹, сегодня явно не по силам одной личности, поскольку для этого потребовался бы историограф, компетентный одновременно в очень разных областях науки, да еще и с учетом их традиций. Это обусловлено талантами, интересами, а также весьма широким как в культурном, так и историческом аспекте полем исследовательской деятельности этих двух ученых, полем, на котором они трудятся уже более сорока лет. Кроме того, оба они в последние десятилетия оказывали, прямо или косвенно, необычайно сильное влияние на российскую духовную жизнь в качестве общественных деятелей, в немалой степени определив тем самым интеллектуальную ситуацию и тенденции научной политики своей страны.

Высокий авторитет, которым Иванов и Топоров благодаря переменам последних лет пользуются и в достаточно широких кругах общественности, объясняется не только их новаторской научной деятельностью, но и их политически бескомпромиссной позицией в отношениях с государственной властью. Их нравственная чистота и не раз доказанная в разных ситуациях на деле верность в человеческих отношениях также обеспечили им всеобщее уважение. Их репута-

ция в обществе и в науке была столь значима, что они - как и некоторые другие люди их поколения - были центрами неформальных сообществ, которые в конечном итоге становились ядром возникавших в разных местах разнообразных форм культурной самоорганизации. Такие прибежища для людей, сходных по своим моральным убеждениям и профессиональным интересам, были подлинной альтернативой системе официальной культуры Советского Союза и являются начиная примерно с 1987 г. решающей предпосылкой осуществления масштабных преобразований, выводящих за рамки официальной культурной политики.

В силу своей принципиальной моральной и политической позиции Иванов и Топоров неоднократно выражали сомнение в правильности официальной политики и были вынуждены расплачиваться за это человеческим и профессиональным унижением. Из-за того что, по мнению властей, их политическая позиция перечеркивала их профессиональные достижения, нередко возникали своего рода курьезные ситуации, довольно типичные для советского государства послесталинского времени. Несмотря на то что они благодаря своей научной компетентности могли занимать должность руководителя сектора в Институте славяноведения и балканистики Академии наук, им в течение более чем двадцати лет не давали защитить докторскую диссертацию. Сходная ситуация была и с их зарубежными связями. При том, что они рано получили международное признание и их приглашали на

конгрессы за границей, у себя на родине они не получали соответствующей квалификационной ступени и до недавнего прошлого оставались научными сотрудниками низшей категории, и т. д. и т. п. Этот аспект биографии Иванова и Топорова, касающийся их повседневной советской жизни, вполне мог бы послужить в качестве примера, наглядно демонстрирующего абсурдность советской культурной системы, и заслуживал бы отдельного рассмотрения. Ведь необычайные научные достижения этих исследователей следовало бы рассмотреть и в перспективе так называемых нормальных советских условий работы и жизни.

* * *

Иванов и Топоров принадлежат к тому поколению советских ученых, которые обратились к научному изучению литературы из любви к ней. Но поскольку жизнь их началась в то время, когда непредвзятое занятие этим разделом гуманитарных наук было невозможно, они были вынуждены в силу внешних политических условий искать пути, позволяющие соединить свои устремления с сохранением внутренней свободы. Выполнение этого условия во время кульминации сталинской культурной политики было делом совсем не легким, поскольку на службу марксистско-ленинской идеологии были поставлены не только все связанные с идеологией научные дисциплины, но и многие области естествознания. Поскольку ни современная русская, ни древнерусская литература в качестве учебной

специальности для них не подходили, они решили заняться индоевропеистикой. Благодаря этому они познакомились - большая удача в то время - с учеными, сохранившими научные традиции досоветского времени, опиравшимися на солидные методологические основания и обладавшими обширным знанием источников. Их учителя принадлежали к числу, казалось, исчезнувших реликтов ушедших времен, которые кое-где - несмотря на все происходившее -неприметно продолжали свою деятельность и четко отличались от типичных оппортунистов, которые к тому же страдали узостью научного кругозора и трусливостью.

Решающим условием для изменений, произведенных Ивановым и Топоровым в филологии, а также в других областях гуманитарных наук, было то, что они достаточно рано осознали - благодаря своей филологически основательной индоевропейской подготовке — три вещи: традиционная филология может плодотворно развиваться, только если для не решенных в ее области проблем будет, во-первых, осуществляться интенсивная методологическая рефлексия, во-вторых, с целью расширения сравнительного материала будут привлекаться данные языков других типов и, в-третьих, в систематизацию и интерпретацию языковых феноменов будут включены методы и параметры других наук, таких как кибернетика и др.

Это понимание предполагало, помимо дальнейшей работы со славянским и индоевропейским материалом и соответствующими пробле-

мами, изучение достаточно большого числа традиционно не сравнивавшихся друг с другом языков, теоретико-методологическую дискуссию о методах, не ограниченных рамками одного предмета, а также осознанное построение основы для сравнения на первый взгляд находящихся далеко друг от друга явлений. Совершенно ясно, что осуществление столь обширной основной программы действий предполагает особое внимание к метаязыковым понятиям, позволявшим моделирование парадигм и построение типологий с помощью определенных параметров (инвариантов/вариантов, универсалий). Следствием была формализация филологических явлений (сначала языков, фольклора, мифов, затем текстов вообще, культурных комплексов и т. д.) в виде обозримых за счет осуществления редукции моделей. При этом сосредоточение внимания на повторяющихся закономерностях, которые могут быть выражены в правилах, объяснялось различными причинами. С одной стороны, оно следовало из уже использовавшегося понятийного аппарата, с другой стороны, расширение материала исследования требовало структурирования, которое сначала предполагает обращение к общим закономерностям, чтобы затем, на следующем этапе, прийти к более дифференцированному, сохраняющему специфические черты рассмотрению более сложных связей.

Очень скоро стало ясно, что связанные с таким пониманием предмета установки и далеко идущие исследовательские интересы не могли быть реализованы без общей методологии, кото-

рая бы к тому же не исключала учета исследований и результатов предшествующей научной традиции. Эта необходимость, обусловленная конкретными исследовательскими задачами частных научных дисциплин и потребностью в сравнимости их исследовательских результатов, пересеклась во второй половине 50-х годов с тенденцией в теории познания, направленной на то, чтобы найти методы исследования, с помощью которых специальное знание могло бы быть обобщено в своего рода интегративной науке. Это подсказывало путь, заключающийся в том, чтобы рассматривать изучаемые предметы уже не только в рамках выработанного отдельными науками в ходе их истории понятийного аппарата, а выбрать такой метаязык, который благодаря своему элементарному характеру обладал бы более высокой степенью универсальности и именно поэтому допускал бы сравнимость явлений. В этой роли оказалась семиотика.

Метод, который Иванов и Топоров разработали в 50-е годы с учетом западноевропейских и американских, а также отечественных традиций, представлял собой преимущественно дескриптивную семиотику с упрощенной - в сравнении с другими семиотическими традициями -аксиоматикой и ориентированными главным образом на прагматику целевыми установками². Эта семиотическая концепция в своих основных чертах оформилась к концу 50-х - началу 60-х годов³.

Развитие семиотического подхода, который изначально отталкивался от лингвистики и ее

проблематики - позднее он был расширен за счет других мыслительных традиций, - позволяло поместить поставленные лингвистикой исследовательские задачи в более общий контекст и рассматривать их, в сравнении с другими гуманитарными дисциплинами, также в различных связях в аспекте теории познания. Углубление исследований с переходом к проблемам характера и структуры человеческого сознания, а также образа существования универсальных и специальных культурных феноменов оказывалось в таком случае необходимым следствием. Тем самым замыкался круг между более простыми и более сложными уровнями исследования семиотических систем и управляющих ими механизмов и создавалась особенно интересная основа для постановки еще более сложных проблем более общего характера. Насколько продуктивным был такой подход, сочетающий специальные и глобальные исследования на базе заново осмысленной методологии, видно по силе притяжения, которая вовлекала в орбиту Московской и (примерно в это же время основанной и движимой Лотманом) Тартуской школы широкий круг видных представителей других научных дисциплин⁴.

* * *

Центральными понятиями дескриптивной семиотики такого рода являются аналогия и образование по аналогии, которые служат для прояснения любых феноменов по принципу " от знакомого к незнакомому", или " от простого к сложному", или " от не-сходного на первый взгляд к

сходному или же (при некоторых условиях) даже тождественному". Они представляют собой тем самым - функционально напоминая логическое заключение - одно из важнейших оснований порождения смысла в текстах и формирования гипотез в науке. Нестрогий подход, предполагающий ориентацию не только на логические категории и логический вывод, а на сочетание их с понятием образования по аналогии, лишь частично поддающимся систематизации, является, похоже, вообще особенно конструктивным направлением, позволяющим уйти от телеологической герметики линеарного мышления в сторону опирающегося на интуицию мышления, способного пересекать традиционные тематические барьеры и находить неожиданные точки соприкосновения. Этот с методологической точки зрения не обязательно строгий подход позволял находить осмысленные соответствия со свойствами прежде всего таких знаковых систем, в которых творческие возможности человека выразились в качестве особенно интересных смысловых структур. Таким образом, удавалось включить в рассмотрение такие ситуации, которые в силу постоянной комбинации и трансформации знаков могут рассматриваться в качестве существенной предпосылки развития знаков и знаковых систем. Поэтому формальный и функциональный аспект взаимодействия плана выражения и плана содержания знаков, знаковых систем и знаковых моделей, который можно наблюдать при переходе от одной культуры к другой в виде специфической перекодировки, занимает в творчестве Ива-

нова и Топорова особое место. А поскольку научные аналогии освобождают интерпретационное пространство там, где ясно проступают границы между понятийными системами отдельных дисциплин, то они являются одним из важнейших оснований для систематического формирования гипотез. Это касается и тех случаев, когда различные объяснительные модели проверяются в экспериментальной функции, чтобы выбрать лучшую. Правда, такой методологически открытый подход из-за неполной строгости и большой гибкости может оказаться уязвимым с разных точек зрения. И все-таки уже не раз констатировалось, что важные находки и импульсы, двигавшие вперед исследования, нередко ведут свое начало от аналогичных построений Иванова и Топорова.

* * *

Методологический подход Иванова и Топорова не содержит в общем-то ничего, что не осмысливалось бы или выдвигалось бы уже другими учеными в связи с различными проблемами. Так, принцип аналогии как таковой или экстраполяция данных, полученных в одной области (например, в одной науке) на другую область (другую науку), или же членение бытия с помощью понятий " знак", " знаковая система" или " знаковая модель" давно известны как возможные приемы научной деятельности. Однако новизна их подхода заключается, с одной стороны, в сочетании подобных принципов и понятий и, с другой стороны - в их проекции на очень различ-

ные предметные области с целью выделения элементарных единиц в качестве основы для создания мощных гипотез или частных теорий. Если оставить в стороне перспективные результаты, полученные ими при исследованиях в области частных наук, то их решающим достижением следует признать прежде всего попытку увидеть и осмыслить как целое на первый взгляд не связанные явления и гипотетическую редукцию самого по себе необозримого многообразия культуры к ряду поддающихся сравнению явлений.

Характерной чертой масштабного научного подхода Иванова и Топорова является редукция обычного для гуманитарных дисциплин (включая антропологию) общего предмета изучения. Глобальный проблемный комплекс " человек и действительность", или " человек и культура", или " культура и действительность" рассматривается в аспекте его знаковости, в качестве знаков, знаковых систем и знаковых моделей. Будучи носителями информации, они в своей совокупности образуют культуру и могут, помимо того, рассматриваться как отражение человеческого сознания. Тем самым аспекты, заданные теорией информации, теорией культуры и анализом сознания, оказываются в качестве предметов изучения в центре внимания. Работы, посвященные прежде всего лингвистике, изучению мифологии и т. п., на фоне общего научного подхода не составляют исключения. Результаты подобных исследований могли - как это часто оказывалось и в других отношениях — в случае необходимости подвергнуться соответствующей ре-

интерпретации для уяснения более общих проблем.

Несмотря на явную сосредоточенность Иванова и Топорова на всех явлениях культуры в форме знаковых систем и на ментальных, обусловленных знаками феноменах и человеческих способностях, с течением времени в их научную деятельность вошли также вопросы, которые можно отнести к разряду общих высказываний о мире. Если подобные высказывания отсутствуют - насколько я могу судить - в их работах вплоть до 70-х годов, то это объясняется скорее культурно-политической ситуацией Советского Союза. Гносеологические проблемы любого рода, включая характеристику собственного методологического подхода, подобно всем философским вопросам, выходящим за пределы марксизма, не могли быть предметом публичного обсуждения до середины 80-х годов.

Хотя интересы Иванова и Топорова имеют одинаковую направленность, между ними наблюдаются некоторые различия, обусловленные особыми пристрастиями каждого из них.

В то время как многие работы Иванова и Топорова посвящены в первую очередь проблеме соотношения знака и означаемого, реконструкции системных отношений между знаками, а также отношению между знаками и сознанием (по крайней мере в пределах определенных культурных формаций), Иванова интересует также биологическая мотивированность знаков и их отношение к асимметричной структуре мозга. В связи с этим знаки являются для него

феноменами, которые располагаются между нейрофизиологическими и культурными фактами и процессами и в конечном итоге зависят от обоих этих полюсов. Человеческий мозг рассматривается в качестве последней инстанции, в которой пересекаются такие процессы как переработка культурных знаний и формирование сознания, инстанции, в которой благодаря творческим возможностям человека возникают новые знаки. Поэтому все более важными для него оказываются вопросы оптимизации деятельности мозга, человеческого сознания и - опираясь на познания в этой области - целенаправленного развития культурных формаций. Неудивительно, что с течением времени Иванов из хранителя и комментатора любой " другой культуры", каким он представал в своих необычных лекциях 50-х годов, в 70-80-е годы все больше превращается в теоретика культуры. Его посвященные культуре, замаскированные под научные работы комментарии были диаметрально противоположны курсу культурной политики бюрократического аппарата и представляли собой скрытую полемику с этим курсом.

При всем сходстве с деятельностью Иванова Топоров, особенно в 70-80-е годы, все более активно занимался - исходя из форм архаического мышления - двумя вопросами: во-первых, каким образом архаические структуры сознания сохранились в латентной форме и в современном, прежде всего художественном сознании в качестве структурообразующих категорий, и, во-вторых, каково соотношение между доисто-

рическими культурными ареалами, а также испытывали ли они какие-либо трансформации, и если да, то какие, при вхождении в систему соответствующей культуры. Очевидно, что при этом также идет речь о проблеме функционально обусловленных трансформаций архаического сознания и попытке историзации доисторического времени. Наряду с этим мысли Топорова вращаются вокруг экзистенциальных проблем человека, включая его духовное назначение и вопросы философской самоинтерпретации.

Независимо от того, могли ли гносеологические проблемы обсуждаться публично, работы Иванова и Топорова демонстрируют постоянный методологический интерес к зависимости статуса любого знания о мире (включая его культурные явления) от лежащих в его основе гипотез. Они постоянно сознавали взаимозависимость характеристик познавательной деятельности и методов, используемых для получения знаний. Столь же сознательно их отношение к проблеме индукции и дедукции в исследовательской деятельности, которые играют все более важную роль при анализе и интерпретации культурных явлений любого рода в их так называемом аналогическом мышлении.

Сознание связанности индуктивных и дедуктивных исследовательских процедур можно обнаружить в работах обоих ученых уже в начале 50-х годов, когда в Москве наметились методологические сдвиги в некоторых областях философии, вызванные до некоторой степени и влиянием самих Иванова и Топорова.

Правда, было бы ошибкой заключать, что изменение в филологическом мышлении обусловлено единственно этим методологическим импульсом. Однако похоже, что понимание границ и возможностей индуктивных и дедуктивных методов позволило по крайней мере Иванову и Топорову избежать решающих ошибок, которые были возможны под влиянием давления, которое в то время так называемые точные науки (математика, кибернетика и в особенности формальная логика) оказывали на филологию.

Непредвзятый учет конститутивных свойств изучаемых предметов, сознание преформативного воздействия используемых методов исследования, понимание взаимозависимости объекта исследования и метода исследования, с одной стороны, и осмотрительное сочетание методологического опыта и инструментария смежных научных дисциплин - с другой, привели не только к формулированию новых целей исследования, но и к новой фиксации и новому структурированию предмета исследования в филологии, а тем самым и к новой научной концепции. Перед лицом все более усиливающейся специализации гуманитарных научных дисциплин семиотика Иванова и Топорова приобретает - благодаря учету не только традиционных предметов исследования, но и любых других культурных явлений - чрезвычайно важное значение как интегративная наука.

Примечания

¹ См. библиографию работ Вяч. Bс. Иванова и В.Н. Топорова в кн.: Sprache — Text — Kultur. Bochum, 1991.

² См. в связи с этим подробнее статью " Характерные черты семиотики культуры в России" в этом сборнике, а также: Eismann W. Zut Geschichte des obraz-Begriffs in der russischen und sowjetischen Literaturwissensschart // Ivanov Vjaи. Vs. Einfü hrung in allgemeine Probleme der

Semiotik. Tü bingen, 1985; Fleischer M. Die sowjetische Semiotik: Theoretische Grundlagen der Moskauer und Tartuer Semiotik. Tü bingen, 1989; Grzybek P. Studien zum Zeichenbegriff der sowjetischen Semiotik (Moskauer und Tartuer Schule). Bochum, 1989.

³ См. статью: Entwicklung, Charakter und Probleme des Sowjetischen Strukturalismus in der Literaturwissenschaft // Sprache im technischen Zeitalter, H. 39, 1969, S. 126-157.

⁴ Ср.: Arbeiten sowjetischer Semiotiker der Moskauer und Tartuer Schule (Auswahlbibliographie). Kronberg/Ts., 1974; Eimermacher K., Shishkoff S. Subject bibliography of Soviet semiotics. Ann Arbor, 1977; см. также избранную библиографию советских работ по семиотике за 1975-1986 гг.: Semiotica sovietica: Arbeiten der Moskauer und Tartuer Schule sekundä ren modellbildenden Zeichensysthemen (1962 bis 1973) / Hrsg. von K. Eimermacher. Aachen, 1986. S. 931-956.

Переработанный вариант статьи: Anmerkungen zum wissenschaftlichen Werk von Vjaи. Vs. Ivanov und V.N. Тоporov // Sprache - Text - Kultur / Hrsg. von K. Eimermacher, P. Grzybek. Bochum, 1991. S. 1-11.

ЛИТЕРАТУРА, КУЛЬТУРА И СЕМИОТИКА С ТИПОЛОГИЧЕСКОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ¹(Вклад Андрея Белого в литературоведение)

Факты развития науки можно рассматривать и оценивать в очень разных аспектах. В работах преимущественно историографического характера наиболее часто встречаются два подхода.

Один из них состоит в рассмотрении развития науки как поступательного познавательного процесса, направленного к определенной конечной точке, в связи с чем его исходной позицией считаются хотя и необходимые, но всегда недостаточные и потому характеризуемые как неудовлетворительные предварительные состояния; их формирование и вместе с тем постепенное преодоление в большей или меньшей степени представляет собой лишь предпосылку для окончательного достижения определенной, намеченной в качестве цели конечной ступени. Независимо от того, рассматривают ли подобные описания это развитие в " обратном" порядке, двигаясь от конечной точки к началу, или же движутся " вперед", от истоков к завершению, в любом случае конечная точка развития служит принципом описания, позволяющим осуществлять отбор фактов и выделять доминанты; в результате применения этого принципа " исторические факты" оказываются не только расположенными в порядке их хронологического следования и тем самым вырванными из их непосредственных функциональных связей, но и страдают от соответствующих перспективных искажений.

Второй (также историографический) подход позволяет помимо этого учесть упущенный при первом подходе функциональный аспект. Сочетание этих двух подходов позволяет построить анализ, который хотя и ориентирован скорее на историю проблематики, однако сам при этом не свободен - ввиду сохранения ориентации на определенную конечную точку развития - от молчаливого исключения определенных фактов, не сочетающихся с этой точкой, выбранной в качестве " исторического фокуса" предложенной перспективы.

Наряду с этими двумя подходами есть еще один, к которому, однако, до сих пор в научных сочинениях прибегают лишь изредка. Он, правда, также опирается на " исторический материал", но использует его не для вычленения ступеней развития или демонстрации генетических связей, а для как можно более эксплицитного моделирования исследовательских процессов или для более ясного представления определенного состояния в развитии научной деятельности, а также для оценки релевантности поставленных вопросов. Вместо " историографической" точки зрения в этом подходе появляется точка зрения, для которой " исторические факты" оказываются упорядоченными главным образом не во " временном", а в " пространственном" или (если это делается систематически) " типологическом" плане: временная последовательность часто чрезвычайно разнородного материала заменяется тем самым пространственным соположением фактов, которые, как правило, обладают общим ос-

нованием для сравнения и в которых интерес представляет прежде всего однородность, в особенности же сходство и различия их признаков; т. е. речь идет о принципе упорядочивания, который уже активно использовался при описании синхронных срезов; здесь же он сознательно переносится и на " исторический материал".

В то время как при подобном подходе не имеет принципиального значения, соединяются вместе " факты", относящиеся только к одному времени или к разным временным отрезкам, большее значение в научно-исторических работах такого рода приобретают (в отношении изучаемого предмета) проблемная интерпретация и (в отношении требуемых теорией науки обоснований) методологическая рефлексия (критическая проверка сделанного и постановка новых задач). Возникающая в результате взаимная проблематизация (например, функционально сходных решений исследовательских задач) обеспечивает к тому же возможность критической дистанции, а тем самым и релятивизации определенных научных методов (включая свои собственные). В отличие от историографических исследований и описаний, в которых конечная стадия развития нередко представляется не только " последним словом науки", но и " истиной в конечной инстанции", в этом случае относительность выдвигаемых положений не ускользает из виду и появляется возможность более адекватной в отношении объекта (а не эмоциональной или даже политической) мобилизации результатов исследования.

Подобная подчеркнутая ориентация на методологию и теорию познания в работах по " истории науки" обнажает еще одно особое отношение к историческим явлениям и тем самым к истории вообще: объекты исследования рассматриваются с функциональной точки зрения, т. е. речь идет не только об " усвоении" или " историографической сортировке (или отбраковке)" исторических фактов (скажем, истории литературы, ее восприятия и т. д.) или о том, что знания лишь черпаются " из истории", но и о том, чтобы учиться кое-чему, также и " работая с историей". Это значит, что надо исходить не столько из того, что " история нас чему-то учит", сколько из того, что она представляет собой определенный резервуар человеческого опыта (действий, реакций на эти действия, например попытки решения проблем и т. п. в определенных ситуациях), анализ которого позволяет нам сегодня (как и в любое другое время) нащупать точки опоры, позволяющие нам осознать относительность наших собственных действий и интенций.

1. Формирование литературной теории (в современном смысле) начинается в России приблизительно на рубеже XIX-XX вв. Оно завершает довольно длительное развитие в области философии, искусства и литературы, восходящее порой к началу девятнадцатого столетия, и совпадает в своих истоках с обостренным осознанием возникающего именно в это время кризиса культуры (сомнение в действенности интегративных базовых норм культуры, ее расщепление на изолированные отдельные области), кризиса, сопровождающегося,

однако, интенсивной рефлексией относительно общих оснований познания или возможностей и границ получения знаний в философии и искусстве, а также постановкой вопроса об интегральных и дифференциальных принципах культуры.

2. Осознанное в то время движение, захватившее все области культуры, может быть ясно прослежено в России - во всех его многообразных проявлениях - вплоть до конца 20-х годов; оно обретает новую актуальность и новое значение в 50-е годы вследствие сильного влияния математики и лингвистики почти на все гуманитарные науки, а в 60-е годы - в связи с как раз наметившейся дискуссией по проблемам методологии науки. Основные черты этой дискуссии были предопределены главным образом попытками преодоления или по крайней мере смягчения противоречия между характером и функцией объектов исследования (например, литературы в целом, отдельных ее течений или отдельных произведений), т. е. их комплексным характером и аналитическими инструментами их описания, интерпретации и оценки. С другой стороны, дискуссия постоянно возвращалась к вопросу, как не только интегрировать нередко оказывающиеся разобщенными вследствие систематической специализации наук результаты отдельных исследований, но также и каковы общие основания исследуемых объектов и исследовательских методов, а также научных систем, и каким образом, исходя из этого, возможны высказывания о характере, функциях и функционировании человеческой культуры.

3. Многогранные труды Андрея Белого в области философии, теории культуры и искусства, методологии, литературной критики как раз и представляют, вместе с его поэтическим творчеством, эту проблематику во всей ее сложности и потому существенно отличаются от сходных попыток, предпринимавшихся его современниками, а также более поздними представителями отдельных областей знания в ограниченных масштабах (например, в религиоведении, философии, искусствознании и литературоведении).

4. Таким образом, труды Андрея Белого оказываются, с одной стороны, включенными в контекст проходящих в отдельных научных дисциплинах дискуссий, закладывая в силу своей систематичности и полноты материала основы их научного существования (теория стиха, интегративный или комплексный анализ и интерпретация текста), с другой стороны, в них постоянно присутствует сознание того, что деятельность в рамках частных научных дисциплин должна вестись с учетом культурных систем более высокого порядка, нуждаясь в специальном (нормативном) обосновании.

5. Значение Белого для развития как русской, так и европейской теории литературы может и должно поэтому определяться двояко: а) в какой степени и как Белый выявил в их проблематике ту часть, которая может рассматриваться как существенная и в других частных дисциплинах, а также в связи с общей дискуссией по проблемам культуры, и б) в какой степени труды Белого в их совокупности могут служить в каче-

стве исходной точки для современной — более чем когда-либо насущной - дискуссии по методологическим принципам литературоведения, а также могут ли намеченные им исходные исследовательские позиции, перспективы которых до сих пор не поняты и которые порой характеризуются просто как эклектические, получить дальнейшее конструктивное развитие.

6. Сочинения Андрея Белого представляют в связи с этим интерес по нескольким причинам. Они являются не только отражением творческой мысли и результатом неустанного труда разносторонне образованного и одаренного человека, который был одновременно естествоиспытателем, писателем, литературоведом, методологом и философом и предпринял попытку не только по-новому взглянуть на общепринятые положения и поставить их под сомнение, но и попытался, опираясь на веру в особые творческие способности художника и знание о синтезирующих возможностях основополагающих принципов произведения искусства, найти основу нового функционального и смыслового определения литературы и искусства. Труды Белого, в которых он - выходя за рамки литературы и искусства -подвергает анализу и другие явления, например, такие как философия, психология или наука вообще (включая тенденции развития в этих областях), преследуют в конечном итоге и такую цель, как создание нового интегративного сознания культуры. Способы подобного анализа, сделанные из него выводы и программные проекты были при этом достаточно прозорливы и носили

достаточно провоцирующий характер, чтобы еще в течение десятилетий определять ход научной дискуссии по крайней мере в нескольких областях, например в теории стиха и анализе текста; в особенности сюда относятся дискуссии о проблемах ритма в стихотворной и прозаической речи, или значение его стиховедческих работ как для В.М. Жирмунского, Б.Н. Томашевского, Б.И. Ярхо и др. в 20-е годы, так и для кибернетиков А.Н. Колмогорова, А. Прохорова и др. в 50-60-е годы;

сюда же относится и влияние исследований и размышлений Белого на ученых, работающих в области теории текста, например СИ. Гиндина, или его пионерских работ о связи звука и (мистического) смысла на ученых, работающих в области теории информации, таких как венгр И. Фонадь, исследовавший ту же проблематику, правда, на материале соотношения фонемы и метафоры; ср. также значение, которое наблюдения и мысли Белого по теории текста имели для лингвистов и литературоведов, таких как И.И. Ревзин, Б.А. Успенский, Д. Чижевский и другие, которые обращались, например, к его " глоссолалиям", отчасти чтобы исследовать вопрос о точном определении эстетических ценностей (подобно тому, как это делал, также обращаясь к наследию Белого, Биркгоф), отчасти чтобы прояснить семиотические проблемы системного характера языка в культурном контексте.

Охватывая взглядом это широкое поле деятельности Андрея Белого, можно сказать, что массив собранного им материала не только со-

держит много темного и мистико-спекулятивного, что часто ничего не дает для развития науки, но и хранит множество ценных, пусть даже часто не до конца развернутых рассуждений и озарений, которые и во времена Белого существенно обогащали научную дискуссию, и в наши дни продолжают служить точкой опоры при решении проблем литературоведения - а может быть, и культурологии вообще, - и поэтому было бы слишком просто попытаться отделаться от наследия Белого, объявив его эклектичным и признавая за ним лишь " историческое" значение.

7. Поставим вопрос более конкретно, в типологическом аспекте:

в чем состоит значимость трудов Андрея Белого, представляющих собой (обладающее специфическим характером) пересечение различных культурных традиций, и каким образом они соотносятся с ситуацией современной науки в России и за ее пределами?

Если сравнить литературно-критические и литературно-теоретические взгляды Андрея Белого с предшествующим развитием филологических дисциплин и соответствующих академических школ, сразу обращает на себя внимание то обстоятельство, что интересы академической науки - подобно тому, как это было и после Второй мировой войны - были направлены главным образом на расширение областей исследования и круга изучаемых проблем, сбор фактического материала, его систематизацию, текстологическое описание текстов и их систематизацию. Лежащие в основе текстов или заключенные в их

традиции, но скрытые элементы архаического сознания академическая филология пыталась реконструировать примерно так, как это делалось в сравнительно-историческом языкознании с языковыми парадигмами и их эволюцией. Определенные вопросы, например о " художественности", или глубокий системный анализ отдельных текстов не попадали в поле зрения исследователей, заслоненные ориентацией на текстологию, классификацию, позитивистские и методологически синкретичные исследования, мало затрагивающие теоретические аспекты и уже совершенно игнорирующие теоретико-познавательные проблемы. Но именно этим объясняется, что хотя масса собранных фактов постоянно росла, их интерпретация из-за отсутствия сопровождающей ее методологической рефлексии оставалась спекулятивной и явно оказывалась, подобно массиву фактических данных, необозримым пространством: тем самым ценность свойственного позитивизму простого соположения множества якобы объективно полученных фактов снова оказывалась сомнительной. И именно в этой точке, судя по всему, у Белого рождается яркая обратная тенденция: наряду с вопросами о методе и принципах познавательной деятельности появляется стремление не рассматривать ни один комплекс вопросов изолированно, а как составную часть, причем не только литературы, но и культуры, и рассматривать в аспекте его функциональной значимости в структуре общества. Этот принципиально новый подход все же не означает необходимости под-

вергать сомнению любое проявление позитивизма, исходя скорее из необходимости дополнительного, добавочного введения более усовершенствованных либо новых методов описания (например, схематизации с помощью геометрических фигур или математического представления функциональных отношений), а также из того, что исследования должны проводиться с учетом более общих, глобальных смысловых связей (подобно тому как это было при происходившем в это же время зарождении марксистского литературоведения -

Предыдущая 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 1617Следующая